Прежде чем мы проиграем

Значит, в прошлую встречу он видел её в последний раз.

Том готов снова разнести весь дом, как и предыдущие незваные гости: его ошибка могла стоить жизни Гермионы, а вслед за этим он лишился бы разрушительной магии, величественной силы, а главное: верного спутника и единственного помощника, который, кажется, должен изменить всю его жизнь в корне.

Он пнул ногой разбившуюся рамку, наклонился к ней, поднял и сжал в ладони, чувствуя, как пластмасса больно впивается в кожу, разрывая её.

Способен ли он принять и простить себе такую оплошность?

И с того момента Том начал перелистывать страницы календаря.

Каждый день был как густо тянущаяся нуга блёклых темно-серых оттенков, в которых нигде не было просвета, как в мрачном затянутом тучами небе.

Он с опаской возвращался в съёмную квартиру, накладывал десятки защитных чар, всегда держал окно открытым и, глухо падая на диван в гостиной, часами сидел в темноте, понурив голову, пребывая в размышлениях.

Каждый день ему в голову приходила мысль вернуться к Волан-де-Морту и попытать шанс ещё раз переговорить, суметь убедить в истинном положении вещей, а после приложить все усилия на то, чтобы тот перестал гнаться за Поттером. И каждый раз эта идея казалась ему безумнее, чем в предыдущий день.

Он не знал, чем себя занять. Он постоянно находился в неведении и не понимал, что происходит в стенах поместья Малфоев.

И ужасная тоска сжигала его сущность.

Том не привык бездействовать: всегда были десятки вариантов, что предпринять и как действовать дальше, — но сейчас всё замолчало в безмолвном покое, и только газеты кричали о смерти великого волшебника — Альбуса Дамблдора.

В голову приходила мысль найти Долохова, но чувство предусмотрительности и возможной опасности было сильнее: он помнил Антонина прекрасным шпионом, искусным магом, опытным бойцом, и схватить для него жертву было плёвым занятием. И Том был абсолютно уверен, что навыки его лучшего боевика с возрастом только улучшились, поэтому, если и стоило кого-то опасаться больше всех, так только его.

И он корил себя за то, что так слепо позволил довериться ему.

Знает ли Волан-де-Морт обо всём, что творил за его спиной Том?

Или всё-таки Долохов остался верен своему слову — помочь Риддлу любой ценой изменить жизнь — поэтому не высовывается ввиду неизвестных ему обстоятельств?

В соседнем переулке он купил календарь, повесил в гостиной напротив дивана, каждое утро срывал листы и, меланхолично перебирая пальцы, разглядывал чёрные цифры, пытаясь вытащить из головы верное решение.

Опасно было искать Гермиону, опасно было находиться в этой комнате и отсчитывать дни, опасно было искать Долохова и так же опасно было бездействовать, погружаясь в молчаливую темноту квартирки, раз за разом засыпая с мыслью: «Проснусь от потребности организма или от пытающего проклятья?»

За месяц он измерил шагами всю комнату вдоль и поперёк на тысячи и тысячи раз. За месяц он не выспался на много лет вперёд, томно бодрствуя в четырёх стенах и всё время думая и думая над тем, как дальше быть.

К середине лета он отчаянно уверял себя, что Антонин не мог и не должен его предать, ведь до сих пор ещё никто не явился в его квартирку, его не вычислили, не поймали. Том старался быть собой, но ни черта не получалось.

Магия, связывающая его с Гермионой, ужасно душила, вихрилась и медленно убивала, желая прикоснуться к другой части энергии, слиться в едином потоке и с величественной мощью обрушиться на всё окружающее. Невыразимая сила мечтала стать цельным, нерушимым, неделимым.

Том мечтал быть рядом.

Вечно рыщущее внутри чудовище, давно уснувшее тогда и пробудившееся сейчас, когтями врезалось в сердце, больно сжимало и нетерпимо вырывало из груди отчаянные стоны, отчего становилось трудно дышать, жить и существовать.

Каждое утро тело изнывало словно от наркотической ломки: было дискомфортно, казалось, кости готовы вот-вот заскрипеть и хрустнуть.

Хотелось присутствия магии до невероятной головной боли, до дрожи в руках, до нервного трепета в груди, лишь бы закончилась эта ужасно щемящая болезнь.

Том был болен.

Том болел магией, которая вызывала в нём сильнейшую зависимость.

По вечерам тошнило настолько сильно, что иногда срабатывали рефлексы — он обнимал себя руками, сворачивался в клубок и на коленях сваливался на пол, жмуря от боли и безысходности глаза, видя перед собой лишь бездонную пропасть и мрак, в котором нет кружащей и обволакивающей мягкости и тепла.

Было ужасно холодно до дрожи под двумя одеялами.

Было ужасно больно до скрипа в зубах и искрах в глазах.

Он хватал себя за волосы, нервно вытирал пот со лба и широко распахивал глаза, чтобы сбросить мутную пелену с потухших радужек. В последнюю неделю был готов бросить всё и искать, не боясь быть пойманным.

Но было одно «но».

Том не мог подставить под удар Гермиону, ведь неизвестно, смогут ли его выследить, когда он найдёт её. Может быть, именно этого остальные и ждут: когда они встретятся, чтобы поймать двоих.

Гермиона была единственной причиной, по которой всё это он переживал не зря.

Это был единственный шанс, и нужно всего лишь перебороть себя и выждать подходящее время.

И это время спустя несколько месяцев наконец-то наступило.

Первого сентября Том, в очередной раз, тяжело поднял веки и тихо застонал, испытывая болезненность в пояснице. Медленно выпрямившись и зябко потянувшись, неторопливо поднялся с дивана, подошёл к окну и взглянул на прояснившееся утро, приятно ласкающее солнечными лучами сырую землю.

Не теряя времени, Том дрожащей рукой резко задёрнул занавеску, отошёл от окна, вышел в прихожую и прошёл к кофемашине, которая тут же загудела от взмаха руки. Облокотившись о столешницу, он скрестил ладони, поёжившись от холода и нервоза, немного согнулся, пытаясь проснуться сознанием, а после выпрямился, дождавшись, когда щёлкнет машинка, оповещая о готовности. Лениво взмахнув палочкой, он налил кофе, схватил летний плащ, небрежно валяющийся на столе, быстро надел, подобрал стаканчик с ароматным запахом со стола и направился к выходу из квартиры.

Наложив защитные заклинания и натянув воротник плаща на лицо, он быстрым шагом спустился по лестнице, завернул за угол, сделал глоток кофе и полез в карман за сигаретой.

Выйдя в узкий переулок, который встречал его каждое утро, он почти незаметно огляделся и трансгрессировал.

Там его ждала сырость и толпа ранних зевак, которые с рассвета ждали новостей.

По привычке Том постоял за углом небольшого магазинчика с книгами, невзначай оглядывая каждого прохожего, раскуривая сигарету и запивая дым кофе, затем выбросил окурок и стаканчик, подошёл к ларьку с газетами и молча протянул монеты, на что сразу получил две свежие газеты. Обернувшись снова по сторонам, он пересёк улицу, скрылся за углом и трансгрессировал домой, ни на секунду не теряя бдительность в узком переулке, ведущему к мостовой, после которой ждала привычная за несколько месяцев дверь.

Как только дверь закрылась, изолируя его от улицы, он тут же невербально навёл защиту и, не раздеваясь, прошёл в гостиную, раскрывая одну из газет. Пробежавшись глазами по главной странице и последующей, Том тяжело вздохнул, понурил голову, прячась в высоком воротнике плаща и на минуту прикрыл глаза.

Сегодня была такая же спокойная ночь, как и вчера: их не поймали, ничего не приключилось.

Последний раз он паниковал тогда, когда в газетах написали о разрушенном доме осквернителей крови Уизли. Тогда рухнуло министерство, бесчисленное количество Пожирателей смерти устремились в дом: как раз в этот момент была свадьба, на которой однозначно присутствовала Гермиона. Тогда, в придачу к магической ломке, он успел пережить такой взволнованный ужас и боль от настигших Гермиону страхов и необузданных страданий, что на следующий день голова раскалывалась, как от выпитых трёх литров виски, а после ещё несколько часов изводили рвотные рефлексы.