Страница 21 из 142
- Хорошо хоть вовсе мальчишку погибать не оставил… порядочный человек. - хватаясь за перила вагонной лестницы, хмыкнул отец. – Хотя мог бы и без битья обойтись.
«Можно подумать, этот самый Гриша меня б послушался. Да оборись я: «Не ходи, там навья!» - все едино б полез, назло. Ну или она бы прыгнула… Не успел бы…» - мысленно прикинул Митя.
- Чтоб поезд задержали? – вслух презрительно сказал он. – Если уж нельзя вернуться в Петербург, следует хоть до имения добраться, а не торчать на этом… полустанке.
Отец не ответил, лишь спина у него дрогнула.
Глухой, каркающий смех, больше похожий на кашель, заставил Митю стремительно обернуться.
Жуткая горбунья в лохматом плаще сидела на крыше соседнего вагона и неотрывно пялилась на него неподвижными глазищами, кажущимися огромными на туго обтянутом белой, почти прозрачной кожей изможденном лице. Похожие на ночной пожар волосы разметались по искаженным, точно выкрученным плечам.
Некоторое время они смотрели друг на друга: юноша на перроне и горбунья на крыше вагона. Потом горб на ее спине распался, оказавшись вовсе не горбом, а крыльями, и тонкий девичий силуэт прянул в небо, на миг завис на фоне луны, и исчез.
- Мара! Мама, смотри, там мара пролетела! – из раскрытого окна вагона прокричал ребенок.
- Отойди от окна, противный мальчишка! – завопил в ответ истеричный женский голос. – Не смотри на нее! Мунечка, мой Мунечка! Он же не умрет? Скажите мне правду, умоляю, Мунечка не умрет, раз он увидел мару?
- Я не хочу умирааааать! Я больше не будуууу! – сквозь окно немедленно донесся истерический рев и раздраженный мужской голос:
- Ничего с тобой не будет! Смертевестницы все черные, а эта – рыжая!
- Убирайся! Нет тебе тут поживы! Моего сына не получишь! – мелькнувший в окне путеец погрозил вслед улетевшей маре кулаком.
- Он и впрямь думает, что его сын кому-то нужен? – процедил Митя. Пальцы его мелко тряслись: обошлось. В этот раз тоже обошлось. Удержался. Сумел. Мара улетела ни с чем.
Он рывком забросил себя в вагон, быстро прошел мимо соседей-купцов, так и норовивших поймать его за полу и учинить подробные расспросы. Закутанный в отцовский плед Гриша нервно постанывал во сне. Путеец сидел у сына в ногах и кажется, собирался просидеть так всю ночь.
«Истинный пример отцовской любви!» - Митя накинул свой плед на плечи, рухнул на диван и второй раз за нынешнюю ночь принялся соскальзывать в сон, вслушиваясь в рокот отходящего поезда. Где будет спать отец его не волновало совершенно. Совершенно!
Ему показалось, что он не проспал и минуты, когда рывок вагона чуть не сбросил его с дивана.
- Что опять случилось? – донесся раздраженный голос отца. – Снова навьи или мары?
- Неее! – раздался в ответ хриплый бас купчика. – Хацапетовка!
- Это что, нежить хуже навьи? – растирая лицо ладонями, пробормотал Митя – дадут ему поспать нынешней ночью?
- Ну вы, паныч, и шутник! – расхохотался в ответ купчик. – Станция это! Поезд дальше не идет!
- Почему? – растерянно спросил Митя.
- Так рельсов нема!
В «семейной» части вагона деловито сворачивали занавеси. Худосочная гувернантка повела по проходу помещичьих детишек, похожих на выводок деловитых ежат. Малыш лет пяти в матросочке и широкополой шляпе, не иначе как тот самый Мунечка, на правах пострадавшего от мары ехал у гувернантки на руках, согнав оттуда четырехлетнего младшего брата. Тот особые права Мунечки признавать не хотел, дергал гувернантку за платье и монотонно, на одной ноте, ревел. Изображающий умирающего Мунечка время от времени приоткрывал один глаз и торжествующе глядел на брата сверху вниз. Следом, нервно обмахиваясь платочком, следовала их матушка – то и дело спотыкаясь и тяжело обвисая на руке супруга. Последней семенила нагруженная багажом горничная, походя бросившая на отца, а потом и на Митю жгучий от любопытства взгляд.
Отец с Митей растерянно оглядели вагон – они остались одни. Попытались переглянуться… и тут же торопливо отвернулись. Отец сгреб в охапку дорожный саквояж и портплед, и ринулся к выходу. Митя мгновение поколебался… но гордо оставаться в пустом вагоне было уж вовсе глупо. Подхватил вещи и стараясь ни в коем случае не бежать, направился следом.
- Ну где же вы, Аркадий Валерьянович? – под поездной лестницей их встретил нетерпеливый путеец.
- Что происходит, Александр Васильевич? Что значит – поезд дальше не идет? У нас билеты до Екатеринослава!
- Вы, Аркадий Валерьянович, будто и не у нас в империи живете! Это в Петербурге на Екатерининскую чугунку уж билеты продают, а в Екатеринославской губернии ее еще построить надобно. Годика за два.
- Но как же… Вот так нахально? – даже растерялся отец.
- И-и, батенька, приписки-с! От подрядчиков до артельных: все хотят денежку малую поиметь. Я уж не говорю про тех, кто принимает строительство на самом верху! – он многозначительно ткнул пальцем в небеса, словно предлагая поискать главных виновников именно там. – А еще археология проклятая…
- Вы меня вовсе озадачили, Александр Васильевич. Археология-то причем?
- Ну как же, при строительстве то захоронение какое откроется, то и вовсе городище! Так-то места здешние тихие, никаких бродячих мертвяков или иных беспокойников. Но как чугунку тянуть начали, древности стали находить – несусветные! Сами понимаете… - он понизил голос. – …какую бучу поднимут Кровные, если мы приключившийся на пути Велесов камень, или же Макошин алтарь под насыпь закатаем. А ведь бывает, от скифов чего найдешь, или киммерийцев: от такого и вовсе не знаешь, чего ожидать, изучить да обезопасить надо. С обычной мелкой нечистью здешние полицейские справляются, а вот что с находками делать, в полиции знатоков нет. Археологическая комиссия тоже: не мычит, не телится. Одесское общество истории и древностей еще работает, да у нас энтузиасты имеются, а от Петербурга толку не добьешься! У меня все это в докладе: и про беспокойников, и про недоплату рабочим, про эпидемии от грязи да скученности. Доложу губернатору, а тот, глядишь, и до Петербурга доведет…