Клеа

«Я приеду к вам в Лондон», – сказал он очень искренне и с надеждой в голосе.

«Отлично. Я тебе напишу».

Он уже оделся на Мулид в лучший свой костюм: алый халат, красные сафьяновые туфли и чистый белый платок за отворотом на груди. Да, ведь у него же сегодня выходной, вспомнил я. Мы с Помбалем скопили немного денег, чтобы оставить ему в качестве прощального подарка. Чек он взял осторожно, двумя пальцами и медленно склонил в знак признательности голову. Но и деньги были не утешение. И он повторил еще раз: «Я к вам приеду в Лондон», – словно сам себя хотел утешить этой мечтой, и крепко сцепил ладони.

«Вот и отлично, – сказал я уже во второй раз, хотя представить Хамида в Лондоне все как-то не получалось. – Я буду тебе писать. А сегодня схожу еще на Мулид Эль Скоб».

«Очень хорошо».

Я обнял его за плечи, и он, не привыкший по роду службы к подобной фамильярности, тут же спрятал лицо. Слезинка выкатилась из слепого глаза и сползла на кончик носа.

«До свиданья, йа, Хамид», – сказал я и пошел по лестнице вниз, оставив его стоять на лестничной площадке, будто в ожидании сигнала, вести откуда-то извне. И вдруг он бросился следом, шлепая подошвами своих праздничных туфель о ступени, поймал меня уже совсем в дверях за рукав и сунул мне в руку прощальный подарок, свой обожаемый старый снимок: Мелисса и я, мы идем с ней по рю Фуад забытым зимним днем.

3

Квартал дремал, квартал лениво лежал в тенистой фиолетовой грезе надвигающейся ночи. Небо – из нежного (на ощупь) velours[93], пробитого холодноватым светом тысячеглазой стаи электрических ламп. Эта ночь была накинута на Татвиг-стрит, как бархатное покрывало. И только чуть подсвеченные макушки минаретов на невидимых тонких стеблях плавали над нею во тьме, будто подвешенные к небу; они покачивались в нагретом за день воздушном мареве, словно кобры, готовые вот-вот раскрыть капюшон. Дрейфуя без забот и цели по этим знакомым улицам, я в который раз впитывал (на вечную память: кипсек арабского квартала) запах смятых хризантем, навоза и духов, клубники, человеческого пота и жарящихся голубей. Процессия еще не подошла. Она сплетется воедино где-то там, за кварталом публичных домов, среди могил, потечет неспешно к раке, соизмеряя свой шаг с ритмом танца, и по дороге завернет ко всем мечетям, чтобы прочесть хотя бы стих-другой из Книги в память об Эль-Скобе. Но светская часть празднества была уже в полном разгаре. В сумеречных переулках люди повынесли на мостовую обеденные столы, уставили их свечами и букетами роз. Так, прямо из-за столов, они смогут слушать высокие, прихотливо играющие голоса девочек-певиц, которые уже стояли на дощатых подмостках у входов в кафе, прорезая густой ночной воздух пронзительными четвертьтонами. Улицы были украшены флагами, и огромные, в тяжелых рамах лубочные картинки специалистов по обрезанию чуть рябили на вечерних сквозняках в едином ритме с флагами и факелами. Я видел, как в полутемном дворике расплавленный – белый и розовый – сахар лили в маленькие деревянные формы, из коих восстанет во плоти весь египетский бестиарий: утки, всадники, зайцы и козы. И фигурки покрупнее, персонажи фольклора Дельты: Юна и Азиз, извечные любовники, переплетенные, ушедшие друг в друга, и бородатые герои вроде Абу Зейда, при оружии, верхом и в окружении своих верных разбойников. Их отливали обнаженными, во всех деталях, с этаким залихватским акцентом на срамных частях тела – не правда ли, глупейшее из слов во всем великом и могучем? – и потом ярко раскрашивали, прежде чем надеть на них костюмы из бумаги, мишуры и сусального золота и выставить в ларьках меж разных прочих сладостей, чтобы детям было на что поглазеть и потратить деньги. На каждом свободном клочке земли выросли цветистые шатры, и всяк имел свой знак и стиль. Игроки уже трудились вовсю – Абу Фаран, Отец Крыс, балагурил, зазывал клиентуру. Перед ним на козлах покоилась огромная игральная доска с двенадцатью «домами» по периметру, и на каждом были написаны имя и номер. В центре – белая, расписанная зелеными полосками крыса. Вы ставите ваши деньги на номер дома, и если крыса в него войдет – банк ваш. По соседству шла та же игра, но только с голубем; когда все ставки были сделаны, на доску бросали горсть зерна, и голубь, подбирая зернышки, забирался в конце концов в один из пронумерованных отсеков.

Я купил себе пару сахарных фигурок и сел за столик у кафе, чтобы поглазеть на эту многоликую толпу во всем обилии первичных, основных цветов. Мне очень хотелось бы сохранить на память моих маленьких «аруз», «невест», но я знал – они скоро растрескаются или еще скорей к ним найдут дорогу муравьи. То были двоюродные сестры santons de Provence[94] или bonhommes de pain d'йpices[95] всякой даже самой захудалой французской сельской ярмарки или нашего собственного, вымершего к сожалению, племени золоченых пряничных человечков.

Я заказал мастики и съел ее с холодным, шипящим в пиале шербетом. Я сидел у самой развилки двух узких улиц и смотрел, как красятся в окошке второго этажа проститутки, чьи аляповато разукрашенные будки появятся потом между шатрами фокусников и шарлатанов; карлик Шоваль, злой местный клоун, взялся уже подпускать им снизу шпильки, и каждая удачная острота сопровождалась взрывом хохота. Пронзительный, с металлической ноткой голос; и еще, невзирая на свой крохотный рост, он был хорошим акробатом. Он говорил беспрестанно, даже и в стойке на голове, и увенчал репризу двойным сальто. Гротескное, густо набеленное лицо и губы, подведенные помадой в приросшую к лицу ухмылку. В другом углу за плотным занавесом сидел Фарадж, предсказатель судеб, с магическим набором инструментов: песок, чернила и чудной такой, покрытый шерстью шарик, вроде как бычье яйцо, только шерсть была черной. Необычайно красивая проститутка присела перед ним на корточки. Он уже успел измазать ей ладошку чернилами и теперь убеждал, что без гаданья ей никак не обойтись.

Маленькие сценки из уличной жизни. Старуха, сумасшедшая и уродливая, вдруг выскакивает на улицу, словно ведьма, и принимается изрыгать проклятия столь ужасные, что у всех проходящих мимо кровь стынет в жилах и воцаряется мертвая тишина. Глаза налиты кровью и блестят, как у медведя, из-под шапки спутанных седых волос. Юродивых здесь считают своего рода святыми, и ни у кого не хватает смелости попытаться ее унять – ведь проклятия могут пасть на голову любого, и тогда ему придется худо. Внезапно из толпы выскакивает маленький замурзанный оборвыш и тянет ее за рукав. Она успокаивается будто по мановению волшебной палочки, он уводит ее обратно в проулок – и праздник смыкается над памятью об этом инциденте, как зарастающая кожа.

Так я и сидел там, опьяненный этим роскошным представлением, когда за спиной у меня, прямо над ухом, раздался вдруг голос Скоби. «Такие дела, старина, – произнес он задумчиво. – Если уж у тебя Тенденции, то действовать нужно с размахом. Вот потому-то, если хочешь знать, я и оказался на Ближнем Востоке…»

«Господи, как вы меня напугали», – сказал я, обернувшись более чем поспешно. Это был Нимрод, один из шефов Скоби по службе в Полицейских силах. Он усмехнулся и сел за мой столик, сняв феску, чтобы вытереть со лба пот. «А вам показалось, что он воскрес из мертвых?» – спросил он.

«Так точно».

«Уж я-то знаю моего Скоби».

Нимрод положил перед собой на стол свой стек и хлопнул в ладоши, велел принести ему кофе. Затем подмигнул мне этак злорадно и продолжил голосом покойного святого: «А с Баджи ни туда, понимаешь, ни сюда. В Хоршеме – ну, подумай сам, откуда в Хоршеме размах? А не то я бы давно вошел с ним в долю в этом его бизнесе с земляными нужниками. Не стану от тебя скрывать, этот человек – настоящий гений техники. Но доходов у него никаких, помимо тех, что приносит ему время от времени его старый добрый говномет, как он его в шутку называет, – и он, скажу тебе по секрету, на полной мели. То есть хуже некуда. Я разве не рассказывал тебе о земляном клозете „Bijou“?[96] Нет? Странно, а мне казалось – уже рассказывал. Ну, в общем, штука просто потрясная, плод долгих научных экспериментов. Он ведь, знаешь, ДКЗО[97], Баджи-то. И добился этой чести одним только самообразованием. Еще одно тебе доказательство, какая у человека голова. Ну, в общем, там такой рычаг с защелкой. А сиденье крепится на пружине. Ты садишься, и она тоже идет вниз, а когда ты встаешь, пружина соскакивает, и он сам по себе кидает в резервуар целую лопату земли. Баджи говорит, это его пес надоумил, они ведь так же за собой убирают. Но как он все это технически воплотил, это выше моего разумения. Он просто гений, вот что я тебе скажу. Там сзади крепится такой магазин, и ты наполняешь его по мере надобности землей или, скажем, песком. А потом встал, пружина соскочила, трах-бах, – и готово! И делает он, кстати сказать, аж две тыщи штук в год. Вот это размах! Конечно, понадобилось время, чтобы наладить торговые связи, но зато почти никаких накладных расходов. У него работает только один человек, корпуса делает, и еще приходится покупать пружины – он их заказывает в Хаммерсмите, согласно заданным спецификациям. И они выходят такие миленькие, раскрашенные, вся эта астрология по кругу на сиденье. Н-да, выглядит, конечно, несколько странно, не стану отрицать. Арканно выглядит, вот как. Но приспособление замечательное, эта маленькая Баджина «Bijou». Однажды, я как раз был дома, в месячном отпуске, случился настоящий кризис. Зашел я, значит, повидать Баджи. А он чуть не в слезах. Тот парень, который ему помогал, Том, плотник, он вообще-то выпить был не дурак и вот, наверно, вставил не той стороной такие, знаешь, цепные колесики в целой партии «Bijou». Ну, короче говоря, рекламации так и посыпались. Баджи говорил, что во всем Сассексе его клозеты просто с ума посходили и принялись разбрасывать дерьмо самым что ни на есть злонамеренным и противоестественным образом. Постоянные клиенты были в ярости. Баджи ничего не оставалось делать, кроме как сесть на мотоцикл и объехать всех своих прихожан, чтобы утешить их и переставить колесики. Времени у меня было так мало, что пришлось ездить с ним, я ж его сто лет не видал. Это, я тебе скажу, целая была иппопея. Встречались такие люди, которые были готовы просто убить Баджи прямо на месте. Одна женщина сказала, мол, пружина ей попалась настолько мощная, что грязь из нужника долетала аж до самой гостиной. Едва мы ее уголмачили. Я, собственно, как раз и оказывал на них всех благотворное влияние, покуда Баджи ковырялся там в своих пружинах. Истории им всякие рассказывал, чтоб им было чем головы занять. Но все-таки он это дело в конце концов одолел. И теперь, знаешь, оно дает доход, и везде у него свои люди, покупают у него, сам понимаешь».

93

Бархата (фр. ).

94

Провансальских святых (фр. ).

95

Пряничных человечков (фр. ).

96

«Драгоценность»; «Украшение» (фр. ).

97

Друг Королевского зоологического общества.