Город богов

Он притягивал к себе взгляд, чтобы более не отпустить никогда, завораживал, заставлял на какое-то время оцепенеть, лишившись способности не то что видеть, но даже думать о чем-либо ином. Должно было пройти время, прежде чем, выходя из-под власти первого, наиболее сильного и властного впечатления, пришедшие к магическому камню смогли оторвать от него взгляд и оглядеться вокруг.

Когда караванщики вошли в зал, в нем было где-то с две дюжины горожан. Но даже окажись их в три, пять, десять раз больше, это не создало бы впечатления толпы, когда каждый чувствовал себя стоящим в одиночестве посреди бесконечности.

— Пап… — Мати прижалась к отцу, чувствуя, как в ее сердце прокрался страх. Она не понимала, откуда он пришел и почему, ведь в этой зале было так прекрасно! И от этого непонимания страх становился еще сильней.

— Что, милая? — Атен положил ей на плечо руку, с удивлением замечая, что девочка, остававшаяся невозмутимой во время испытания, которое чуть было не сломило его самого, теперь, когда все осталось позади, вдруг задрожала как лист на ветру.

— Этот камень… неправильный, — глядя на талисман, проговорила Мати.

— С чего ты взяла? — Атену самому довелось увидеть магический камень лишь раз, и то в далеком детстве, которое, как теперь казалось, было частью совершенно иной жизни. Когда умер старый Хранитель Эшгара, ему было лет пять, не больше. Он плохо помнил, что происходило, единственное, что намертво запечатлелось в памяти, был образ камня — такого же черного, с яркими огненными прожилками. Нынешний от него мало чем отличался, может быть только это чувство… Камень в Эшгаре звал к себе, манил, просил коснуться своей поверхности, обещая за это весь свет и исполнение самой заветной мечты в придачу. Этот же влек взгляд, душу, но не плоть. Его не хотелось потрогать в стремлении ощутить внутри себя хотя бы отсвет скрытого в нем пламени. Но… Да какая, в сущности, разница? Скорее всего, дело вовсе не в камне, а в том, что теперь Атен — караванщик, который не имел с талисманом никакой связи.

"Мати родилась в пустыне, — пришла ему в голову мысль, которая могла все объяснить. — Она не слышит зов камня, потому что чужая ему не только по жизни, но и от рождения".

Он перевел взгляд на дочку, спеша убедиться в верности своего предположения. Глаза девочки были настороженно сощурены, губы плотно сжаты, лоб нахмурен. Она сосредоточенно смотрела на магический камень, думая о чем-то, известном только ей, не спеша делиться сокровенным даже с отцом.

Это была ее тайна, последняя из оставшихся, о которой не знал никто, кроме Шамаша. Рука поднялась к груди, нашарила камешек-талисман, прижалась к нему…

От него веяло теплом и покоем, казалось, что он бьется в такт с ее сердцем, то ровно — когда она поворачивалась к стенам, откидывала голову назад, чтобы взглянуть на купол небес, то убыстренно — взволнованно — стоило ей пусть даже неосмысленно скользнуть взглядом по священному камню.

После того случая с чужим караваном Мати стала во многом полагаться на мнение камня. Когда он говорил: остановись, она замирала, сколько бы всего любопытного ни ждало ее там, за поворотом. Когда ее тело замораживал ужас, а талисман убеждал: "не бойся", она верила ему, а не своему страху… Как-то девочка рассказала об этом Шамашу. Тот пожал плечами, взглянул задумчиво, однако без тени укора или несогласия. "Камень — хороший советчик и верный друг, — проговорил он. — Слушайся его. Он может многому тебя научить. Только помни — ты его хозяйка, а не он господин твоей воли…"

Он всегда говорил с ней, как со взрослой. Мати это нравилось. Даже когда она никак не могла понять, что он имел в виду. Она научилась всякий раз превращать это в своего рода игру — череду вопросов и ответов, с помощью которых она находила разгадку — конфетку в мешке с подарками…

Мати улыбнулась своим мыслям. Но тут… Девочка вздрогнула, почувствовав, как забился, затрепетал камень у нее на груди. Она огляделась вокруг, ища причину, возможно — знак приближения опасности.

Но единственное, что она увидела, был какой-то горожанин, подходивший в священному камню.

Мати открыла рот, собираясь сказать… И так и застыла, не спуская взгляда с мужчины, с трепетом ожидая, что будет дальше. Ею овладело странное оцепенение, словно боги лишили ее возможности двигаться, говорить, даже думать, чтобы она не смогла вмешаться в судьбу, изменяя то, что уже было записано в книгу госпожи Гештинанны.

Горожане замерли на своих местах. Никто не оспаривал права того человека первым испытать свою судьбу. И дело здесь было не в признании его первенства, а отсутствии у других мужества сделать первыми решающий шаг. С нетерпением и тревогой, с надеждой и, в то же время, с робкой мыслью — "Может, все-таки новым Хранителем станет не он, а я…", они ждали, что будет дальше.

— Нет! — вдруг вскрикнула Лика, сжав вмиг ставшими холоднее льда пальцами руку караванщицы. — Не делай этого!

Мужчина остановился, повернул к ней лицо, удивленный странным поведением девушки и одновременно разгневанный тем, что кому-то вздумалось остановить его в шаге от цели.

— На камне лежит кровь! Он не примет силу жизни! Он жаждет лишь новых жертв!

— Это богиня смерти тебе сказала? — резко бросил ей горожанин.

— Я… — она растерялась, расслышав в голосе не только недовольство, но и недоверие, словно мужчина полагал, будто та, на ком лежит покровительство госпожи Кигаль, выполняя волю своей хозяйки, специально мешает жителям города избрать судьбу, которая вела бы их прочь от мрачного алтаря повелительницы подземных земель.

В глазах Лики зажглись слезы.

— Ну что ты? Успокойся, дорогая, — зашептал ей на ухо добрый, заботливый голос караванщицы, мягкие теплые пальцы коснулись плеча.

— Почему они так? Я ведь не виновата, что госпожа Кигаль выбрала меня!

— Конечно, милая. Такова была воля богини и не дело смертному идти Ей наперекор!

— Я просто хочу помочь! — она вновь повернулась к женщине. Если бы Лина не знала, что ее спутница слепа, она бы подумала, что девушка не просто смотрела ей в глаза, но заглядывала в самую душу. — Пожалуйста, уговорите его остановиться! Сейчас нельзя касаться камня!