Знат

Только Знат стоял, как статуя и слушал. Такие парни, как Знат мне нравились на картинке, но я ни за что не подошла бы к ним на улице или в компании. Вид у них всегда был прекрасный и неприступный.

– Вроде никого нет, – выдохнул Фома и встал.

Он аккуратно подошёл к окну и отодвинул штору, та поволокла за собой листовку, стирая слой пыли. Фома примял бумагу ногой и дернул шторой, на которую тоже наступил. Из-под ткани что-то быстро пробежало через всю комнату и юркнуло под диван. Я чуть не заорала.

– Ну надо же, – Юра согнулся и заглянул вслед этому чему-то, – домовой еще жив.

– Мне нужен психолог, нет психиатр, медикаментозное лечение, – я подтянула к себе ноги, обняла колени и спрятала в них лицо. – Я ничего не понимаю! Какой домовой? Из сказки?

Меня колотило так, что зуб на зуб не попадал. Знат подошёл и встал рядом.

– Что ты помнишь последнее?

– Я села в поезд и заснула, – быстро затараторила я. – Был час пик, толпа народу, но мне удалось найти себе место.

– Толпа народу, час пик? – Фома отвернулся от окна. – Мы про такие вещи уже успели забыть. Как и про общественный транспорт.

Я хотела возразить, но лицо Зната меня остановило.

– Народ, тихо! – он поднял руку, по лестнице кто-то поднимался.

Стучали в двери, громко говорили, матерились. Я пыталась вспомнить, закрывали ли мы за собой дверь. В нашу квартиру несколько раз глухо ударили кулаком, прислушались и пошли дальше. Под диваном заворчал домовой.

– Знаете, что мне нравится, – внезапно сказал Юрий, все посмотрели на него – Что ты, – он ткнул пальцем в меня, – не впадаешь в истерику. Призыв психолога, это не истерика, вот я таких истеричек встречал, они любого ауку переорут.

С абсолютно довольным видом он сел на пол, поджав под себя ноги.

– А надо? В истерику впадать надо? Я настолько не понимаю, что происходит, что уже готова упасть на пол и орать до тех пор, пока мне все не расскажут. И обязательно упомяните в рассказе домового и этого, ауку какого-то.

Я была на грани, хотела действительно начать истерить, а лучше плакать рядом с домовым под диваном. Все мои попытки держать эмоции в себе с треском стали рушиться. Кремень-баба не хотела сидеть рядом, а норовила сбежать, оставим испуганную, ничего не понимающую девочку одну. Я всегда была одна, но дома, в своём нормальном мире, это не пугало меня. Привычная жизнь интроверта, который находит путь к общению с социумом через творчество. Тихая жизнь в раковине собственных комплексов.

– Так, может вы мне расскажете?

– На это нет времени, – перебил меня Знат. – Отсюда надо уходить. В лес. Они сейчас вернутся сюда с Охотой и быстро нас найдут.

– С чем? – не поняла я.

– А те булькающие звуки внизу разве не были Охотой? – спросил Фома.

– Если бы они были Охотой, то ты даже дверь не успел бы вскрыть, – ответил Знат. – Нет, это что-то в доме осталось.

Я не поняла, о чем речь, а вот остальные поняли и немного посерели.

– Давайте хоть посмотрим, что здесь есть и свалим, – Фома стал открывать шкафы и доставать все, что находил: тряпки, старое постельное белье, полусгнившие в сырости свитера.

Юра нашёл на кухне коробок спичек, несколько ножей и полную жучков крупу. Знат стоял рядом со мной и в мародёрстве участие не принимал.

– И давно тут так? – спросила я у него.

– Давно, – парень кивнул головой.

– Что будем делать? – спросил Фома, засовывая в найденный рюкзак плед и выжившие кофты.

– В плане, – не понял Юра.

– Ну, мы вместе пойдём или каждый сам за себя?

– Давайте пока что вместе, – предложил Знат. – Может, гвардейцы нападут на след подрывателя, от нас отстанут и мы сможем нормально разойтись. Пока что вместе безопаснее.

Я в ужасе уставилась на Юру.

– Хорошо, а что мы будем в лесу делать? – Фома наконец справился с рюкзаком.

– Там, через МКАД, есть заброшенная сторожка с защитой, укроемся в ней. Куда пойдём дальше, решим после.

Возражений не было.

На календаре значился февраль, а на снег не было даже намека. Легкий морозец собрал всю грязь и жесткие камни, при этом моросило, пляски температуры выглядели странно. Получается, земля здесь холоднее воздуха? Голые деревья стояли абсолютно чёрными столбами и навевали тоску. Что-то в этом мире было стабильно – нормальной зимы не видели давно.

Мы шли через заброшенный мост, весь расписанный местными умельцами. Он был ровно таким, как я его запомнила. Старый, раздолбанный, местами проваливались ступеньки, а посреди моста, прямо над МКАДом зияла дыра. Маленькой я очень боялась подходить к этой дыре: под ногами сновали машины, того глядишь провалишься и попадёшь под их жернова-колёса. Я даже помню, когда впервые увидела этот мост, думала, что на него нельзя заходить. Тяжелые металлические двери, установленные, чтобы лоси не выходили в город, пугали сильнее самих лосей. Мы как-то сделаны немыслимое – зашли в эти двери, поднялись по ступенькам, а нам на встречу кто-то шёл. Как мы испугались.

От воспоминаний меня отвлёк Юра, который провалился в дырку, громко ругнулся, вытащил ногу и посмотрел вниз. На дороге лежали обломки досок.

– Давай потише, – сказал Знат. – Меня беспокоит тот момент, что от нас очень легко отстали.

– Да, – согласился Фома, – они точно знали, что мы в квартире, но ничего не сделали.

– Может, решили, что Охота сама справится? – пожал плечами Юра.

– Охота нужна, чтобы найти, – возразил Фома. – То, что потом она делает с теми, кого нашла – не важно, функция у неё не меняется. Сомневаюсь, что нас отпустили, потому что ждали Охоту.

– Что такое Охота? – подала голос я.

Мой вопрос проигнорировали. Не в первый раз.

Я надулась, перехватила взгляд Зната, тот покачал головой и одними губами произнёс «подожди».

Мост вывел нас в лес, на протоптанную тропинку. Сколько здесь ходило помимо нас?

– Уже много лет – только животные.

Как он это делает? Знат пугал меня своей манерой отвечать на не заданный вопрос.

Тропинка постепенно переросла в дорогу, перепаханная тяжелой техникой глина застыла, превратилась в огромные каменные валуны, по которым было очень тяжело идти. А что тут могло проехать кроме танка, я вообще не представляю. Наверное, даже танк не прошёл бы.

– Прошёл.

– Да прекрати уже!

По дороге до сторожки Фома рассказывал про домовых. Что раньше эти существа жили в каждой квартире, где знали, как с ними общаться. Фома их в шутку называл домушниками. Он в детстве решил, что это незваные гости, поэтому и родилась такая ассоциация. За это его недолюбливал их домашний домовой. Но потом и недолюбливать некому стало. Когда умер последний знающий член семьи, иссяк и домовой.

Голос Фомы звучал тихо в брошенном лесу. Знат шёл впереди, Юра замыкал наш караван. Я шла и думала, что скорее всего я еще сплю, а это просто такой реалистичный сон, где ноги мерзнут от стылой земли, и где по настоящему страшно. Где нет домашних животных, да и в домах давно нет людей. Просто плохой реалистичный сон.

– Если бы это был сон, то я бы очень хотел проснуться, – кажется, последнюю фразу я произнесла вслух, и Фома решил, что она адресована ему. – Но сны шрамы не оставляют.

Он поднял край куртки, показав пухловатый бок с кривым алым шрамом.

– Это я своих пытался защитить, но не получилось. Если бы они решили, что я не умер, то добили бы.

– Мне кажется, ты драматизируешь, – подал голос Юра. – Тебя никто не тронул бы, не полезь ты на рожон.

– Не защищай я свою семью, ты хочешь сказать? – Фома напрягся.

– Да нет, ты не так понял, – Юра сразу решил откатиться, опасаясь, что прилетит топором.

Я этого тоже опасалась: на дороге я стояла между ними двумя и вопросительно смотрела на Зната.

– То, что тебя это обошло стороной, – сказал тот Юре, – не значит, что с другими оно поступило так же. В некоторых регионах была настоящая бойня.

Я ещё больше запуталась. Сознание стало рисовать жуткие картинки восстания, с колдунами впереди всей армии. У каждого колдуна за пазухой сидел домовой, или домушник, а все они тащили огромные перевёрнутые деревья.