Честь

– Ну и что? О чем толковать, Кирилл Петрович! Пойдем и разгрузим!

– Так, что ли, атлеты? – спросил Кирилл Петрович, обводя всех глазами.

– Так! – гаркнули ребята.

– Только одевайтесь теплее. Мороз!

В морозную ночь они вышли, вскарабкались на машины, прижались друг к другу, спасаясь от поднявшегося на ходу ветра, и, приехав на станцию, высыпали, как горох, и тут же взялись за работу.

И звезды, точно капельки ртути, сверкают по всему небу, из конца в конец, и воздух – звонкий, ломкий, и гудки паровоза, раздающиеся с особой, необыкновенной резкостью, и дымы, поднимающиеся вверх и только там, вверху, распускающиеся широкими, развесистыми кронами!

А на морозе и работа кипит, – зимою, в холод, каждый молод! – все спешат, все уже думают о зоне за высокой стеной как о родном доме, и бревна весело прыгают одно через другое и ложатся одно на другое и, кажется, сами собой укладываются штабелями. А Кирилл Петрович появляется то у одного вагона, то у другого, там поддержит, там подтолкнет, и его бодрый голос на морозе тоже звучит сильней и слышится дальше.

– А ну, атлеты! Идет дело, идет!

Но когда справились с работой и перед тем как садиться в машину произвели проверку – трех воспитанников из отряда недосчитались.

«Неужели побег?» – пронеслось в голове у Антона.

– Греются где-нибудь. Умники! – как бы отвечая ему, сказал Кирилл Петрович.

Он выбрал несколько надежных ребят, в том числе и Антона, – пойти посмотреть на станции, в кубовой, в буфете. И в кубовой возле печки они увидели Мишку Шевчука, а с ним Елкина и еще одного парнишку из одиннадцатого отделения.

– А ты что, в бугры записался? – спросил Антона Мишка Шевчук. – То кулаками работал, а теперь, как собака-ищейка, рыщешь. Смотри. У тебя ум-то, видать, с дыркой. Не просчитайся!

– Ладно, ладно! Иди, – ответил Антон, – ребята-то ждут. Холодно!

Ребята действительно перемерзли, пока разыскивали пропавших «умников», и теперь набросились на них с упреками и руганью.

Антон был очень обрадован тем, что Кирилл Петрович оказал такое доверие ему, и был горд, что доверие оправдал. А что Мишка болтает насчет «бугров» – пусть болтает. Собака лает – ветер носит!

22

Происшествием на разгрузке занялись сразу как приехали. Хотя ребята и промерзли и мечтали о теплых постелях, но Кирилл Петрович выстроил опять весь отряд и перед общим строем поставил троицу «умников». Мишка стоял по форме, руки по швам, но всем своим видом старался показать, что ему на все в высшей степени наплевать, а раз попал в «пионерскую колонию», ничего не поделаешь – приходится тоже в игрушки играть.

У Елкина на лице было фальшиво-невинное выражение, за которым он мог спрятать любую свою проделку. «А что? Я ничего. Ну, оторвался на минутку, так ведь совсем на минутку. Мы уж как раз хотели идти, а тут он и появился, этот Шелестов». Так он примерно и говорил.

Третий молча разглядывал носки своих ботинок, явно не желая смотреть на ребят, требовавших от него ответа. Это был Афоня Камолов, присланный в колонию недавно, низкорослый и немного нескладный парень с приплюснутым зеленоватым лицом. Ему вынесли выговор. Долго говорили о Елкине. Ермолин предложил написать письмо его матери.

– Уже писали. Да что ему мама, когда он сам без пяти минут папа, – заметил Дунаев.

Но здесь он был неправ: на Елкина предложение Ермолина произвело самое неожиданное впечатление.

– Вы мне лучше морду набейте! – сказал он угрюмо.

Против предложения Ермолина высказался и Кирилл Петрович: он знал, что мать Ильи неизлечимо больна, и тревожить ее новыми заботами о сыне не считал возможным. Решили передать вопрос о поведении Елкина на обсуждение совета воспитанников.

С Мишкой Шевчуком не знали, что делать. Передать тоже в совет воспитанников? Просить руководство о наложении взыскания? А какое на него подействует взыскание, когда он их все перепробовал? Опять в изолятор?

– Вот о нем бы написать матери, да матери нет, – сказал воспитатель Суслин.

– Как нет? – спросил Антон.

– Нету у меня матери! – Мишка зло глянул на него.

– А ты мне в вагоне говорил…

– Ничего я тебе не говорил, – оборвал Антона Мишка.

– Подожди, подожди! Давай разберемся! – сказал Кирилл Петрович.

Выяснилось, что у Мишки Шевчука мать все-таки есть, и ей решили сообща написать письмо.

На другой день Мишка Шевчук, встретив Антона, спросил:

– Тебе что, жить не хочется?

– А чего ты грозишь? Что ты мне сделаешь? – возмутился Антон.

– Вот посмотришь! А то – «в вагоне»… Ты обо всем, что в вагоне говорили, забудь. Чтобы никто! Понял?

Нет, пока еще Антон ничего не понял, ему только было неприятно, что на его пути каким-то образом снова появился этот противный парень. Но слова Шевчука заставили Антона задуматься.

Дело, пожалуй, даже не в этой глупой угрозе: «Тебе что, жить не хочется?» Ну, что он сделает, этот пустой хвастун?.. Хотя нет, он, конечно, не хвастун – это не Елкин! – а все равно Антон его не боится!

Но столкновение с Шевчуком заставляло Антона упорно возвращаться к разговору в вагоне и вспоминать его во всех подробностях. «А если в зону затащат, что будешь делать?» – спросил тогда голос с верхней полки. «Убегу!» – ответил Мишка. «Ну и дурак! Куда ты убежишь? Зону держать нужно. Свяжись со своими, подбери и действуй». И что-то еще в этом роде, но это все чепуха, это не важно. Главное: Мишка грозился бежать. И Елкин… Он ведь тоже болтал о побеге, чтобы увидеться с девушкой из пединститута. Елкин, конечно, болтун, а впрочем, черт его знает, он шальной, и от него можно ждать все что угодно. И, может быть, они о чем-то сговаривались там, в кубовой?

Теперь Антон начал присматриваться и к Мишке и к Елкину, и тогда обнаружилось, что они продолжают встречаться – сойдутся, перебросятся несколькими словами и разойдутся. Когда Антон дежурил по кухне и нес из подвала картошку, то слышал в темноте знакомый хрипловатый голос Мишки: «Сходи в пятое…» Больше он ничего не разобрал и того, с кем говорил Мишка, тоже не узнал, но все, вместе взятое, ему показалось подозрительным. Хотя на одном из листочков у Славы и было написано, что «дружба как веревка – если порвешь, то никогда не свяжешь так, чтобы не было узла», – никакого «узла» в их отношениях не получилось. Наоборот, они сдружились еще больше, и когда Антон поделился своими наблюдениями с Дунаевым, тот прищурил глаз и почему-то шепотом спросил: