Страница 6 из 18
– Да ты наглец, Блямба! Ты знаешь, с кем говоришь?
Тоже посмотрев на свои ноги, тот хмыкнул, видя, что его туфли покрыты слоем уличной пыли:
– Так ведь в передрягу я попал, Андрей Петрович, а за это надо прибавить, Андрей Петрович!
Неторопливо выглянув на площадку, никого не увидев, хозяин квартиры закрыл дверь, поинтересовался:
– В какую еще передрягу вляпался?
– Едва унес ноги, – кивнул на свою пыльную обувь и на испачканную рубаху Блямба. – Грязь эта боевая. Накрыли меня охранники Корозова.
– А кто это такой? – холодно спросил хозяин, снова окидывая Блямбу с ног до головы.
У того по лицу блуждало заискивающее и одновременно нагловатое выражение:
– Ну, как же? Вы что, Андрей Петрович, в магазинах не бываете? Не поверю в это.
Хозяин квартиры скривил лицо, на лбу четко нарисовались глубокие надбровные дуги:
– Ах, этот Корозов? Не знаком с ним, не знаком, – сделал долгую паузу, после которой удивленно спросил. – А он-то здесь причем?
Блямба усмехнулся, его совсем не интересовало, причем или не причем в этой истории был Корозов:
– Это ваши заморочки, Андрей Петрович, – ответил он, – разбирайтесь сами, а мне бы приплатили за мои болячки. Чуть сегодня зубов не лишился.
Немного сбив свое недовольство, Андрей Петрович убрал с лица выражение негодования и потребовал от Блямбы полного подробного отчета.
– А как насчет бабок? – снова спросил Блямба и почесал затылок.
– Ладно, черт с тобой, проходи! – резко показал в сторону кухни хозяин.
Роман Рисемский находился дома, когда к нему приехал отец. Продолжительный звонок в дверь заставил парня подняться с мягкого дивана и открыть. Отец вошел в квартиру хозяйским шагом и сразу с порога обрушился на него с вопросами:
– Почему от тебя нет ни слуху, ни духу? Не звонишь, на звонки не отвечаешь, как будто ушел в глубокое подполье. Или опять где-нибудь что-то натворил?
Он стоял перед отцом, как провинившийся школьник, не выучивший урок, который давно уже должен был знать назубок. Худощавый и стройный. Сквозь приятность его лица проглядывала нервическая вспыльчивость и безоглядность в поступках.
Его отец, напротив, был несколько обрюзгший, но с властным лицом и такими же повадками. Впрочем, чуть обвислая кожа щек и подбородка не портили его. Это было неким дополнением к его седеющим вискам. Создавало определенный шарм общей картине внешности. Вперед выдавался небольшой живот, но для его роста это было нормально, даже делало фигуру более внушительной. Он продолжал спрашивать:
– Почему молчишь, как в рот воды набрал, или в горле у тебя заморожены связки?
После событий около театра и потом в подъезде, Роман все это время отлеживался на диване. От удара по голове получил сотрясение мозга, у него кружилась голова, его тошнило, но в больницу не пошел, вызвал знакомого врача на дом и тот прописал ему все, что требовалось.
Он лежал и тупо смотрел в потолок, пока люстра перед глазами не начинала кружиться, качаться, подмигивать лампочками и даже вытанцовывать черт знает что. Он закрывал глаза, потом снова открывал, и если после этого люстра опять выкидывала коленца, он отрывался от подушки и садился, опустив ноги на ковер. Мебель в комнате вела себя строже, не танцевала и не кружилась, но слегка меняла формы и обволакивалась туманом. Роман встряхивал головой, чтобы разогнать туман, и шел в ванную комнату, освежал лицо водой.
Когда немного оклемался и окончательно оторвал голову от дивана, все равно никого не хотел видеть и ни с кем не хотел говорить даже по телефону. Настроение было отвратительное.
Слоняясь по просторной квартире из угла в угол, он не находил себе места, не находил себе занятия, мысли в голове перемешались. Они то будоражили его, то успокаивали, то мозг вообще освобождался от них и тогда Роман чувствовал полную пустоту в голове, какой-то вакуум. Садился за стол и начинал бездумно барабанить пальцами по столешнице.
Или подходил к окну и сквозь тюль смотрел в небо. Там плавали облака, всякий раз новых форм. В каждой форме он искал, на что она похожа, иногда так увлекался, что забывал обо всем на свете. Мог целый час напролет стоять у окна и смотреть на облака. Когда находил сходство с чем-нибудь, начинал улыбаться, как будто сам нарисовал эту картину на холсте.
Иногда брался за книги, устраивался за столом, пытался вчитываться в одну в другую, не получалось, листал, смотрел пустыми глазами, закрывал и отодвигал.
В один из таких дней позвонил Еве, но ее телефон не ответил. Он позвонил в театр, спросил работает ли Нарлинская, и когда услыхал, что она играет в спектаклях, еще больше замкнулся. В душе появилась боль, ведь Ева не пришла узнать, что с ним, не позвонила ни разу и не ответила на его звонок. Впрочем, может, он заблуждался, может, все было не так. Вспомнил, что кто-то приходил к нему, звонил в двери, звонил на стационарный телефон, но он не подходил к двери, не брал трубку телефона. С другой стороны, Ева знала номер его смартфона. Но тот молчал.
Закрыв за отцом дверь, Роман пригласил его в комнату.
Тот прошел через прихожую, опустился в мягкое кресло, окинул взглядом комнату, в глаза бросился бардак. На диване скомканные подушки, стулья в комнате стоят, где попало и как попало, на них – смятая одежда Романа, на столе хаос из бумаг, салфеток, книг, на полу ковер сбит в сторону, разбросаны носки и тапочки.
Показав на все это, отец предложил:
– Найми новую домработницу, твоя плохо справляется с обязанностями. Или заведи подружку, ну, в крайнем случае, женись. Хватит уже болтаться неприкаянным!
Сев на диван и отодвинув к подлокотнику подушки, сын нехотя ответил:
– Домработница меня устраивает, просто она еще не приходила убираться.
Возмущенно поднявшись из кресла, отец прошелся по комнате:
– Черт знает что! Что это за домработница, которая убирается, когда ей вздумается? Говорю тебе, подыщи другую!
– Да нет, просто я дал ей несколько дней отпуска, – без особого желания говорить отозвался Роман.
Остановившись напротив него, отец широко расставил ноги, выпятил грудь и требовательно произнес:
– Ну, ляд с нею, с домработницей! Говори, что случилось? И не юли! Я вижу тебя насквозь! Выкладывай все!
Роман поежился от его взгляда, он всегда перед ним робел и чувствовал себя маленьким мальчиком, которому как бы следовало постоянно получать от отца подзатыльники. Что, в общем-то, зачастую и происходило. Он мечтал вырваться из такой зависимости, но не мог, не хватало характера, чтобы сломать отцовскую хватку и власть. Впрочем, всему свое время. Значит, не настал черед. Значит, такое положение пока что устраивало обе стороны.
Сейчас у него была новость для отца, но новость не из приятных, а потому проговорить ее было непросто, но не сказать невозможно, и он через силу произнес:
– Я кинжал потерял.
Отец сразу как-то не воспринял эту новость, она для него была такой неожиданной и невероятной, что понадобилось время, чтобы он осмыслил это:
– Как потерял? Ты соображаешь, что ты сказал? – наконец, вытолкнул он из себя, как будто паровая машина под давлением сбросила пар. – Ты что городишь?! Или я ослышался? Это же семейная реликвия! Этот кинжал не только терять нельзя, но прикасаться к нему нельзя!
– Так получилось, – скукожился и пролепетал Роман. – Около театра на меня напали двое, мне ничего не оставалось, чтобы защититься, и я вытащил кинжал.
– Кто эти двое? Ты их узнал? – властно перебил сына отец.
Роман утвердительно и нервно наклонил голову, называя две клички:
– Блямба и Кум.
– Шестерки, – презрительно бросил отец. – Нож у них? – спросил.
– Нет, – виновато сглотнул слюну сын. Ему было досадно все это говорить отцу, но не говорить он не мог, потому что знал, что отец все равно узнает правду, посему торопливо сказал. – Но я знаю у кого. Я узнал его. Он мне хотел помочь, его охрана Блямбу и Кума отделала, как следует. Это владелец магазинов Корозов. Так получилось, что нож оказался у него. Случайно.