Страница 97 из 181
— Тебе хватит? — ничего не видя перед собой, кроме тёмных глаз, спросил Том и не узнал свой голос, который прозвучал странно и как-то отдалённо.
Хоть и решил не углубляться в прелести тепла циркулирующей магии, он не смог замереть и не поддаться состоянию Гермионы: она, вместо ответа, медленно повернула голову в его сторону, обнажая часть шеи, на которой лежала его рука, обратно закатила глаза и коснулась щекой своего плеча. Том принял это за отрицательный ответ, приблизился к манящим губам и едва ли преодолел желание вытянуть изнутри мерцающую нить. Едва касаясь их, он закрыл глаза, чтобы не видеть палитру преобразовавшихся вокруг цветов и прерывисто задышал, сохраняя разум, но пульсирующая от его тепла сущность Гермионы заставляла всё самообладание послать к чертям и поддаться искушению и подступающему треску тока в ушах.
— Грейнджер, просто скажи, что тебе хватит, — улыбчиво прошелестел он в губы, раз за разом отнекиваясь от их сладости.
Она томила молчанием, не отстраняя и не приближая к себе. Она давала ощутить его губам, как на её проявляется странная улыбка, время от времени угасая и снова проявляясь. И он медленно стал понимать, что без её слова не сможет отстраниться сам: ему незачем этого делать, ему слишком тепло, и всё вокруг становится мягким и эластичным, поддающимся его сжатиям пальцев, чтобы придать ту форму, которую нужно. Впервые он ощутил, как мягкая тень чего-то громоздкого и величественного обхватывает за плечи, обнимает и обволакивает, окутывает и тянет вниз, в пропасть, устремляя на дно. И он позволяет этому, чему-то невидимому и невероятно тёплому и обволакивающему, утащить, выпустить из рук соломинку, сорваться и полететь в темноту, настолько очаровательную и умопомрачительную, что заставляет перестать дышать.
Он медленно выдыхает остатки воздуха, а с ним и самообладания, забывает сделать вдох и замирает, лишь сильнее сжимая тонкую шею, отчего Гермиона поворачивает голову на него и приоткрывает глаза, продолжая играть полу странной полу блаженной улыбкой на губах.
Пальцы сдавливают её сильнее, словно сейчас будут лепить из неё фигурку, и она издаёт приглушённый, судорожный, чуть болезненный стон, но не находит сил, чтобы дать этому сопротивление, потому лишь чуть шире приоткрывает веки и пытается разглядеть Тома.
Неожиданно его глаза начинают поблёскивать ослепительным светом, просвечивающим сквозь полуопущенные ресницы, Том оживляется и требовательно обхватывает Гермиону за спину, притягивая к себе и находя её губы, которые тут же отвечают ему. Поддаваясь тяжести невыразимой тени, нависшей за спиной, он ещё сильнее прижимается к ней, вонзает ладони в волосы, опускает ниже, беспорядочно скользит по всем изгибам тела и снова впивается пальцами в шею, ощущая кожу чем-то сродни глине: податливой, гнущейся, выгибающейся. Губы срывают с её прерывистый болезненный стон, но тут же чувствуют, как они в ответ накрывают его, липкие пальцы касаются его кожи возле распахнутого ею воротника, нежные ладони устремляются к открытой шее, притягивая Тома ближе, заставляя его нависнуть над Гермионой.
В ушах затрещало так, что казалось, сейчас заискрит в глазах. Тепло тягучей жижей растеклось повсюду, коснувшись каждого волокна нерва, и Том вздрогнул, ощутив, как непослушные пальцы стали теребить его рубашку, не сразу понимая, что они расстёгивают маленькие пуговицы, пропуская к телу прохладу ночного воздуха, струящегося из окна.
И он прерывисто выдохнул с усмешкой на губах, не поднимая ресниц, чтобы взглянуть на Гермиону, которая решительно заканчивала своё дело. Если она окончательно потеряла голову, то у него что-то ёрзало внутри, заставляя почти неслышно из-за треска в ушах и не своим голосом прошептать ей в губы:
— Ещё шаг и пути назад нет…
— Его уже нет, — практически не различая её голос, слышит Том и выпрямляется на коленях, утягивая Гермиону вверх, из-за чего ей приходится запрокинуть голову так, что передавливает глотку.
— Это отвратительно, — эхом звучит его ответ, тонущий в треске и громком дыхании обоих.
— Но хочется, — добавляет она, снова давая ощутить блуждающую улыбку его губам.
Вдруг он резко отстраняется, наконец, открывает глаза, обнажая источающую из них белизну, настолько ослепительную, что видит её в отражение в тёмных глазах Гермионы, но не обращает никакого внимания, хочет что-то сказать, но моментально накрывает влажные губы своими и жадно проникает внутрь, вызывая её танцевать в страстном танце внутренних и потаённых желаний. Пальцы путаются в непослушных волосах, рыщут по изгибам, возвращаясь к волосам, а затем нащупывают пуговицы, стремительно справляясь с ними.
И Гермиона отступает, слабо оседая обратно на диване, разъединяя губы. Том спускается за ней, подгибая колени, и снова завладевает ими, жадно прижимая волшебницу к себе, не давая ни единой возможности ещё раз отступить.
Она дышит ещё тяжелее, пытаясь вдохнуть, начинает колебаться, а комната наполняется каким-то страхом, перемешанным с неудержимым желанием, которое быстро берёт верх, как только Том проникает под расстёгнутую рубашку и касается ладонями округлых плеч, спуская рукава вниз.
Гермиона вздрагивает, замирая и позволяя сделать всё, что ему хочется. Его движения легки, умелы и точны, — они не дают воспротивиться снова, не дают отстраниться, не дают побороть искушение и потушить вспыхнувшее желание, — он чувствует, как она начинает дрожать и непослушными пальцами медленно подниматься к плечам, оголяя их и также спуская рубашку вниз.
И это ужасно приводит в азарт, вызывая хищную улыбку на губах.
Том вонзается зубами в её нижнюю губу, медленно и сладко тянет на себя, сверкая белизной, которая приобретает дьявольский оттенок, пугающий, но притягивающий к себе, и Гермиона не может отвести взгляда. Он ощущает исходящую от неё взволнованность и жгучее любопытство, которое заставляет её играть в эту игру, где Том до умопомрачения, до безумия, до беспамятства сводит с ума. Он чувствует её, как никогда сильно, и ему это всё слишком нравится.
В его ладонях она начинает дрожать ещё сильнее, как только губы плавно спускаются вниз и впиваются в шею, — Гермиона издаёт шумный судорожный вздох и полностью подчиняется выгибающим её рукам, телом прижимаясь к груди, а голову запрокидывая на спинку дивана, полностью обнажая шею, где Том, как властелин, начинает рыскать и завладевать каждым сантиметром, ладонями спускаясь к застёжке лифа за спиной. Ещё немного и она остро чувствует, как спадает одежда и обнажается грудь, отдаваясь сначала холодному воздуху, совсем не отрезвляющему, а потом горячим ладоням, от прикосновения которых Том буквально слышит, как её внутренний голос кричит в беспамятстве от неизведанного ранее касания. Губы спускаются ниже, по ключице к груди, и накрывают своей мягкостью, сначала нежно обхватывая сосок, а затем умело дразня.
Тишину пронзает глухой тянущийся стон, и непослушные пальцы тут же больно вонзаются ему в волосы, сминая их. Её пронзает невыносимое тепло, лавиной обрушившееся и топящее её в горящем вулкане, из которого, казалось, не выбраться живой. Её чувства пронзают Тома насквозь, вызывая безудержное желание обладать этим жаром, вытянуть из неё всё, что в ней есть, без остатка. Ему хочется постоянно чувствовать эту дрожь обнажённого тела в руках, так сладко манящую своей невинностью и искушённым любопытством.
Его губы невыносимо терзают, заставляя сладострастными стонами нарушать тишину, и ей хочется избавиться от этой пытки: безумной, пьянящей, что выводит на грань.
Поднимается выше, находит пересохшие губы и играючи ласкает своими, вырисовывая контур по изгибу уголков, а затем проникает внутрь, уверенно переплетая языки, и выпускает магию, которая проникает в податливое тело, приводит в лихорадочную дрожь и начинает дрожать сам, сгорая от желания.
Он накрывает её своим телом, опускается рядом, жадно рыскает всюду и спускается к животу, чувствуя, как от его касаний он начинает дёргаться, а с губ Гермионы срываться тихий стон. Ладонь быстро спускается к бедрам и задирает юбку, стремительно спуская чулки, затем касается мокрого нижнего белья, и Том понимает, что она буквально на глазах начинает сходить с ума.