Дорогой сновидений

— Если враг есть в вечности, — пробормотал повелитель демонов, — значит, он нужен… — затем он вновь взглянул на противника: — Надеюсь, ты понимаешь, что это именно перемирие? Я не собираюсь припадать к твоей груди, и, покаявшись во всех грехах, просить о вечной дружбе.

— Ты искалечил слишком много невинных душ, чтобы я мог простить тебя. Я знаю, что ты не остановишься, будешь продолжать губить смертных, мстить и мне, и другим. Сражения не миновать. Но сейчас оно нам не нужно.

— Да о чем вы…

— Замолчи, Лаль, — оба противника повернулись к нему. Затем Нергал продолжал: — Я вообще не понимаю, чего ты добиваешься? У меня создалось такое впечатление, что тебе все равно, кто из нас победить. Двойное предательство — хитрая штука. Как не поверни — все хорошо. И, в то же время, плохо. Ибо подобного не прощаю даже я.

— А, ладно тебе, — махнул рукой Лаль, — никого я не предавал! Лишь дал вам обоим то, чего вы хотели! Я помогаю, а ты, вместо благодарности, лишь обвиняешь меня невесть в чем!

— Скажи, какой тебе от всего этого прок? Только не говори о мести. Я устал о ней слышать. Конечно, она — движущая сила. Но кроме этого должно быть еще что-то. Что же? Только не пытайся меня убедить, что ты «помогаешь» совершенно бескорыстно.

— Да так, пустячок…

— Убей ты меня сейчас, — тихо проговорил Шамаш, отвечая на вопрос врага вместо не торопившегося с объяснениями бога сновидений, — и вся моя сила перешла бы к Лалю.

— Это еще почему? — подозрительно глянул на него Эрра.

— Я сплю, — спокойно пожал плечами колдун. — Я пронес свой дар в мир сна, зная, чем рискую при этом, ведь, если мне не будет пути назад, то не будет этого пути и магии.

— С твоим могуществом он мог бы претендовать… — Нергал взглянул на него, затем перевел взгляд на Лаля. Его губы нервно дернулись, затем поджались, скривившись от презрения. — Знаешь, — проговорил он, обращаясь к Шамашу, хотя при этом взгляд его сощуренных глаз продолжал буравить бога сновидений, — кажется, я готов пойти на то, о чем раньше и помыслить не мог, лишь бы разобраться с этой… тварью, — у него просто не нашлось другого слова для Лаля. — Давай объединим наши усилия и поквитаемся с ним!

Колдун едва заметно качнул головой: — Он всего лишь ребенок.

— Ничего себе ребеночек! — Нергал был готов задохнуться от возмущения. — Да ему несколько вечностей и вообще, он — бог, а у бога нет возраста!

— Бог — это тот, кто может быть всем, кем пожелает. Так, кажется, принято говорить в этом мироздании.

— Да. Но это ничего не меняет.

— Разве? Он, — колдун качнул головой в сторону Лаля, — хочет быть ребенком, не желая взрослеть более чем на несколько мгновений. Даже эти его мысли и мечты о власти — всего лишь детская игра, где все легко и просто, где все получается само собой, все построено… нет, не на обмане — фантазии, а потому чисто и невинно.

— Невинно?! Это ты о ком? Мы говорим о Лале? Об одном и том же Лале? Да он чуть было не покончил с тобой моими руками! Конечно, я мечтаю разделаться с тобой, о не ради же его…фантазий!

— Так, — в воцарившейся было тишине, образовавшейся, позволяя обоим богам разобраться во всем, лучше понять сказанное, зазвучал голос пристального глядевшего на бога войн Лаля. — Как я понимаю, сражаться друг с другом вы не намерены…

— Выполняя твою волю? Ну уж нет! — воскликнул Нергал.

— И карать меня тоже? — он повернулся к Шамашу.

— Ребенка не карают.

— Тогда я пошел. Мне здесь больше нечего делать, — на этот раз он не просто исчез, но действительно ушел, не видя смысла более задерживаться на краю земли, имея перед собой все мироздание.

— Мне хочется назвать его негодяем, но, боюсь, в моих устах это слово прозвучит как похвала, — продолжая по инерции глядеть на то место, где еще мгновение назад был бог сновидений, процедил сквозь стиснутые зубы Нергал.

— Забудь о нем.

— Да, ты прав. Сейчас он — последний, о ком нам следует думать… Малышка ждет нас за стенами Куфы…

— Не думаю, что мне следует входить в твой город.

— Я мог бы вывести ее обратно, к воротам… Шамаш, пусть я нарушаю все законы мироздания, но я не собираюсь мириться с неизбежностью того, что предстоит.

— Неизбежностью… — повторил колдун, опустив голову на грудь.

— О чем ты думаешь?

— Ищу путь…

— Вперед идти некуда. Куфа — это конец всех дорог. Назад, в мир людей малышка вернуться не может, там ее ждет смерть… А вбок… — горькая усмешка сорвалась у него с губ. — Я не представляю себе такого пути… А ты? — он поднял на собеседника взгляд, в котором была надежда: возможно, еще что-то можно исправить…

Но колдун качнул головой.

— Я надеялся, что путь сам даст ответ.

— Но этого не произошло?

— Может быть, я не там искал, не туда шел… — в его глазах в пламени тоски плавилась боль.

Прикусив губу, Эрра вздохнул:

— С каждым пройденным мигом у нас остается все меньше и меньше времени… И не важно, сколь быстро или медленно оно идет, ведь, так или иначе, оно уходит безвозвратно…

— Возможно, еще не все потеряно, — прошептал колдун.

Взглянувший на него Губитель заметил пламень, подобный огню свечи, вспыхнувший в глазах бога солнца.

— Ты что-то придумал?

— Нет. Но я вспомнил, к кому еще можно обратиться за советом…

— И кто же знает больше, чем повелители стихий?

— Высшие.

— Они не станут с нами говорить, — качнул головой Губитель. В его душе плавились боль и разочарование. Если это была последняя надежда, то больше надеяться было не на что. — Или не скажут ничего определенного. Их слова никогда не помогают, только все еще сильнее запутывают.

— И, все же, я попробую.

— Если больше мы ничего не можем… — он пожал плечами. — Почему бы и нет? Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, потому что у нас есть время только на одну попытку.

Глава 19

Евсей и сам не заметил, как заснул.

Вымотанный долгим, наполненным множеством событий и переживаний днем, он на мгновение забрался в свою повозку. Нет, совсем не затем, чтобы отдохнуть! Разве ж мог он позволить себе такую роскошь? Просто… Ему нужно было все как следует обдумать, может быть, кое-что записать, готовясь к составлению новой легенды, которая, в чем он не сомневался, должна была вот-вот родиться на свет. Собираясь с мыслями, он всего лишь на мгновение прикрыл глаза… А когда открыл их вновь, понял, что оказался совершенно в другом месте.

Летописец огляделся вокруг, мысленно подбирая слова, в которые точно одежды, можно было бы облачить все окружавшие его в неподвижном молчании образы.

От каравана не осталось ни следа на снегу, ни тени у горизонта. Ветер не приносил запаха костров, да и не было его, этого ветра вовсе. Воздух казался неподвижным и безликим, как в мире, застывшем за шаг до пустоты.

Странное место…

Казалось, что горизонтная нить порвалась, и небо с землей, не будучи более разделены, слились в нечто тусклое и безликое. Единственным живым пятном, за которое цеплялся взгляд, был город, возвышавшийся, как казалось, над самой бездной. Он был поразительно красив — стройные, точеные стены, высокие башни, резные ворота.

И, все же… Несмотря на всю величественность, выдававшую обитель бога, с чудесным видом которой не могло сравниться ни одно творение рук человеческих, было в этом городе что-то мертвое, пугающее…

Душа вдруг, ни с того ни с сего, затрепетала в груди крохотной пичужкой, которую вспугнула еще невидимая, но уже ощущавшаяся опасность. Она просила повернуться, отступить, пока не стало слишком поздно.

"Успокойся, успокойся же! — мысленно убеждал себя Евсей, — это сон, всего лишь сон!"

Он не сомневался в том, что спит. Да и у него не было времени на сомнения, когда совсем скоро, не успев даже как следует оглядеться вокруг, он услышал голос Шамаша. Бог солнца звал его, и караванщик поспешил, исполняя волю своего повелителя, явиться перед оком небожителя.