Страница 40 из 62
— Люблю, — ответил я безвольно, околдованный ее страстью. — Ты прекрасна, Кама!
И в самом деле, она была прекрасна. Из облегающей, шафранно-желтой туники в черных тюльпанах словно огненная орхидея поднималась ее маленькая стройная головка в ореоле волос медного цвета. Овальное лицо, бледное, с сеточкой голубых жилок на висках мерцало от сапфирового зноя глаз… Она бросилась на софу страстно-небрежная, грациозно-ленивая, искушающая.
— Иди ко мне, Ежи! — звала Кама.
Я сел подле, упиваясь гармонией и очарованием ее движений. Гибкое, обтянутое материей тело постоянно, едва уловимо, словно извиваясь, меняло очертания. Мимолетно скользнуло странное сравнение.
— Кама! Ты сейчас похожа на очаровательную золотую ящерку, греющуюся на солнце…
Она вскочила, словно от удара; в чудных бархатных глазах вспыхнули огоньки гнева:
— Как ты смеешь?
— Кама, что с тобой, разве я оскорбил тебя? Просто ни с того, ни с сего мелькнуло сравнение…
— Не выношу подобных сравнений, — ответила она и снова откинулась на софе.
— Прости меня, Кама.
Молча обвила меня руками и прижалась. Закружилась голова, сладостный трепет пронзил меня. Где-то в туманной дали мелькнула печаль голубых очей и растаяла — пурпурная завеса страсти тотчас заслонила видение. Я ласкал молодое, ароматное тело, мои обезумевшие губы упивались сладостью девичьей упругой груди, а руки с наслаждением погружались в медное руно волос, пропуская сквозь пальцы струящееся бесценное их золото…
Вдруг мои губы, блуждая по ее бедрам натолкнулись на препятствие: широкий черный шарф укрывал левое бедро.
— Сбрось шарф, Кама! Пусть губы мои впитают каждую клеточку твоего тела.
Она крепко прижала ладонью шарф и решительно отказалась.
— Нельзя.
— Да почему же?
Засмеялась вызывающе.
— Не будь слишком любопытен! Возможно, когда-нибудь позже, когда мы ближе узнаем друг друга, я тебе все объясню. Впрочем, так ли уж это необходимо? Ты безраздельно владеешь мной.
И она провела пальцами по моей груди.
— У тебя кожа нежная и белая, как у молодой девушки. Не принимаешь ли ты порой молочные ванны?
— Не выдумывай! Слишком дорогое косметическое удовольствие…
Она не ответила. Лишь участилось дыхание и страстно вздымалась грудь. Рука ее блуждала по моему телу, белые тонкие пальцы словно насыщались волшебством прикосновений.
Время шло. Часов в семь вечера, когда комната осветилась люстрой в виде паука о восьми ножках, мы оба истомились ласками. Прильнув спиной к ковру у софы, держась за руки, не отрываясь смотрели мы друг на друга в безумном упоении.
— Что за медальон? — спросила она вдруг, протянув руку к моей шее.
— Память, — неохотно пробормотал я, пытаясь стряхнуть любовное оцепенение.
Она положила медальон на ладонь и открыла.
— Оставь в покое, Кама, прошу тебя.
— А! Волосы! Светло-пепельные волосы!
Я вырвал медальон у нее из рук.
— Они так тебе дороги? — нахмурилась она. — Верно, ее волосы, не так ли? Той красивой панны, с кем ты был в маскараде?
— Да, это волосы из кос моей невесты.
— Ха-ха-ха! Какая чувствительность!
— Перестань, Кама!
— Почему же? Не ты ли мне запретишь?
— Ну прошу тебя, — добавил я мягче, — не стоит сейчас затевать подобный разговор. Хорошо?
— Ненавижу! — прошептала она злобно.
Я невольно задрожал.
— Чем ты занималась, когда я вошел к тебе? — спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему.
— Ждала тебя.
— И смотрела вот в эту чашу? — упорствовал я, подходя к столу, где в центре нарисованного мелом круга, стояла золотая чаша. — Что здесь? Вино?
— Вода. Обыкновенная вода, только магнетическая.
— А что означают знаки на меловом круге?
— Символы семи планет. Кружок с крестиком внизу — знак Венеры; в ее сфере центробежная сила преодолевает внешние влияния.
— Ты на знаке Венеры сосредоточилась, когда я вошел?
— Нет. Та стадия операции минула значительно раньше. При твоем появлении я искала уже результатов — искала на поверхности воды отражение твоего лица.
Я испуганно посмотрел на нее.
— Ты привлекла меня магией! Так нечестно, Кама! Зачем тебе подобная победа?
— Пока что иначе не удалось бы; пришлось сначала отторгнуть враждебное влияние, прежде меня овладевшее тобой. Теперь я не нуждаюсь в таких приемах.
И небрежным движением руки она опрокинула чашу. Разлитая на столе жидкость длинной узкой струйкой начала стекать на пол.
— Ты слишком уверена в своей привлекательности, — заметил я раздраженно.
Она непринужденно рассмеялась.
— Да, сознаюсь, уверена. К тому же я познала тебя сегодня и довольно: ты уже мой, Ежи!
Она склонилась к моему лицу и легонько дунула в глаза. Теплая волна пронизала все мое существо.
— О, как ты прекрасна, Кама! — невольно повторял я.
Она тем временем достала из буфета бутылку и две рюмки.
— Maresciallo rosso antico, настоящее, — угощала она, налив до краев кубок молодым красным вином. — Не бойся. Вино не отравлено.
Мы выпили. Вино прекрасное, крепкое, его благотворная сила подкрепила меня, разливаясь в крови. С бокалом в руках я в первый раз внимательно осмотрел комнату.
Как будто все знакомо. Стены, обтянутые материей турмалинового цвета, стулья, кресла, шестиугольный стол, покоящийся на сфинксах, — все знакомо… Вдруг возникла странная ориентация: предметы, мебель, лишь по-иному расположенные, я видел у Вируша. Этот покой загадочным образом соединял в замкнутом пространстве четырех стен разные объекты из квартиры моего друга.
— Ты знакома с Анджеем Вирушем, Кама? — спросил я прямо.
— Нет, — ответила она, не глядя мне в глаза.
Я понял — ложь. Но почему? Зачем бы ей скрывать знакомство с Анджеем?
— А ведь этот дом принадлежит одному человеку, моему другу?
— Теперь здесь я, и с тебя довольно.
В ее голосе звенели триумф и гордость.
— Странно все-таки! Где же я, собственно, оказался?
— В заколдованном дворце, если уж так обязательно тебе знать. Эх вы, мудрые господа, — бросила она с презрительной усмешкой, — всегда и все постигающие разумом, господа — смекалистые математики, идолопоклонники мозга! Есть кое-что, неизбежно ускользающие от вашего контроля… Тебе мало, что ты здесь со мной и пережил небывалые минуты? А вдруг твое «где» вопрос второстепенный или вообще неуместный?
— Ты права, Кама, — признал я, взяв ее за руку. — Ты одарила меня исключительным вечером! Если бы!…
Но вопрос замер на моих губах. В лице Камы, до тех пор дышавшем сознанием собственной силы и очарования, вдруг промелькнуло как бы колебание, в глазах надменных и вызывающих затлел блуждающий огонек беспокойства. Она быстро взглянула на большие с маятником часы над софой: восемь.
— Уходи, Юр! — мягко попросила она. — Иди! Сегодня здесь больше оставаться нельзя. Жду тебя во вторник об эту же пору. Ты придешь, не правда ли, Юр?
— Приду.
— Не сердись, — ластилась она, умильно засматривая мне в глаза, — время позднее. Я должна быстро отсюда уйти. Существуют некие препятствия. Понимаешь?
Долгая ласка поцелуя, прощальный пристальный взгляд… и я вышел. Глухо захлопнулись и закрылись на замок тяжелые дубовые двери…
Я осмотрелся. Лестница исчезла, в глубь полутемного пространства уходил знакомый узкий коридор с тремя дверями, слабо освещенный язычком газового пламени — прихожая в доме Вируша.
Где же вход в комнату, откуда я только что вышел? — вместо дубовых дверей гладкая белая стена…
Значит, всего лишь сон? Неправда! Ведь я еще чувствовал сладкое бессилие любовной истомы.
— Кама! Кама!
Голос вернулся из противоположного угла коридора и угас в полумраке. Я подошел к средней двери с левой стороны, ведущей в кабинет Анджея, и постучал. Никто не ответил. Нажав ручку я открыл дверь.
Вируш сидел за столом, голова на спинке кресла. В бледном, аскетическом лице ни капли крови. При моем приближении он открыл тяжелые веки и взглянул на меня.