Слышимость

Дед сто раз говорил о том, что возьмется да и надиктует мне все свои записи – «чтоб было» – но все откладывал и откладывал. Витька брал один из блокнотов себе домой, сидел полночи, просил бабушку помочь, но в итоге возвращал ни с чем.

Я вспомнил про Витьку.

«Как он там? – думал я. – Лежит в номере, окна, конечно, открыты, слышно, как море шумит, музыка там всякая… Душно… На тумбочке таблетки, градусник, на блюдце – лимонные дольки без кожуры, которые надо рассасывать».

Мне стало жаль Витьку – он за месяц до отъезда начал хвалиться, показывал фотографии отеля, расписывал свои планы.

Кто-то постучал в окно, и у меня даже ноги подкосились от страха и неожиданности.

– Это ты тут заседаешь? – окликнул из-за окна дед.

Голос его был глухой, далекий.

Я облизал пересохшие губы.

– Я!

– Предупреждал бы! Темень, а в сарае огонек горит!

Я перешагнул через велосипедное колесо, толкнул дверь, выглянул во двор.

– Буду предупреждать, – пообещал я.

Дед стоял у окна и задумчиво скреб подбородок.

– И сарай не спали, – сказал он, наконец.

– Не спалю.

– По Витьке что ли тоскуешь? Маяк соорудил?

С этой стороны свечу нельзя было различить – окно ровно мерцало бледно-желтым.

– Да нет, так… – пробормотал я. – Скучно.

Дед вздохнул и поднял палец вверх.

– Скука суть яд.

Над нами пронеслась летучая мышь – исчезла за яблоней. У забора пел сверчок.

– Татьяна пришла, – сообщил дед, помолчав.

Я закатил глаза.

– Давно уже пришла, – уточнил дед, – не только что. Вон, с матерью дискутирует.

Я оглянулся на окно. Сестра сидела за столом, нарезала овощи в салат. При этом она улыбалась, говорила что-то. Маму отсюда видно не было – но по тому, куда время от времени направлялся взгляд сестры, можно было сказать, что она еще не отходила от плиты.

– Взрослеет Татьяна, – сказал задумчиво дед, и в его голосе мне послышалась грусть.

Я не знал, что ответить.

– Гаси-ка ты свой маяк.

Я вернулся в сарай, дунул на огонек – он согнулся, точно пытался увернуться, но тут же исчез. На его месте секунду-другую висела в темноте красная точка – кончик фитиля – а потом и она погасла, и тоненько запахло дымом.

Когда я закрывал сарай, дед уже взбирался на крыльцо. Я догнал его, вполголоса восхитился замком, прыгнул в коридор – из кухни пахло так, что под ложечкой засосало, сестра стояла, прислонившись к холодильнику, что-то рассказывая маме, – и тут же юркнул за дверь столовой.

В один прыжок я одолел столовую, в другой – зал, и в следующее мгновение уже висел над сумкой в вышитых цветах. Сумка была открыта, но внутрь лезть я не решился – я взял ее в руки и принялся встряхивать, всматриваясь в темное, пахнущее пудрой нутро. Сумка была полупустая, в ней перекатывались, сталкиваясь, ключи, овальное зеркальце, разноцветная косметика, кошелек в мелкий цветочек, блокнот, несколько конфет «Майская ночь».

Жука в сумке не было – я осторожно вернул ее на место, сунул руки в карманы и пошел в свою комнату. Мыслей было столько, что, казалось, голова сейчас лопнет. Я сел за стол – ждать.

***

В ванной гудела стиральная машина – подвывала, тряслась, точно хотела сбежать. От кухни пахло едой, в столовой щелкали часы, и можно было расслышать, как поют во дворе сверчки.

Я привстал, открыл форточку – сверчки запели громче, в комнату поплыл прохладный вечерний воздух.

Из-за домов, очерчивая крыши, трубы, спутниковые антенны, вставали круги света – от фонарей. Самих фонарей видно не было. Витькин дом смотрел черными окнами. И небо было черное – кое-где проглядывали бледные звезды, но их было мало, и они казались совсем крошечными, ненастоящими. И луна куда-то спряталась.

Я потер лицо и удивился – от ладоней пахло перилами, с моста.

Прошаркал мимо комнаты дед, скрипнуло кресло – сел читать. Потом кресло снова скрипнуло, дед прошаркал в обратную сторону – с книгой под мышкой. Помахал мне, подмигнул.

Вышла через коридор в столовую мама – зазвенела чем-то в серванте.

– Читаешь? – услышал я ее голос.

– Читаю.

– Интересно?

Я промямлил что-то себе под нос, она позвенела еще немного и ушла.

Наконец через столовую промелькнула сестра – на меня даже не посмотрела. Заскрипели половицы в зале, потом в ее комнате. Куст сирени озарился светом.

Я подтянул к себе карандашницу, заглянул в нее, повозил по столу. Достал травинку, растянул, понюхал. Потом отодвинул карандашницу, встал и пошел к сестре.

Дверь в ее комнату была открыта. Сестра лежала на кровати и читала учебник – из-за него я не видел ее лица. Рядом, на полу лежала раскрытая тетрадь. Я стал в дверном проеме и прислонился к косяку.

Сестра никак не отреагировала.

– Как кино? – спросил я беззаботно.

Учебник медленно пополз вниз, в меня вонзился ледяной взгляд.

Значит, жук сделал свое дело. Храбрый, верный рыцарь.

Мне стало не по себе – вдруг она его раздавила?

– С какой целью интересуешься? – спросила сестра, растягивая слова.

Я фыркнул.

– Хорошо кино, – сказала она, и учебник пополз вверх, закрывая ледяной взгляд. – Очень интересный фильм.

Помолчали. Сестра свесила голову с кровати, посмотрела в тетрадь, перелистнула страницу.

– Страшный, наверное? – Спросил я. – Фильм-то?

Она выглянула из-за учебника, посмотрела непонимающе.

– В обморок-то не упала? – продолжал я, стараясь говорить насмешливо.

– Ты заболел что ли? Померяй температуру.

Я снова фыркнул.

– Про жуков там, может быть? Гигантских?

Сестра закатила глаза.

– Оставь ты меня в покое уже. Я из-за тебя экзамен не сдам.

Я прыснул, точно только этого и ждал.

– Из-за меня, ага!

Сестра бросила гневный взгляд.

– Что ты несешь? Какие жуки? Ты о чем-то можешь думать, кроме своих жуков?

Я растерялся. Неужели, не сработало? Где же тогда жук?

– Я… Это… – забормотал я, пытаясь подобрать слова.

– «Я», «это», – передразнила она, – все нервы мне вытрепал!

Я порядком смутился, надо было срочно возвращать позиции.

– А ты это… – надавил я. – Не надо тут…

Я все не мог подобрать слово.

– Что не надо? – сестра села в кровати, захлопнула учебник. – Вот начнешь ты… за девочками ухаживать… Вот ты у меня попляшешь!

Я вспыхнул.

– И хватит дедушке про меня наговаривать! – Она как с цепи сорвалась. – Этого еще не хватало!

Я опешил. Я открыл рот и захлопал им, как рыба.

– И про Сашу чтоб больше ни слова!

Вот тут она дала маху. И сама это поняла – потому что тут же стушевалась и уставилась в пол. Я же – наоборот – расправил плечи.

– Са-шу? – протянул я. – Са-шу? Вот оно как, значит!

Сестра принялась тереть виски.

– Послушай, – сказала она, наконец, поднимая на меня глаза – не ледяные, не гневные, а как будто даже жалостливые, – ну что ты на него так взъелся? Что он тебе сделал?

Я засопел недовольно.

– Почему ты не можешь с ним найти общий язык, а?

Я фыркнул – громче обычного.

В столовой раздался шум. Я выглянул и увидел, как мама раскладывает гладильную доску.

– Он очень хороший, – продолжала сестра – бледная, с горящими глазами. – Смотри, что он мне подарил!

Она кинулась к комоду и сняла с него шкатулку на четырех изогнутых ножках.

Я услышал, как шипит, нагреваясь, утюг.

Сестра, держа шкатулку в одной руке, второй осторожно подняла крышку. Бронзовая роза – пышный бутон, с тонкими, хрупкими на вид, лепестками – стала медленно вращаться вокруг своей оси. Заиграла тихая, простая мелодия – она играла несмело, робко, словно была готова в любой момент замолчать.

– Посмотри, – сказала сестра, – ведь это же так красиво.

У меня испарина выступила на лбу – роза и правда была очень красивой. Я открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут меня окликнула из столовой мама – ей нужна была моя помощь.