Страница 155 из 181
Том ничего не ответил, лишь так же повернул к ней голову, продолжая хранить молчание. Тем временем Гермиона обняла себя руками и спустя несколько мгновений продолжила:
— Знаешь, это было больно и… мне показалось, что вся жизнь пронеслась перед глазами. Знаешь, что я вспомнила?
Взгляд Тома стал вопросительным, и он немного больше повернулся к ней, опуская руки вниз.
— Я вспомнила, какой я была до того, как встретила тебя.
— Крестраж или меня?
— Тебя, — тихо отозвалась Гермиона и немного отвернулась, отводя глаза. — Я ожидала чего-то плохого от тебя. Не это.
— И тебя это расстраивает?
— Нет, наоборот. Я рада, что вышло всё именно так, хотя казалось это невозможным. Однако я буду честна с тобой: как же я хотела бы, чтобы ничего из этого не было.
— Почему?
— Это больно, Том, — грустно сообщила Гермиона и с искажённой улыбкой посмотрела в тёмные глаза. — Мне кажется, словно из меня вырвали какой-то кусок — очень важный и как будто бы бесценный — и вместо него вставили что-то другое, совсем противоречащее предыдущему. И это всё какое-то чужеродное: оно постоянно думает и ведёт себя так, как я бы не смогла.
— У тебя шок, Гермиона.
— Наверное, ты прав, но вряд ли ты сможешь понять то, что я пропустила через себя. Я не знаю, как это объяснить, но… мне кажется, как будто я что-то потеряла. Мне настолько плевать, что будет дальше, и сейчас во всём этом я даже не вижу смысла. Я не вижу смысла в том, что мы ищем и уничтожаем крестражи, потому что Гарри — крестраж, и, выходит, его тоже нужно убить. Искать крестражи, чтобы спасти свою шкуру на случай, если у нас что-то не получится? Как, по-твоему, я буду вообще жить? Я потеряю и последнего друга, и тебя — не это ли худшая жизнь? Разве ты не понимаешь, что моё существование станет бессмысленным?
— Тебе не кажется, что ты слишком быстро сдаёшься? — тихо отозвался Том.
Гермиона опустила глаза и пожала плечами.
— Не думаю, что я решила сдаться. Просто здесь есть только один выход — нужно, чтобы у нас всё получилось. Тогда мы выиграем. Если же я останусь здесь, то… я не самоубийца, вроде. Но я не выдержу.
— И правда не похоже на тебя, — усмехнулся Том и пробежался взглядом по комнате.
— Я устала. Эта непонятная беготня, которая в конце будет явно бессмысленной. Мы прожили в палатке больше полугода и ради чего? Уизли ушёл, Гарри в отчаянии, и боюсь представить, что он будет чувствовать, когда узнает, что должен умереть и всё было зря, а что у нас с тобой есть? Ты тоже должен исчезнуть, а получится ли у меня сделать то, что нужно?..
— Ты переживаешь за создание крестража, верно? — наконец догадался Том, глядя, как та начала заламывать руки, с разочарованием покосившись на него.
— Это вряд ли, — качнула головой та, затем сильнее сжала свои плечи. — Я боюсь, что в придачу ко всему сделаю это зря. Мне кажется, вся моя жизнь в какой-то момент полетела в пропасть, а я не могу остановить это, потому что назад пути нет.
— Выход есть всегда, — спокойно отозвался Том, пристально заглядывая в стеклянные глаза. — Просто ты уже выбрала более подходящий тебе. Что тебе мешает отказаться от всего? Бросить Поттера? Не создавать крестраж?.. — Том немного помолчал и ещё тише добавил: — Не идти за мной в прошлое?
Гермиона вздрогнула, невольно отступив на шаг назад, и посмотрела на Тома, как на сумасшедшего, резко возразив:
— Что ты несёшь? Я не могу поступить как-то иначе! Я в любом случае отправлюсь за тобой!
— Почему?
— А это нормально будет, если я прожила всё это зря?! Сделать всё, чтобы мы выиграли, а после на последнем шаге отступить?
— И ты уверена, что не отступишь?
Гермиона плотнее сжала губы, сверкнув глазами, затем твёрдо выдала:
— Ни за что.
Том некоторое время смотрел на неё изучающим взглядом, затем показал насмешливую улыбку.
— У тебя точно шок. Ложись, поспи.
Гермиона тяжело вздохнула и перестала обнимать себя, заметно расслабляясь.
— Просто я ненавижу, когда кто-то касается меня, — выпалила та и задрала рукав на левой руке, обнажая кровоточащие царапины, выведенные острым кинжалом. — Эта сука явно заслуживает смерти.
— Но мои касания особенные, не так ли?
Том медленно подошёл к Гермионе, нависнув над ней, как скала, и осторожно положил ладони ей на плечи, после чего та спустила обратно рукав и, пошатнувшись, прильнула к его груди, закрывая глаза.
— Ты в целом особенный, — с каким-то облегчением отозвалась она, упираясь в него лбом.
Том аккуратно обнял её, слабо прижимая к себе, словно она хрустальный бокал на тоненькой ножке, и упёрся подбородком в макушку, задумчиво посмотрев куда-то в сторону.
Что бы она сказала, если бы узнала, какие в предыдущих жизнях у них были отношения? Подумала бы она об этом так же, как он?
Это так странно и противоречиво — осознавать, что буквально одну жизнь назад Том не стоял так с Гермионой, не обнимал, не успокаивал и не пытался чем-то помочь в преодолении трудностей. Так необычно представлять, как он мог бы её за что-то пытать или наказывать, какими-то происками вытягивать информацию, насильно держать подле себя и постоянно жить в сомнениях и ожидании предательства, пытаясь просчитать все возможные её ходы для отступления.
Если бы знать: в какой момент всё накренилось?
Воспоминания о тонком пучке нитей, увиденном им, когда он без чувств валялся на постели, взирая на высокий потолок комнаты, с недавних пор не давали ему покоя. Было ли это правдой или фантазией воспалённого мозга от шока и усталости? Было ли то самое вещество реальным, спустившимся к нему, или он всего лишь воображал, как ребёнок перед сном, визуализируя в своей голове красочные картинки? Да и как он понял, что именно означает эта субстанция?
Хотя Гермиона однажды сама впервые вытянула из него мерцающую нить, которая отдалённо напоминала тот самый тонкий пучок, представляемый когда-то им в голове.
Насколько сильно мир полон загадок и тайн, что иногда всё происходящее кажется нелепым неосознанным сном, в котором идёт череда событий, которые по своей сути абсолютно неизменны. Однако Долохов был прав: не важно, что происходит — важно лишь то, как ты это время проживёшь.
Это показалось даже каким-то искуплением за ошибки прошлых жизней, и сердце тронула незнакомая печаль: ведь он даже не вспомнит ничего из того, что было здесь, когда вернётся назад.
Он не вспомнит, как познакомился с Гермионой, улавливая мощь её первоначальной ненависти, зная, как в бешенстве могут сверкать её глаза, насколько она горяча и упряма, как сложно её надломить и убедить в чём-то.
Не вспомнит, как она жадно впитывала потоки его волшебства, каждый раз умоляя о большем, а после, насытившись, растворялась в этом, устремляясь в какую-то мягкую бездну, прикосновения к которой проникали к нему в сердце, и становилось очень тепло — ему казалось, что он перерождается в эти моменты как феникс, набираясь мощью. Как новый глоток жизни, кажущейся прекрасной и совершенной в своём понимании.
Не вспомнит, как они развлекали себя беседами, устроившись в Выручай-комнате — он в кресле, она на диване, — в которых было полно споров и несогласий, но ещё больше стремления понять собеседника и дать возможность высказаться. Он засыпал под слова Гермионы, звучавшие так тихо, словно она сама уже провалилась в сон и рассказывала о том, что видит: её голос визуализировался в разнообразные картинки, превращаясь в сказки, в которых было много оттенков цветов и волшебных звуков. На задворках сознания он боялся, что, проснувшись, не увидит её в комнате, но каждый раз она безмятежно спала, и он курил первую сигарету за день, сквозь сизый дым внимательно изучая разгладившееся после тяжёлого дня матового оттенка лицо, которое было спокойным и умиротворённым только в эти минуты. Он имел странную привычку уходить раньше, чем она проснётся: возможно, не желая, чтобы её новый день начинался с его образа, считая, будто где-то в подсознании он символизирует разочарование и тяжёлое бремя. Ему казалось, тем самым он давал ей несколько мгновений представить, что всё происходящее было всего лишь страшным сном, и он искренне дарил ей эти секунды, полагая, что они куда более весомые, чем часы, проведённые в реальной жизни с ним. И прежде чем уйти, бросал на Гермиону последний взгляд, словно награждая силами на новый серый день, который может стать роковым.