Страница 73 из 181
Гермиона долго всматривается в светлые кучерявые пряди, раскинувшиеся на полу, пока не замечает тёмную жидкость, вытекающую из-под головы, стремительно бегущую к светлому воротнику рубашки, чтобы окрасить его в багровый цвет.
Губы приоткрываются, и раздаётся протяжный стон, — она не верит своим глазам. Медленно подползает ближе, оказывается возле груди и протягивает дрожащие пальцы к небольшой струйке бордовой жидкости. Прикасается, чувствует тепло, притягивает к себе руку и неверующим взглядом разглядывает на своём пальце пятно, капля от которого падает на пол. Ей кажется, что услышала звук спадающей с кожи крови. Крови Кормака Маклаггена.
Ладонь затряслась на глазах. Нет, не может быть. Не сейчас. Не в этот раз. Не сегодня.
День не повторяется! Нет сейчас Тома, который придёт на помощь и скажет, что завтра есть шанс прожить этот день заново!
Гермиона громко всхлипывает, отползает назад и задерживает дыхание.
Неужели заново переживать тот самый день, когда она увидела мёртвых слизеринцев? Неужели заново убегать, прятаться и продумывать дальнейшие действия? Неужели в этот раз ей действительно прямо сейчас же нужно спасать свою шкуру, не медлить, не идти в гостиную, а срочно бежать? Кажется, в этот раз всё будет по-настоящему.
Где та самая Гермиона Грейнджер, которая не убегает, как отъявленный преступник, а пытается найти оправдание, логику, борется за справедливость?
Ей безумно страшно за себя, за то, во что она ввязалась, погрязнув в истории повторяющегося дня, который изменил жизнь и её саму.
Ладонь опускается к полу, обмазывает его кровью, а глаза смотрят на ужасный развод — следствие, вызванное её действиями. Она чувствует, как её трясёт, ужасно дёргает из стороны в сторону, потому что в этот раз она не обстоятельство, вызвавшее смерть, — она именно причина. Убийца.
Глаза наполняются слезами, они быстро спадают вниз. Гермиона не чувствует жалость, но ей больно, что всё довело её именно до этого дня, до этого момента, когда от отвращения и ужаса, невольно, убила человека. Убийца. Убийца.
Стоны и всхлипы оглушили пустую аудиторию.
Том. Том!
Из-за него она дошла до такой жизни! Из-за чёртовой диадемы, что взяла в свои руки! Из-за дня, повторяющего вновь и вновь!
Она ненавидит его! Она ненавидит эту связь! Она ненавидит всё, что только есть в воспоминаниях за последние месяца!
Гермиона слышит, как хлопает дверь, и в испуге оборачивается, приготовившись подорваться и бежать, но никого не видит в своём кругозоре.
Жалящая до невозможности магия полыхнула в сердце, желая притянуться к неизвестному и невидимому, и, простонав сквозь слёзы и судорожные вздохи, Гермиона не понимает, как ладони невольно тянутся к этому. Ощутив чужое прикосновение и моментально притянувшееся тепло, Гермиона подаётся вперёд, цепляется в мокрый от дождя плащ и тянет вниз, заставив невидимого волшебника склониться к ней и задержать на себе взор.
Это стало привычкой — ровняться с её лицом, ловить её взгляд, приоткрывать губы и отдавать серебристую нить, моментально тянущуюся из груди к его губам. Это самое первое, что он делал в первые минуты их встречи. Никогда не касается губами, вылавливает её рассеянное, расслабленное состояние, хватает небрежно за плечо и медленно вдыхает приоткрытым ртом витающее в ней волшебство, которое беспрепятственно она отдавала ему, не требуя того же взамен.
Ей не нужны ощущения, дающие силу, превосходство или уверенность. Она всего лишь хотела взаимодействовать с ним, чувствовать тепло, приятно струящееся по венам и артериям, и просто быть исключительно нужной, а не приятным бонусом в качестве дополнения к его амбициозной и постоянно к чему-то стремящейся личности. Она хотела ему доказать, что может сколько угодно внушать себе, что он только пользуется этим, однако не сможет продержаться и недели без её присутствия. И не потому, что магия затрещит по швам, заставляя искать, тянуться и сметать всё на своём пути. А лишь потому, что он привык к ней, Гермионе, — она стала неотъемлемой частью его жизни, заняв немало места внутри. Он не замечал, как невольно делится с ней мыслями, высказывает точку зрения и с помощью обсуждений пытается доказать самому себе свою же правоту, найти логику, укрепить мнение и считать его истинно верным. Он не заметил, с каких пор стал интересоваться её жизнью, чем она взволнована и что хочет высказать в очередной раз, сидя в глубоком кресле недалеко от сияющей зелёным блеском лампы, освещавшей половину заливающегося румянцем лица. Он не придал значения тому, что с терпением и порой неким энтузиазмом выслушивал серые будни Гермионы, в которых она целенаправленно избегала любого общения с кем бы то ни было.
— Почему ты не возвращаешься к прежней жизни? Всё уже закончилось и ничего не происходит, — как-то спросил он у неё.
Она подняла глаза и не сразу ответила:
— Вернуться к прежней жизни? Ты серьёзно? Если ты думаешь, что мне легко удалось забыть те две недели, то знай, что всё наоборот. Не было ни дня, когда я не подумала об этом.
— Не подумала обо мне? — его невозмутимость порой пришибала так, что от лица отходила кровь.
— Ты виноват в этом, — сдержано ответила Гермиона и поджала губы.
— Не я, и ты это прекрасно знаешь. Если не забыла, то именно меня выдернуло из моего тысяча девятьсот сорок седьмого, а не тебя.
— Благодаря тебе же, — быстро вставила та, чуть сощурив глаза.
— Если бы ты не нашла диадему…
— Если бы ты не заколдовал её!..
Том издал смешок и покачал головой.
— Ты пытаешься меня переспорить?
— Знаю, что глупо. Ты упёртый, как баран, — поморщила Гермиона и поймала на себе до ужаса пустой взгляд.
Том некоторое время молчал, удерживая на себе её взор, затем тихо произнёс:
— По-твоему, я просто так заколдовал её? Чтобы потешиться над тобой?
— На моём месте мог оказаться любой волшебник…
— Но оказалась ты, — твёрдым голосом перебил Том, отчего та прикрыла рот и погрузилась в размышления.
В самом деле, он же не выбирал, кто найдёт вещь, принадлежащую ему. В общем-то, её вообще мог никто не найти, и Том не исчез бы из своего времени. Гермиона задавалась вопросом: а рад ли он был этому?
Она пыталась найти ответ в его лице, часто и долго всматривалась в глаза, надеясь определить его отношение к происходящему, но терялась только в догадках. Он наверняка и сам не знал, радоваться или нет. Во всяком случае, ей уже было очевидно, что Том не ожидал такого будущего для себя, и можно было смело предположить, — вряд ли это был восторг, судя по тому, как часто он внимательно и напряжённо вслушивался в её рассказы, а после впадал в глубокую задумчивость. Было ли ему лучше в своём настоящем? Наверняка. Там он хотя бы был в курсе всего и до недавнего времени пребывал в уверенности в своих действиях и выбранном пути, пока, не оказавшись здесь, не понял, что все решения вели к тому Волан-де-Морту, что гоняется за Гарри, видя в этом самую важную и великую цель. Разве это сделает его великим? Превосходным?
Гермиона посмотрела на Тома и после нескольких минут тишины произнесла:
— Ты рад?
— Что это ты? — переспросил он невозмутимо и тут же легко добавил, дёрнув бровью: — Да.
— Я не об этом, — слабо качнула головой Гермиона. — Что здесь оказался, ты рад?
И он ничего не ответил.
Она ждала несколько минут, наблюдая, как тёмные глаза постепенно погружаются в омут каких-то воспоминаний и размышлений, а затем тонут где-то далеко и, скорее, не в этом времени, и ей стало понятно, что на это Том не скажет ничего — может быть, и сам не знает.
Но было достаточно знать то, что он рад именно ей, когда на месте Гермионы мог оказаться кто-то другой. Но может ли она сказать, что рада именно ему?
Перед ней без дыхания лежит волшебник; кровь, недавно бежавшая из-под затылка, застыла и больше не струится к уже пропитавшемуся ею воротнику; едва тёплая ладонь сжимает её пальцы, внушая чувство живости и настоящего, а она?..