Цельсиус

Мы просидели почти два часа. И чем дольше длилось совещание, тем отчетливей я понимала: пространства для маневра очень мало. Механизм отлажен и работает. Он отлажен лично мной. И работает безупречно. Каким, интересно, образом я смогу вытащить из него хотя бы одну шестеренку? Они все нужны, лишних нет. Так устроены правильные механизмы. Чтобы собрать команду для Руслана, придется оптимизировать все остальные проекты. Пять работающих проектов. Это у нашего правительства есть в лексиконе слово «оптимизация». У меня – нет. Оптимизировать значит сломать. А ведь Руслану еще понадобится менеджер. И вот здесь полный завал. Наши менеджеры не могут вести больше одного проекта. Они этому не обучены. Многозадачности не существует. Ты либо делаешь свою работу, либо не делаешь две. Или сколько там еще ты думаешь, что делаешь? Допускаю, что дизайн-студия «Смирнов и пространство» может себе это позволить. Я – не могу. Клиенты не поймут. Репутация очень тонкая и зыбкая вещь. Но именно на ней держится наш неподъемный прайс-лист. И стоит гендиректору на время отойти от дел, как он почему-то сразу об этом забывает.

Во время совещания позвонила мама. Я помедлила какое-то время, но телефон не успокаивался, хоть и оставался совершенно беззвучным. Я извинилась и вышла из переговорной.

– Да, мам, привет.

– Привет, Жанн. Ты чего так долго трубку не берешь? Нам нужно встретиться.

– Мам, я сегодня…

– Да, именно сегодня. Давай через час на Караванной.

– Мам, я не могу сегодня. Совсем.

Мама замолчала, по ее дыханию нельзя было сказать, обижена она или о чем-то размышляет.

– Ну правда, мам. У меня сейчас важное совещание. И я не знаю, когда оно закончится. Мам?

Мама продолжала молчать.

– Давай завтра, а? Я подъеду, куда скажешь.

– Жанн, ты мне все планы рушишь. Как, впрочем, и всегда, – наконец заговорила мама. – У вас на Петроградке есть приличные суши-бары?

Я успела только открыть рот и сделать вдох.

– Ладно, я сама что-нибудь придумаю, – в голосе мамы зазвучали усталые нотки: мне делалось одолжение, причем огромное. – Завтра созвонимся тогда. Пока.

Следующим утром я проснулась с привкусом разочарования во рту. Я почему-то была уверена, что сегодня ночью ко мне придет мой снежный сон. Но этого не случилось. Я провела неутешительную ревизию ледяных кристаллов у себя в груди и отправилась в душ. Встала под плотные, покалывающие струи воды и постепенно уменьшила цифры на встроенном в стену сенсорном экране. С комфортных тридцати четырех градусов до прохладных двадцати двух. И обратно. Затем еще один цикл. И еще.

Я позавтракала и уже стояла в гардеробной, когда позвонила мама. Она спросила, не забыла ли я про нее. Я сказала, что нет. Великолепно, тогда в три часа, ресторан «Две палочки» на Большом проспекте, сказала мама. И попросила не опаздывать. У нее жесткий график. Я пообещала. Сама-то она, конечно, опоздает. У коммерческих директоров совместных российско-итальянских предприятий собственный кодекс поведения. И отступать от него они не привыкли. Первым приезжает тот, кто больше нуждается во встрече. Получается, что я.

Я отложила телефон. Посмотрела на выбранное на сегодня платье и едва не рассмеялась. Я же сегодня встречаюсь с мамой – какие могут быть платья? С ума сошла? Я покрутила головой. Подумала. И достала один из своих старых деловых костюмов. Нужен был комплект, в котором мама меня уже видела. Я критически осмотрела жакет и юбку. Примерила. Прошлась перед зеркалом. В принципе, нормально.

В бюро, незадолго до того, как отправиться на встречу с мамой, я потратила десять минут на то, чтобы снять макияж. Ушла к Руслану в кабинет и все тщательно с себя смыла – гендиректор был единственным, у кого в кабинете была собственная ванная комната. Наложила только солнцезащитный крем. Без него теперь никуда. До самого конца сентября.

Долго рассматривала себя в зеркале. И все-таки вынуждена была признать результат неудовлетворительным. Молодость не мейкап, ее не снять с лица ватными дисками.

Парковалась я опять дольше, чем ехала. И чуть было не опоздала. Но все обошлось. Мамы в ресторане еще не было. Столик у окна был зарезервирован на фамилию Борген. Я уселась и все то время, что ждала маму, рассматривала дом на противоположной стороне улицы. Бутики на первом этаже и офисы на втором. Эклектика с обильной лепниной на фасаде. Свеженадстроенный в порыве алчности мансардный этаж. Плюс узнаваемые последствия недавнего капитального ремонта. Ничего интересного.

Мама опоздала всего на пятнадцать минут. На ее языке это означало: мне действительно очень нужно тебя увидеть. Мы поздоровались. Обозначили бесконтактный поцелуй в щеку. Я почувствовала какой-то новый аромат. Наверняка что-то приобретаемое исключительно в Италии, в небольших магазинах hand-made косметики. Она расстегнула пуговицу на жакете, сняла с шеи платок. Протянувшийся за ней от самого входа шлейф респектабельности и потенциально больших чаевых привел персонал ресторана в беспокойное движение. Мама взяла протянутое ей меню, даже не взглянув на обладательницу услужливой руки.

– Ты выглядишь уставшей, – проговорила мама.

Она рассматривала меня в упор, внимательно и не скрываясь. Даже слегка склонила голову набок. Я вдруг увидела в женщине напротив одно из своих характерных движений. Было ощущение, что сидишь перед зеркалом. Которое помимо собственно отражения переносит тебя на двадцать восемь лет вперед. Хотя, конечно, не на двадцать восемь – меньше, значительно меньше. Мне даже не представить, сколько мама тратила на центры эстетической медицины. Но, как и многое другое, эти деньги она вкладывала с умом, ничего не скажешь.

– Так все и упорствуешь? – спросила мама: первым впечатлением она, очевидно, осталась довольна.

– В чем именно?

– Межбровье. У тебя там уже вызревают две морщинки.

– Там ничего нет, мам.

– И носогубки тоже. На грани. Ты делаешь что-нибудь с лицом?

– Ну как и все, наверное…

– Что все? Ты – не все. У тебя норвежские корни. Мои норвежские корни. Поэтому смотри в зеркало каждый день по нескольку раз. И повторяй: я – не все. Что ты делаешь с лицом?

Я вздохнула.

– Маски, увлажнение, скраб, ручная чистка…

– В салоне?

– И в салоне. И сама.

– Нет, – мама поджала идеальной формы губы, – я тебе уже много раз говорила. Этого недостаточно. Спохватишься, но будет уже поздно.

– Почему поздно-то, мам? Еще ведь ничего даже не видно.

– Так и хорошо, что не видно. Я за профилактику, я всегда это говорила. У меня есть свой врач, очень хороший. Это я тоже тебе говорила. И потом. Я же не филлеры тебе предлагаю. И не нити. Так… Ботокс в межбровье. И гиалуронку по контуру лица. Не о чем даже говорить.

– Мам, мне двадцать восемь лет.

– Ну и что? Я начала в тридцать три. И знаешь, о чем единственном я жалею?

– О чем? – я старательно контролировала голос, должна же вводная часть когда-нибудь закончиться.

– Единственное, о чем я жалею, – что не начала раньше, – мама торжественно замолчала, давая мне насладиться моментом.

Но тут к нашему столу подошла официантка и все испортила. Посмела поинтересоваться, готовы ли мы сделать заказ.

– Ты знаешь, – громко сказала мама, обращаясь исключительно ко мне и игнорируя официантку, – на Петроградке совсем не осталось приличных суши-ресторанов, один массовый сегмент. Даже не знаю, с чем это связано.

Я пожала плечами.

– Я не люблю суши.

– Чтобы любить суши, нужно хотя бы раз в жизни их попробовать, – наставительно сказала мама. – Я имею в виду настоящие суши. Тигровые креветки темпура, две порции. И чайник чая. Японская сенча.

Она резко повернулась к официантке. Последняя часть тирады, очевидно, предназначалась ей. Девушка озадаченно хлопала ресницами.

– Я сказала – две порции тигровых креветок темпура.

– У нас… Вы знаете… В меню…

Мама с улыбкой перевела взгляд на меня: ну, что я тебе говорила?