Страница 50 из 63
– Защищать так защищать, господин Ян, стало быть, и днем и ночью.
Едва пробудившись, Дора и Милена услышали, как заскрипели ступени лестницы. Сонные и встрепанные, они высунулись из-под перины и увидели входящую Роберту с подносом в каждой руке.
– Я слыхала, артистки привыкши завтракать в постели, так что вот, покушайте… Кофий, гренки, масло и варенье. Или, может, барышни хотели бы чего другого?
– Барышни лучшего и представить не могут! – смеясь, заверила Дора. – Прямо как в раю!
– Да ладно вам насмешничать, вы, поди, бывали в самых шикарных отелях…
– Я вовсе не насмешничаю, Роберта. Ни в одном шикарном отеле так душевно не угощают. Вы такая милая.
– Митци вас не очень беспокоила?
– Нисколько, – сказала Милена, – мирно спала себе на своем месте. Вот, смотрите.
Толстая кошка лениво повела ухом, приветствуя хозяйку. Она так и лежала, свернувшись, на стуле, как большая рыжая подушка.
Роберта поставила подносы на кровать и открыла ставни. Комнату залил белый утренний свет, а с ним пронизывающий холод.
– Нынче с утра туман и иней, – сказала женщина-лошадь. – Вы потеплее одевайтесь на улицу-то. Ну, пойду, кушайте спокойно.
В самом деле, на деревенской площади стоял такой туман, что в пяти метрах ничего не было видно. Обе женщина присоединились к группе человек из двадцати, включая Фабера, возвышавшегося над остальными почти на голову, Бартоломео, уткнувшего нос в свой черный шарф, окоченевшего шеф-повара Ландо и Яна, за которым неотступно следовал верный Жослен.
– Что здесь такое, Барт? – спросила Милена.
– Фабер хочет представить меня своим людям, чтоб я их приветствовал и поговорил с ними. Они собрались за деревней.
Они двинулись в путь сквозь туман, и скоро последние дома остались позади. Бартоломео гадал, что же их ожидает. Фабер говорил, что люди-лошади собрались здесь в большом количестве, но что это означало? Сто? Может быть, двести? Он шагал рядом с Яном, не ведая, что вот-вот ему предстоит испытать величайшее потрясение за всю свою недолгую жизнь. Сперва он разглядел в тумане лишь первые десять рядов неподвижно стоящих людей-лошадей. Пар от их дыхания заволакивал монументальные лица. Все были тепло одеты, все в сапогах. У большинства за спиной или через плечо висели мешки, из которых кое у кого торчали дубинки. Другие держали свои дубинки в руках. Бартоломео поразило ощущение могучей силы, исходившее от этих темных безмолвных громадин.
– Сколько их? – шепотом спросил он Фабера. – Мне всех не видно.
– Я же говорю, много. Они ждут, что ты с ними поговоришь. Залазь вот сюда и давай…
– Но они же не услышат. У меня голоса не хватит…
– А чего тебе надрываться? Ты говори, чтоб слышали, которые впереди. Они перескажут задним, и те то же самое. Каждое твое слово передадут точь-в-точь, до самого последнего ряда. Ты только всякий раз останавливайся и жди, пока передадут. Мы всегда так делаем. Чего орать-то?
Бартоломео обеспокоенно оглянулся на Яна, но тот лишь пожал плечами. Ян ничем не мог ему помочь, равно как и Ландо, и Милена, пытающаяся ободрить его кивками и улыбками. Он выступил вперед, не слишком-то уверенный в себе, и влез на перевернутый ящик. Что говорить? Нет бы сообразить приготовить речь загодя! А теперь уж поздно.
– Здравствуйте, друзья, – начал он. – Меня зовут Бартоломео Казаль…
Он хотел было продолжить, но Фабер знаком остановил его. Надо было подождать, пока произнесенная фраза будет передана. Люди-лошади в первом ряду обернулись и шепотом повторили второму:
– Здравствуйте, друзья. Меня зовут Бартоломео Казаль…
А второй – третьему:
– Здравствуйте, друзья. Меня зовут Бартоломео Казаль… – и так далее.
Скоро послание затерялось в тумане, но, видимо, все еще двигалось по рядам из уст в уста. Это затянулось надолго. Время от времени Бартоломео взглядом спрашивал у Фабера: «Можно продолжать?» «Нет, – мотал головой Фабер, – пока нельзя». Сколько-то долгих безмолвных минут спустя где-то далеко гулко протрубил рог. Фабер кивнул: послание завершило свой путь.
Тут Бартоломео понял, как драгоценно в такой ситуации каждое слово. Бросать их на ветер – об этом не могло быть и речи. Надо было найти кратчайший путь к главному. Он сказал:
– Когда-то мой отец вел вас в битву…
– Когда-то мой отец вел вас в битву… – повторил первый ряд.
– Когда-то мой отец вел вас в битву… – подхватил второй.
– Он отдал за это жизнь, как и многие другие…
– Он отдал за это жизнь, как и многие другие…
– Он отдал за это жизнь, как и многие другие…
– Теперь я зову вас на новую битву.
– Теперь я зову вас на новую битву.
– Теперь я зову вас на новую битву.
– Верьте и надейтесь.
– Верьте и надейтесь.
– На этот раз весь народ будет за нас…
– На этот раз весь народ будет за нас…
– …и мы победим варваров!
– …и мы победим варваров!
Размеченные трубным гласом рога в тумане, простые фразы, которые он произносил одну за другой, обретали в длящихся паузах неожиданную значительность. Хватало времени взвесить каждое слово, и каждое слово было весомым: восстание… восстание… битва… битва… свобода… свобода…
Бартоломео призывал выступить в поход на столицу этим же утром. Он закончил свою речь, и через некоторое время по заключительному сигналу рога тишина взорвалась многоголосым криком, от которого бросало в дрожь.
– Пойди поздравствуйся с ними, – сказал Фабер. – Походи по рядам, им лестно будет.
– Нет, нет, – воспротивился Бартоломео, соскочив с ящика, – это не для меня, что это еще за культ личности, я себя буду чувствовать каким-то шутом…
Ян поймал его за локоть:
– Иди к ним, Барт. Нельзя обманывать их надежды. А те, кто знал твоего отца, будут счастливы увидеть тебя как живую память о нем.
Бартоломео заколебался, потом решился:
– Ладно. И ты со мной, Милена.
Он взял девушку за руку, и они пошли. Передние ряды расступились перед ними, и они дали себя поглотить мирному сонму людей-лошадей, над которым почти неподвижным облаком стоял пар. Во всем этом было что-то нереальное. Войско исчислялось не сотнями – тысячами. Люди-лошади в своих тяжелых зимних одеждах, в шерстяных шапках и шлемах казались выходцами из какой-то другой эпохи, но главным было ощущение простоты и надежности. Среди них было много женщин, были и мальчики-подростки, кое-кто не старше двенадцати лет. Эти последние гордо потрясали пиками и палками. В призрачном свете туманного утра все расступались перед юной парой, приветствуя ее улыбками и дружескими словами.
– Мы что, в сказке? – прошептала Милена.
– Похоже, что да, – отозвался Бартоломео. – Или нам обоим снится один и тот же сон.
Скоро они перестали понимать, в какую сторону идут. Они заблудились. Куда ни поверни, всюду был тот же лес спин, плеч, приветливых лиц, те же большие твердые руки, протянутые для рукопожатия. Утонувшие в густом тепле этой людской массы, они больше не чувствовали ни страха перед завтрашним днем, ни жгучего зимнего холода.
– А деревня-то где? – спросила в конце концов Милена, совершенно потеряв ориентацию.
Какая-то девушка-лошадь услышала и тронула ее за локоть:
– Хотите, я вас выведу? Идите следом.
И пошла впереди, страшно гордая своей ролью проводницы. Жесткие неухоженные волосы топорщились на ее непокрытой голове беспорядочными космами. Шею пересекали глубокие морщины. На ней была мужская куртка, болтавшаяся чуть не до колен. То и дело девушка оборачивалась поглядеть, не отстали ли ее подопечные, и, видя, что они по-прежнему с ней, счастливо улыбалась им. Один раз она, набравшись храбрости, шепнула Милене:
– Вы такая красавица, прямо как принцесса… – и скорее отвернулась, застеснявшись.
– Это ты красавица, – прошептала про себя Милена. – Куда краше меня…
Возвратившись в деревню, все снова собрались у Фабера. Ян отлучился – в сопровождении неотвязного Жослена пошел на почту, где был единственный в деревне телефон. Вернулся он очень бледный и с порога сообщил новости: в столице этой ночью вспыхнул бунт, и войска открыли огонь, повергая в панику горожан. Были жертвы – десятки убитых, и к утру в городе уже царил порядок. Зато во многих других городах на севере страны молодежь воздвигла баррикады, которые все еще держатся.