Страница 44 из 181
Он оттолкнулся от двери и рванул к себе в комнату, преодолевая дикое желание спалить картины, висящие на стенах. Хотелось разломать весь дом на щепки, свалить его, как карточный домик. Он же догадывался, что Волан-де-Морт не воспримет от него правду и не согласится подумать обо всём логически. Так и хотелось швырнуть в него проклятьем и тыкнуть носом, насколько он стал одержимым! Может быть, Том не всё знает, что знает сам Волан-де-Морт, но…
Почувствовал себя ребёнком, над которым смеялся безумный родитель, — щенком, как говорила Беллатриса.
Как он ворвался в комнату, так и в душу к нему ворвалось опустошение. Показалось, что за одно мгновение на голову вылили ведро холодной воды, забрали палочку и оставили ни с чем. Стало ужасно плохо. Отвратительно до безобразия. А в душе начала зиять огромная дыра, медленно расползающаяся на всё тело.
Том подошёл к окну, обрушился на подоконник ладонями и пустым, невидящим взглядом посмотрел на шершавую поверхность. В глазах рябило, опустошение раздирало. И, наверное, даже захотелось вернуться назад. Исчезнуть из этого хаоса, забыв о нём, как о страшном сне.
Долохов прав: это не 1947 год, здесь совсем другие порядки. Здесь уже есть Тёмный лорд со своими сторонниками, и он не позволит кому-то другому вылезать в свет и диктовать ему условия. Каким бы безумным он Тому не казался, но Волан-де-Морт поступит разумно, если после такого приставит к нему людей. Он же знает, что Том не может сидеть спокойно и плясать под чужую дудку.
Но он и не знает, что Долохов отрёкся от него. Что заставило его это сделать? Желание не быть дворовым псом? Он много лет был рядом с Волан-де-Мортом и даже сидел за него в тюрьме! Что изменилось у этого человека в голове с приходом Тома?
Загадки. Сплошные тайны. Верить никому здесь нельзя. Разве что…
Том поднял голову, вспомнил про Гермиону и снова ощутил злость. Он не лучше Волан-де-Морта, одержимого мальчишкой! Только… он пытается бороться со своей одержимостью. Какой бес сидит в груди и вечно сдавливает ему сердце? Как из маленького клубочка, недавно ноющего от окруживших его беснующих дьяволов, выросло чудовище, заставляющее тянуться к Гермионе и терять разум?
Он покосился в сторону и сквозь рябь в глазах различил вазу. Мгновенным взмахом руки он столкнул её с подоконника, затем развернулся и приготовился обрушить злость на всё, что угодно. Захотелось заорать во весь голос и проклясть этот чёртов мир! Но вместо этого взгляд зацепил одиноко стоящий на столе флакон, под которым лежал маленький клочок исписанного пергамента.
Том немного нахмурился, обошёл стол и взял в одну руку флакон, а в другую — записку.
«Успокоительное. Выпей — станет легче».
Почему-то стало смешно. Он поднял взгляд на входную дверь, затем опустил на флакончик и выбросил записку из рук.
Верил ли когда-нибудь Том в искренность взаимоотношений между людьми? Нет, не верил, пока не понял, что такого человека, как он, можно даже сердечно полюбить. Ни его оболочку: красивую, убедительную, манерную и обаятельную, — а настоящего дьявола, сидящего в груди. Просто так взять и… любить?
Вновь раздражаясь от мыслей о Гермионе, Том открыл флакон и приставил к носу, вдыхая аромат. Ему не страшны никакие распространённые яды, учитывая, что он каждый день принимает их в малом количестве, выработав иммунитет и избавив себя от угрозы отравления. Редкие яды имели ярко выраженные запахи, но, кажется, тут ничего не было — свежее и идеальное успокоительное. Если Долохов и пытается обвести его вокруг пальца, то сейчас он точно не решится убить его отравой, а наоборот, захочет вызвать доверие к себе. Злонамеренно или нет — это другой вопрос. Главное, что сейчас ему действительно не помешает порция успокоительного, ведь внутри полыхала необузданная злость, которую хотела подавить магия, заставляя вертеться мыслям вокруг безумных Пожирателей, одержимого Волан-де-Морта и сломленной Гермионы, что обжигала его душу своей душой каждую минуту жизни.
Том резко опрокинул флакончик между губ и сглотнул жидкость. Отшвырнув его в сторону и устало направившись к кровати, он стал ждать, когда подействует зелье. Медленно стянув носками туфли, он упал спиной на покрывало, мельком взглянул на потолок и расслабленно прикрыл глаза. Скорее бы стало легче.
Осторожно подкралась пустота, избавляя от трепещущих и мучительных ощущений. Разум стал постепенно проясняться, выгоняя ярость и ненависть. Том открыл глаза и лениво перевёл взгляд на руку, которую поднял перед собой. Тело настолько ослабло, что любое движение давалось тяжело. Чёрт, зачем он выпил зелье, ведь могут нагрянуть недоброжелатели и воспользоваться его состоянием! Может быть, такой был план мщения обиженных собак? Но Том усмехнулся, позволяя появиться расслабленной улыбке на губах. Как странно, что под успокоительным вместо любой эмоции можешь только слабо улыбаться. Ему вспомнилось, как однажды Гермиону напоили зельем после Круциатуса в больничном крыле. Тогда она выглядела беззащитно и забавно, еле ворочаясь в кровати и наблюдая за ним пустым взглядом. Наверное, сейчас он выглядит также, лениво оглядывая потолок и опуская руку обратно на кровать.
Стоило прежде раздеться, а потом впадать во власть зелья. Том сегодня ничего не ел и более суток не спал, плавая в тумане гнетущих эмоций и в куче бессвязных мыслей. Он надеется, что от происходящего не становится таким же безумным, как Волан-де-Морт. Уж лучше поддаться обстоятельствам, чем стать таким и потерять всё.
Уронил голову в сторону и рассеянным взглядом посмотрел на спинку кровати. Почему-то захотелось отсчитывать секунды, сон не шёл, а внутри обнажились истинные ощущения в беспрестанно бьющейся тревожности и беспокойстве.
Один. Два. Три…
Том вспомнил, как Гермиона отсчитывала его шаги, послушно следуя за ним, чтобы засыпать мёртвые тела листвой. Было так интересно наблюдать за её растерянностью и немым ужасом. Он не был уверен, что она это сделает, и скорее бросится в истерику. Но ему повезло, — она стойко преодолела в себе страх, сама того не понимая, и решилась выполнить то, что под угрозой смерти вряд ли бы совершила. Том верно прощупал её слабость в таких эмоциях, как замешательство и растерянность. Он сказал ей и внушил, что это отзывчивость, и ведь не будет же он признаваться, что просто сыграл на эффекте неожиданности? В тот день, наблюдая за ней, он понял, что в Гермионе проглядываются какие-то чувства, которые ей не видны, или она их просто душила злостью на него и гневом на постоянно повторяющийся день. За какие заслуги в ней стала просвечиваться зарождающаяся чувственность к нему, если с самого начала он не был с ней мил, вежлив и приятен? Разве можно просто так, не обращая внимания на внешнюю оболочку, проникнуться чем-то… Мерлин, это какая-то сентиментальность!
Том снова слабо улыбнулся, подняв взгляд чуть выше, на стену.
Один. Два. Три…
Он разжимал ей пальцы, чтобы она выпустила нить. Такая потерянная, напуганная и до ужаса ничего не соображающая, смотрела на то, как выпадает из ладони ниточка. Он неотрывно наблюдал за каждым движением зрачков, пытаясь уловить любую эмоцию.
Том так же разжимал её пальцы, когда они оказались в гостинице, явно осознавая, что Гермиона вспоминает те ужасные минуты жизни. Ей было плохо, пальцы были холодными, липкими и одеревеневшими, но никакого испуга и ошеломления в опущенных вниз глазах не оставалось. Впервые он дал ей часть себя, часть своей энергии и тепла. Вся сущность затрепетала в ясном порыве наделить кого-то волшебством и забрать много большее взамен — эмоции, чувства, тепло.
Она была такой чопорной и чёрствой, что слишком тяжело было вытягивать желаемое. С каждым разом становилось невыносимее ждать, когда Гермиона привыкнет, примет и откроет ему путь в настоящий мир. Возможно, поэтому он принял решение открыть правду о себе не самому, а позволить это сделать её друзьям. Рискованно, опасно, всё могло провалиться, но он очень сильно верил, что не ошибся в её истинных чувствах, зародившихся случайно даже без его давления. И всё же, что она увидела в таком бесстрастном и жестоком волшебнике, как он?