Страница 74 из 181
Сейчас её пальцы сжимают чужую ладонь, а стеклянные глаза пытаются разглядеть невидимое и спрятанное от взора, но вот ладонь резко отпускает, исчезает, словно её и не было, оставляя только привкус чего-то тёплого и необходимого, к чему оледеневшие пальцы тянутся и пытаются дотронуться.
Она чувствует, как рядом с телом Кормака кружит магия, мечется и что-то проверяет. Кожа пытается нащупать импульс, разряд, губы готовы снова отдать серебристую нить, лишь бы происходило взаимодействие с источником спокойствия и жизни, но не может зацепить ничего подобного, ощущая лишь напряжение и раздражение.
— Том!.. — срывается с губ, и, слово в молитве, продолжает звать его.
В ответ тишина и не малейшего прикосновения.
На её глазах голова Кормака сдвигается, обнажая кровавый сгусток на левой части затылка, куда пришёлся удар, отчего она сглатывает и, судорожно вздыхая, прикасается ладонью к губам, чтобы остановить крик, готовый вырваться из груди.
— Том!..
Ей жизненно важно услышать голос, понять, что она не одна, что не лишена помощи и какой-то поддержки. Перед глазами снова встала погоня, когда Том дёрнул её в неизвестный тоннель и уволок во тьму, после которой они оказались в Лондоне, в гостинице, где впервые ощутила желаемое тепло, перемешанное с жестокостью его нрава. Тогда она пожелала выйти из игры, ослушавшись его указаний, не провалившись в сон, чтобы закончить тот ужасный день. Он был зол, ужасно зол, хватаясь за горло, не давая вдохнуть и крупицы воздуха. Но почему? Разве это было не в её голове, чтобы он смог изменить всё, что угодно? Разве не он был властелином той жизни, что крутилась в замкнутом круге две недели? Почему он вышел из себя, будучи способным воплотить свои планы в следующем, после следующем или когда, не известно, дне? Или это, всё-таки, было не в её голове?
Его ладонь прикоснулась к щеке, наделяя необузданным теплом, к которому Гермиона была не готова. Сущность нестерпимо затрепетала, желая обхватить источник волшебства, задыхаясь от силы и давящего превосходства. Пальцы коснулись шеи, напоминая ужас, пережитый чуть больше месяца назад, и она невольно встрепенулась, пытаясь отгородить себя от хватки, но ладонь нежно просочилась к затылку и настойчиво потянула вперёд, а шёпот разразил тишину, воцарившуюся до недавнего времени в ушах:
— Он жив.
Гермиона снова выдыхает, не веря слуху, а лишь глазам — спутанные кучерявые волосы были окрашены в бардовый цвет, а сам волшебник оставался неподвижным. Нет, она убила его, он не жив.
Раздаётся тихий стон, на который Гермиона получает в ответ ещё больше тепла, разливающегося в крови, стремительно проникающего в каждый волокон нерва, но осознание отторгает его, не поддаваясь чужим манипуляциям — не хватает сил, чтобы вырвать ужас, вызванный деянием.
Ей вспомнился день, когда она узнала, что Том не простой волшебник, попавший в капкан времени повторяющегося дня, а именно юный Волан-де-Морт, обладающий крестражем, на котором запечатлена тёмная магия, и по иронии судьбы нашла и под его влияние попала именно Гермиона. В тот вечер он увёл её в Лондон, знал и чувствовал, как ей больно и тяжело от осознания, что всё это время была под натиском волшебного призрака, который сейчас стал телесным волшебником, переместившемся из своего времени в её настоящее. Именно из-за Тома она подверглась испытаниям того и других дней. Именно из-за него в её груди появилась трепещущая и постоянно беснующая магия, желающая притянуться к самому тёмному волшебнику её времени. Именно из-за него она не переносит общение ни с друзьями, ни другими людьми, имея странное чувство, что вокруг неё собрались волшебники, от которых можно ожидать любой выпад, который в корне ей может не понравиться. Например, как сейчас. И бегая от ужаса пережитого, она невольно убивает студента, оказываясь в той же ситуации, что и со слизеринцами, временная смерть которых основательно испортила не только день, но и дальнейшую жизнь, внедряя в сознание и память такие вещи, переживания от которых чуть не свели с ума. И это всё из-за Тома.
Во всех ситуациях он по-хитрому выходил в свете спасителя и помощника, в то время как сам же создавал и выстраивал для неё этот ужас.
— Я тебя ненавижу! — срывающимся не своим голосом восклицает Гермиона, искренне веря этому чувству — у неё были все основания ненавидеть.
Том не появляется, но по-прежнему держит рукой, опуская чуть ниже, к шее, чтобы обхватить горло. Она чувствует, как пальцы смыкаются, натирая нежную кожу, а тёплое дыхание врезается прямо в лицо.
— Ты не убила.
Голос звучит жёстко и непоколебимо, словно пытается разорвать барабанные перепонки, но та сглатывает липкую слюну и сквозь слёзы бессильно мямлит:
— Я убила! Убила! Я… я не смогла… пересилить…
Всё меркнет в незыблемой темноте, а слова беспорядочно слетают с губ, лишённые какого-либо здравого смысла.
Ладони сползают на плечи, больно хватают, дёргают наверх, и, как марионетка на ваге кукловода, Гермиона поднимается на ноги и чувствует, как руки обхватывают в кольцо и прижимают к влажному плащу, неприятно защекотавшему раздражённые от слёз щёки. Волшебник резко дёргает за волосы, поднимая голову кверху, прижимается к губам и медленно вдыхает магию, заставляя тело трястись, как в лихорадке. Становится легче, туманится рассудок, но изнутри так и вырываются обидные слова, кричащие о ненависти и жестокости, отчего Том с жадностью сдавливает сильнее, перекрывая поток воздуха, пока в лёгких не осталось ни крупицы, как и гнетущих мыслей в голове. Стенки начинают гореть и ужасно болеть, ладони нащупывают грудь и пытаются оттеснить волшебника, но он, как скала, замер на месте, не давая сделать даже полшага назад.
Тело становится ватным — кажется, как будто его обожгли изнутри и пронзили чем-то острым и ковыряют ноющую рану, расползающуюся во все стороны. Ещё немного и Гермиона готова лишиться чувств, но вдруг крепкая рука отпускает, губы ощущают прикосновение прохлады, а в глазах начинают плясать чёрные тени, призывая забрать ещё больше волшебства, так жизненно необходимого для того, чтобы быть спокойной.
Туманный взор выискивает тёмные глаза, чтобы вкусить магию, но перед ней остаётся пустота, и лишь охладевшие липкие пальцы чувствуют присутствие рядом. Почему он не даёт увидеть себя? Разве он не понимает, как это важно сейчас?!
Она что-то мямлит об этом, едва шевеля языком, бегает глазами по комнате, выискивая чёрные зрачки, а пальцами больно вонзается в плотную ткань, да так цепко, словно это последние секунды, и всё исчезнет. Ладони настырно притягивают ближе, а невидимый волшебник не сопротивляется — приближается, позволяет хватать себя, терпеливо ожидает, когда дрожащие руки перестанут тянуться к лицу и вонзятся в волосы с судорожным вздохом, слетающим с губ.
Гермиона снова просит показаться, но вместо исполнения желания, чувствует, что тот надвигается на неё, заставляя пятиться назад. Невольно поддаётся, не понимая, зачем это делает, врезается в какой-то угол, а в следующую секунду ощущает, как чужие руки обхватывают, её ботинки отрываются от земли, а сама садится на ровную поверхность.
— Сиди здесь, — слышится рядом, ладони поверх прикасаются к её и разжимают, а затем внутри окутывает пустота, а скребущий гул в ушах усиливается.
Чёрные пятна во взгляде пляшут ещё сильнее, и едва ли Гермиона различает, как бездыханный гриффиндорец начинает трястись, затем его светлая шевелюра поворачивается, а с губ слетает хриплый стон. И в этот же момент она, наконец, видит Тома, наклонившегося к телу, и невольно вглядывается в его волосы, ужасно растрёпанные и настолько кудрявые, словно он только что вышел из парилки. Ей виден только профиль ангельского бесстрастного лица, но вот уголок губы дёргается, и до ушей доносится давящий шёпот:
— Очень жаль, что не она убила тебя. Умереть от удара в тысячу раз безболезненнее, чем от моей руки…
Хриплый стон проносится по всей комнате громче и оглушительнее — он ужасно сдавливает барабанные перепонки, и Гермиона медленно поднимает руки, чтобы закрыть уши, но не может дотянуться, словно только что из неё высосали все силы и оставили брошенной куклой, лишив координации.