Страница 4 из 69
— Зачем им? — пожала плечами Мати. — Здесь ведь нет ни дороги, ни метели, ни холода. Им не о чем беспокоится: обо всем заботится Хранитель.
— А разве не придется им, когда вырастут, защищать свой дом от снежных разбойников?
— Да… — Мати погрустнела.
— Тебя что-то расстроило?
— Я не люблю вспоминать о них… Разбойники убили мою маму.
— Прости… — он поспешил перевести разговор на другую тропу. — Ты, я так понял, знаешь множество сказок. Наверное, мечтаешь встретить своего мага.
Это было так забавно, что она не смогла сдержать улыбки.
— Почему ты смеешься? — не понял ее веселья горожанин. — У нас, в городе, все девочки только об этом и думают.
— Так, дедушка, на то они и горожанки. А в караване все по-другому. И, потом, путь — он же только для людей.
— Неужели ты никогда не мечтала о чуде?
— Мечтала, конечно, но мечта ведь так и остается мечтою… — она какое-то время молчала, а потом осмелилась попросить: — Расскажи мне что-нибудь, дедушка, что-нибудь такое, что я могла бы вспоминать посреди снегов и от чего делалось бы тепло и радостно.
— Что ж… Устраивайся поудобнее… Ты готова? Так слушай.
…Давно, очень давно, когда Бог Солнца был полон жизни и тепла хватало, чтобы согревать всю землю, когда не было холодной, вьюжной пустыни Метелицы, а снег лежал только на вершинах самых высоких и неприступных гор, повсюду царило тепло, даря жизнь всему сущему. Зеленые леса чередовались с золотыми полями, а посреди полей стояли прекрасные города, построенные искуснейшими из мастеров. И города эти не казались оторванными друг от друга, ибо в те времена было не только множество торговцев, путешествовавших по черным, бесснежным дорогам, но даже простые люди порой отваживались отправляться в путь — кто в гости к родственникам, кто — куда глаза глядят, в поисках счастья. В те стародавние времена не было закона, запрещающего чужакам оставаться в городе, а потому никто не боялся покинуть свой дом. А какие чудеса хранила в себе дорога, встречи с какими диковинными животными она дарила! Драконы, однороги, золотые волки…
Мати сама не заметила, как заснула. И, словно в продолжение рассказа горожанина, ей приснился чудесный сон, будто она жила в бескрайнем многоцветном мире, свободном от снежных оков, добром и заботливом, где теплые широкие крылья ветра подхватывали, поднимали высоко в небо и носили меж облаками, а потом бережно опускали в густую высокую траву, где язык земли был понятен с детства, словно речь матери… Да, и ей приснилось, что мама, умершая, когда девочке едва минул год, которую она совсем не помнила, но свято, бесконечно любила, была неотступно рядом с ней, окружая своей заботой, словно она и была тем прекрасным миром, каждым его вздохом, каждым цветком и травинкой.
Улыбнувшись, Хранитель вгляделся в лицо спавшей девочки, на котором светилось счастье.
— Какая она необыкновенная, славная… — прошептал он. — Мне бы очень хотелось, — он коснулся головы внука, — чтобы, повзрослев, ты нашел такую же светлую и чистую душу, не просто верящую в чудо, но живущую им.
— Подари, — малыш тронул камень. — Пусть она помнит… — он казался не по летам взрослым, задумчивым и немного грустным.
— Да, — Хранитель расстегнул цепочку. — Я не пророк, мне не дано заглядывать в будущее, но я знаю — ее ждет что-то удивительное, по-настоящему магическое. Может быть, камень поможет ей разгадать это, прочувствовать и не пройти мимо.
Потом он взмахнул рукой, и в тот же миг Мати оказалась в своей повозке. Одеяло, приподнявшись, словно от прикосновения ветра, укрыло ее, делая сон более глубоким и крепким.
Проснувшись утром, она все еще чувствовала в груди то счастье, ту радость, что принес сон.
— Спасибо! — неслышно, одними губами прошептала она. — Это действительно была настоящая сказка, которую может рассказать лишь маг. Спасибо, — тут ее рука, скользнула вниз, коснулась висевшей у нее на шее цепочки с талисманом. И счастье, вобрав в себя множество оттенков, соединившись с пониманием, любовью, вспыхнуло у нее в глазах, когда, вглядевшись в туманный, мутный камень, она увидела мерцавшее очертание лица старика…его глаза…мудрые и немного печальные.
— Гостья, — говорили они. — Прощаясь навеки, я хочу пожелать тебе стать частью чуда. И всегда помни: на земле есть город, где всегда тебе рады, где тебя будут ждать и встретят как родную.
— Спасибо, дедушка, — прошептала девочка, когда лик исчез. — Я вас никогда не забуду, — последний раз взглянув на камень, она спрятала его под одеждой, подальше от чужих глаз. Сердце ее радостно билось, когда она думала о том, что теперь у нее есть настоящая тайна, которую она будет свято хранить всю жизнь.
Едва она вылезла из повозки, к ней подошел отец:
— Ты не заболела? — озабоченно глядя на дочку, спросил он.
— Не-а. А что?
— Это была последняя ночь каравана в городе. Мне показалось странным, что ты так рано ушла спать.
— Со мной все в порядке, па. Я просто…думала…
— О чем, если не секрет?
— Почему горожане так непохожи на нас? Наши души создали разные боги?
— Нет. Почти все караванщики родились в городе.
— И ты? — она подозрительно взглянула на отца. Ей совсем не нравилась эта мысль, она слишком привыкла считать, что караванщики и горожане — два совершенно разных народа.
Атен приобнял ее за плечи:
— Дочка, — осторожно начал он. — Ты ведь знаешь, я говорил тебе, что я родился в городе…
— Да, да, конечно, но однажды ты понял, что сужден для дороги.
— Я был довольно богат, смог снарядить свой караван, и отправился в путь… Со мной пошли мои друзья…
— Значит, ты родился караванщиком душой, разве нет? — упрямо продолжала она настаивать на своем.
— Да, — вынужден был признать отец. — Ты права, — он погрустнел. И Мати, заметив печаль в его глазах, поспешила прошептать:
— Прости, папочка, — она прижалась к его груди. — Я не хотела тебя огорчить. Так получилось.
— Все в порядке, дорогая. Ну, хватит об этом. Давай-ка лучше собираться в путь.
— Хо-ро-шо! — пропела девочка. Улыбнувшись, она чмокнула отца в щеку и побежала к женщинам — помогать.
Атен глядел ей вслед, качая головой: "Как же быстро летит время! Еще немного, и Мати станет совсем взрослой… А ведь, кажется, совсем недавно я впервые увидел ее мать", — глаза караванщика наполнились болью, которая холодным крылом ветра коснулась души. И, махнув рукой, словно отгоняя от себя тяжелые воспоминания, он вернулся к делам, чтобы, за ними, забыть о невосполнимой потере.
— Ты сказал ей? — спросил наблюдавший за ним со стороны помощник левой руки Евсей, который, будучи родным братом Атена, во многом на него походил — такой же высокий, крепкий, ладно сложенный бородач, разве что немного моложе — на лбу и вокруг глаз ни одной морщины, в глазах — оставшиеся от детства непоседливые огоньки любопытства.
Хозяин каравана, бросив на него недовольный взгляд, поморщился:
— Кое-что, — буркнул он.
— Правду? — продолжал настаивать тот.
— Ну что ты пристал ко мне! — вскипел караванщик.
— Я спрашиваю лишь потому, — на лице Евсея не дрогнул ни один мускул, голос звучал ровно, — что должен знать, стоит ли и дальше скрывать от нее правду, боясь, как бы кто случайно не проболтался.
Втянув в себя побольше воздуха, тот на мгновение замер, успокаиваясь, и лишь окончательно овладев своими чувствами, ответил:
— Я сказал ей только часть. Не мог же я объяснить дочери, что мы — изгнанники!
— Покидая дом, мы приняли решение никогда не забывать о нем, чтобы не порвались душевные нити, связывающие нас с прошлым. Мы решили, что наши дети должны знать все, — напомнил тот, в ком Атен за время дороги привык видеть скорее помощника, чем единокровного брата.
— Ты же видишь: Мати непохожа на других, она не сможет принять правду!
— Допустим, нам удастся оградить ее от нашего прошлого, позволить и дальше жить в мире надежд и фантазий. Но, Атен, придет время, и мы вернемся к стенам родного города. Не лучше ли ей будет услышать все от друзей, прежде чем об этом заговорят враги?