Страница 4 из 8
Я не выгоняла его, потому что, когда я попыталась, все вышло из-под контроля. Я правда потеряла рассудок. Я била и толкала его. Я схватила торшер и стала размахивать им. Я визжала в истерике и не хотела видеть его больше никогда.
Когда мы ссорились, это выглядело так, словно навсегда. Я не хотела знать его и думала, что после такого — что бы ни случилось, — мы уже не сможем помириться. А он думал, что он умрет без меня. Он так думал, потому что однажды, когда я велела ему убираться, он закрылся в ванной, и это действительно случилось бы, если бы я не забралась через разбитое окно. Пришлось разбить окно, и я вся порезалась, пока залезала туда. Он закрылся в моей ванной с ножом и даже не стал кричать угрозы, потому что это не было угрозой. Он действительно собирался сделать это.
Он даже не дал мне вызвать скорую, потому что боялся, что все узнают об этом. Он не знал, что скажут его родители. Крови было не очень много — я успела вовремя. Он не успел сильно навредить себе, и я просто крепко перевязала его запястье.
Больше я не кричала ему убираться. Валить к черту. Катиться в ад. Из подвала он переехал в мою спальню. Он не отходил от меня ни на шаг. Мы проводили вместе все время. Какой бы прогнившей ты ни считала себя раньше, ты будешь чувствовать ответственность.
Вообще-то, он не угрожал мне пистолетом. Или ножом. Он не угрожал убить меня. Я сама пустила его. У меня был выбор. И я его сделала. Поэтому я во всем виновата.
— Я так хотел быть с тобой. Я жил ради тебя. Я готов был на что угодно, чтобы получить тебя. И вот, — он усмехнулся так, что у меня даже тогда побежали мурашки, — ты со мной.
Даже тогда у меня побежали мурашки, но я не сразу поняла, почему. Я подумала, это трепет. Это жалость. Это чувство собственной важности. Кто-то хотел быть со мной.
Я не подумала, что это странно. Я не подумала, что это ужасающе странно, что он выяснил, где я обедаю. Что он знал, что я постоянно забываю мелкие предметы на столе. Он знал, во сколько я там бываю, и пришел, чтобы будто бы специально попасться мне на глаза. Он даже взял с собой друга, чтобы не выглядеть таким жалким.
Он взял с собой друга, особо ничего не планируя, и я даже не запомнила его лица. Я не могла даже сказать, какой он был расы. Вот, насколько я его не запомнила. Я даже не посмотрела в его сторону. Но, если ты кого-то не запомнил, это не значит, что тебя не запомнили тоже.
========== Он ==========
С самого начала все пошло не так, как я запланировал.
Вообще-то она должна была внушать отвращение. Она должна была оказаться мерзкой, уродливой, дурно пахнущей. У нее дома должна была быть грязь и разруха. Она должна была сквернословить и плеваться. Ведь она моя похитительница, и она не должна мне нравиться.
Но у нее дома чисто. И не просто чисто, как в киношных декорациях, а уютно чисто, по-домашнему. Хочется жить здесь. Пахнет апельсинами и корицей — ароматизаторы, — но не навязчиво, быстро привыкаешь. Она всегда поддерживает свой дом в идеальном состоянии, ведь это ее крепость. Даже имя у нее было идеальное — Розэ. Волосы мягкие, как бархат, — когда она наклоняется, они падают мне на лицо, плечи, руки. И пахнут всегда духами — одновременно и сложными, и легкими, — и шампунем. У нее всегда теплые руки — или просто мои ледяные. Хочется держать их все время и перебирать пальцы.
Но нельзя. К ней абсолютно нельзя приближаться. Она не пускает. Она — как испуганный олень, убегает каждый раз, когда я пытаюсь. Она — как бабочка. Сожмешь слишком сильно и убьешь, но, если отпустишь, она улетит. Поэтому остается одно — сохранить ее в альбом.
Я не был в плену в буквальном смысле. Меня не привязали к кровати, не морили голодом и не пытали. И, вообще-то, она не держала меня взаперти.
— Я же не угрожаю тебе оружием, — говорила она.
— Ты можешь идти, — говорила она, — когда захочешь.
— Уходи! — кричала она.
Только я не хотел.
Я не то чтобы был пленником. Я просто пришел к ней домой, а потом там остался. В плену была она. И она, как и полагается, пыталась сбежать. Она сбегала, как бунтующий подросток, звонила в полицию, а однажды даже подожгла свой дом. Но ничего не вышло. Мы просто связаны судьбой. Мы должны были повстречаться.
Когда она сказала, что тоже любит собирать бабочек, я решил, что она сказала это из жалости. Она узнала, что я собираю бабочек, и решила подыграть мне. Все девушки отвечали что-то подобное — из жалости, — ведь в этом вообще-то приятного мало. Им казалось это мерзким. До безобразия жаль человека, который лишает жизни таких красивых и невинных существ. Просто чтобы поместить в свою коллекцию. Смотреть, когда захочется, будто в этом есть какой-то смысл.
Я подумал, что она сказала это из жалости, потому что это слишком нелепое хобби для девушки. Я даже решил, что это мило, когда она показала мне свою фиолетовую бабочку и сказала, что это я.
— Их редко можно найти и сложно поймать, — сказала она, и я решил, что это до безумия трогательно. Ключевое слово — до безумия.
У нее был целый альбом этих бабочек, и она действительно бегала за ними по улице. И у меня был такой альбом тоже.
Первый раз я случайно увидел ее в кафе. Она сидела за ноутбуком и что-то писала в тетради. Видимо, делала домашнее задание. Я просто подумал, что она красивая, как принцесса из сказки. У нее была необычная внешность. Слишком красивая для обычной жизни — все на нее смотрели. Она выглядела такой маленькой и беззащитной, что хотелось положить ее в карман.
Я не то чтобы собирался проследить за ней. Просто, когда я поел и расплатился, она как раз встала, чтобы уходить. Это была судьба. И я просто пошел за ней. В этом ничего такого — я же не делал ничего постыдного. Я же не напал на нее. Я просто увидел, в какой университет она зашла, и пошел домой.
А на следующий день, когда я зашел в то кафе за кофе, она снова была там. Я и не вспоминал о ней, и у меня не было цели найти ее там. Просто это кафе было по пути домой. Из любопытства я дождался снаружи, когда она выйдет. Ждать пришлось долго, часа два. Так я и узнал, где она живет. Выяснил даже квартиру — увидел, как зажегся свет, увидел ее и рассчитал по этажам номер. На домофоне под номером квартиры была ее фамилия — Пак.
Имя я не мог узнать долго. Я надеялся увидеть ее с какими-то друзьями или знакомыми, которые окликнут ее по имени, но у нее не было друзей. Ни разу я не видел, чтобы она с кем-то шла. Она всегда была одна. Тогда я не подумал, что это пугающе странно. Тогда я решил — вообще-то многие избегают людей. Тогда я подумал — у меня тоже нет друзей. Но она даже ни с кем не разговаривала по телефону, даже не переписывалась. У нее даже не было родителей. Не знаю, где они были, но вот, насколько она была одинока. Если с ней что-то случится, ни один человек не станет ее искать. Ни одна живая душа не заплачет. Она никому не нужна. Она была нужна только мне.
Она ненавидела себя. Она ненавидела себя настолько, что в кафе даже не ела. Я ни разу не видел, как она ела. Она только пила кофе. Она ела только дома, но потом ее тошнило. Она хотела умереть, пока не встретила меня.
Она работала официанткой в ночном клубе, где нужно разносить подносы в топе и трусах, и она была такой вежливой, что даже противно. Она была вежливой, даже когда ее хватали за все, что попадется под руку, и кричали матом. Я видел ее там только один раз, потому что меня не пускали. Но она выходила оттуда в пять утра в мешковатом спортивном костюме, натянув капюшон на глаза и шапку, и шла на первый автобус. С потекшими черными тенями она ждала первый автобус и делала вид, что не вышла из такого паскудного места.
Мне было жаль ее. Мне хотелось спасти ее. От самой себя. Она рушила свою жизнь и тонула в грехах. Она была хрупкой, как любая бабочка из ее альбома, и она барахталась в своей банке. И я хотел вытащить ее оттуда.
Я не думал, что она полюбит меня. Что она сможет. Я не думал, что она вообще может что-то чувствовать. Я не думал, что она ответит мне взаимностью, потому что я — это я, а она — это она. Как в старшей школе — самая красивая девочка даже не взглянет на тебя, если ты никто. Не ее уровня.