Юнкер

Я не слишком-то хорошо ориентировался в имперских наградах, но уже восполнил пробел, посидев пару часов в библиотеке в Елизаветино. И сразу вспомнил: четвертой степенью ордена награждались только унтер-офицеры. И даже рядовые — в отдельных случаях. И знаки отличия не снимались даже в кавалер получал более высокую степень Анны — как это и случилось с ротным, который наверняка обрел заветный крест на шею относительно недавно. Скорее всего, сразу после чина штабс-капитана.

А вот знак на оружие Симонов получил, может быть, и все двадцать лет назад. Там же, где и рану на ноге. Весьма занятно — учитывая, что в последний раз Российская Империя официально воевала с кем-то чуть ли не в начале века. Я почему-то сразу вспомнил Андрея Георгиевича, который загадочным образом оказался в лесах под Веной в тридцать девятом, да еще и с целым отрядом бойцов. А потом — недавнюю стрельбу в центре города, истинных виновников которой пока не отыскал даже Багратион.

Похоже, война и правда не заканчивалась — просто поменяла лицо. И я уже успел заглянуть в его пустые глазницы… и пока что остаться в живых.

— Мужик — зверь, — доверительно прошептал сосед по строю, чуть повернувшись в мою сторону. — Сразу видно — из настоящих, боевой офицер, а не эти самые…

Кто такие «эти самые» я так и не узнал — над нами снова прокатился зычный баритон.

— Многие из вас пришли в славное Владимирское пехотное училище из кадетских корпусов и уже имеют, скажем так, некоторое отдаленное представление о военной службе… Но есть и те, кому только предстоит с ней ознакомиться!

На мгновение показалось, что ротный посмотрел прямо на меня — хоть я и целиком скрывался за спинами более рослых однокурсников. Наверняка он уже успел ознакомиться с личными делами всех первогодок. От талантливых кадетов из простолюдинов, сумевших попасть в ряды юнкерского училища без родового Дара, до таких, как я — опальных князей, которых запихали сюда за проступки.

Вряд ли я тут такой один.

— И тем, и другим спешу напомнить, что ваша гражданская жизнь заканчивается здесь и сейчас! — продолжил ротный. — В отличие от кадета, который, по сути, является не более, чем воспитанником корпуса или военной гимназии, юнкер — армейское звание, соответствующее рангу унтер-офицера. И отныне любой ваш поступок, будь он достойный или нет — поступок дворянина на государственной военной службе. Со всеми вытекающими последствиями!

Заключительную фразу ротный выделил особенно — и я вдруг ощутил острое желание подобрать живот и вытянуться стрункой — дабы не позорить настоящие офицерские погоны неподобающим видом.

— С сегодняшнего дня вы поступаете на службу ее величеству Императрице Екатерине Александровне и государству Российскому. А также в мое полное распоряжение. — Ротный сделал многозначительную паузу. — И — уж поверьте — мне нет никакого дела, кто передо мной: сиятельный князь, сын кухарки, которого матушка изволила нагулять от благородного родителя — или тот, кто вообще появился на свет без Дара.

Огребать будут все.

Я бы не удивился, закончи ротный свое выступление именно так. Интересно, у Мишки в Павловском было то же самое?.. Нет, вряд ли. Слишком уж много и туда, и уж тем более в Пажеский Корпус приходило родовитых дворян… Точнее, даже наоборот — как раз нетитулованных туда принимали крайне редко. Тамошние преподаватели и офицеры наверняка взвешивали каждое слово.

А здешние «господа юнкера» едва ли могла похвастаться знатными или хотя бы просто богатыми предками. Разумеется, за исключением парочки «грешников».

Да и мне рассчитывать на помощь деда — в случае чего — пожалуй, не стоит.

— Передо мной в очередной раз стоит непростая, но благородная боевая задача — за три года сделать из пацанов офицеров. — Ротный развернулся на пятках и снова двинулся вдоль строя. — И видит Бог, я с ней справлюсь… чего бы это не стоило вам, господа юнкера.

Вокруг раздались негромкие смешки. Шутка — которую до нас наверняка уже слышало не одно поколение первогодок — пришлась по нраву не всем. Но многие хихикали исключительно из вежливости. Достаточно громко, чтобы усладить начальственный слух — но при этом и достаточно тихо, чтобы ненароком не вызвать гнев.

Я промолчал.

— Военная служба в славном Владимирском училище нелегка. Не смею даже надеяться, что на весеннем построение перед отъездом в летний лагерь увижу всех, кто присутствует здесь сейчас. Двое из десяти юнкеров покинут нас еще до Нового года. Так всегда было — и так будет. Слабые не задерживаются. Но те, кто останется — станут друг для друга новой семьей. — Ротный сложил на груди могучие ручищи. — А я, лейб-гвардии штабс-капитан Симонов Валерий Павлович, с сегодняшнего дня и на ближайшие три года стану вашей мамой и папой.

— Но сиська у меня одна, — негромко прокомментировали справа. — Так что будете… употреблять по очереди.

По сравнению с выверенным — а потому сомнительным — юмором ротного выступление соседа показалось чуть ли не блестящим экспромтом. И я не выдержал — и заржал. Не то, чтобы действительно громко, но…

— Господин юнкер, я сказал что-то смешное? — рявкнул ротный.

Ну вот, приплыли. В первый же день…

Я уже приготовился было ответить — осторожно, тихо, вложив в голос как можно больше искреннего раскаяния… Но сосед по строю — тот самый шутник — вдруг меня опередил.

— Никак нет! — заорал он, вытягиваясь по струнке. — Виноват, ваше высокоблагородие!

— Выйти из строя, — проворчал ротный уже без особой злобы — видимо, впечатлился юнкерской лихостью. — Кто таков будешь?

По шагистике нас гоняли знатно — но все же не настолько, чтобы новоиспеченные первогодки выполняли неожиданные и нестандартные команды без проволочек. Парни спереди замешкались, так что моему незадачливому соседу пришлось вопреки уставу протискиваться между ними чуть ли не боком.

— Юнкер Бецкий, ваше высокоблагородие, — заголосил он. — Богдан Васильевич. Выпускник Одесского кадетского корпуса!