Страница 108 из 181
Том медленно выпрямился, поднял глаза к чёрному небу и заметил сверкающую огромными ветвями молнию, озарившую на несколько мгновений темноту, после которой почти сразу же послышался раскатившийся по всей округе гром.
Поднявшись с земли под грохот неба, он направился во двор, не видя ничего перед собой. Как во сне, он прошёл к нужному дому, поднялся по небольшой лестнице, снял защитные чары и навалился на дверь, входя внутрь помещения.
Захлопнув дверь, Том невольно прижался к косяку и медленно спустился вниз, не понимая, что чувствует и что с ним происходит.
Всё вокруг было в оттенках серого, невзрачного и неважного, лишь в ушах стучал звук сердца, неравномерно и громко бьющегося о стенки.
Единственная мысль, которая пришла ему в голову: магия слишком разрушительна.
Она была ядом. Она была наркотиком. Она уже давно вызвала зависимость, одержимость, которая каждый раз заставляла желать большего.
Он пристрастился к этому волшебству и теперь не сможет и дня прожить без него. Его подсадили на этот обволакивающий, притягивающий и ужасно манящий эффект. Он жаждет всегда находиться в таком состоянии, чувствовать волшебство, его объятия, ощущать тысячи запахов и вкусов, вдыхать трепет и жажду, видеть всё в тысячах оттенков цветов, ощущать прикосновения чего-то невидимого и бросаться в мягкую пропасть, в которой, как в жерле вулкана, плавится всё.
С улыбчивых губ сорвался стон. Том обнял себя за плечи и прикрыл глаза, целенаправленно позволяя себе захлебнуться и утонуть в спектре невыразимых ощущений.
Он настолько силён и могущественен, что никто не может противостоять ему. Он настолько прекрасен в своём гневе и очарователен в порывах злости, что вся его магия невероятно разрушительна, смертоносна и красива.
И он ни за что с этим не расстанется.
Это его суть. Это его смысл жизни.
И пока его часть волшебства находится в Гермионе, он здесь, он не может никуда исчезнуть, и он будет вечно парить в потоках волшебства, наделённых разрушительной силой, способной навредить кому угодно, даже самому себе.
Он запутался.
Он не понимал, почему поступает именно так, как сейчас, хотя преследует противоположные цели. Он хочет себе лучшей жизни, хочет изменить Волан-де-Морта, но выступает против него, чувствуя отвращение к тому, кем он стал. Он хочет быть ни от чего не зависимым и не одержимым, но сам бросается в потоки манящей энергии, что влечёт своей величественностью и могуществом. Он хочет быть свободным от всего, жить по своим правилам, но со странным удовольствием углубляется в чужие интриги и дела, вступает в игры по чужим законам и планам.
Ему должно быть всё равно на всех! Но ему не всё равно.
Он один пытается всё изменить, но знает, что ничего изменить не сможет.
Это запись на пластинке, которая крутится постоянно, из прошлого в будущее, и снова перезапись одного и того же. Он снова записывает себя на дорожке своей жизни, пытаясь сбить иголку и включить другую дорожку, но не может — его замотало. Он зациклился. Он не сдвинется с места.
И Дамблдор прав: Том ничего не изменит, не сдвинет ни здесь, ни там. Нужен кто-то, кто возьмёт иголку и передвинет на другой круг, зацикленность оборвётся, и его жизнь прозвучит другим звуком.
И не будет такого Волан-де-Морта, не будет избранного мальчишки, не будет Гермионы, не будет магии, пленяющей всю его сущность.
Но мысль о потере всего того, что даёт ему это необычайное волшебство, заставляет смеяться над собой, ведь такая сила — это то, к чему он шёл всю свою жизнь. Быть разрушительным и невероятно сильным.
И кажется, единственный шанс остаться таким же — забрать с собой Гермиону, изменить её запись на пластинке, сменить временной период её жизни.
Тому, наконец, пришёл в голову ответ: он ничего не изменит, он здесь, как маяк, зовущий кого-то исправить прошлое, и именно Гермиона должна это сделать, потому что только у неё есть возможность сохранить его разрушительность и силу, на какой бы дорожке пластинки он не оказался.
Знает ли об этом Долохов, который чёрт знает который раз пытается повлиять на его жизнь и сдвинуть мир?
И Том, кажется, распутал себя: он продолжает плавиться в обволакивающем тепле и лишь раздумывает над тем, как вырваться назад и утащить с собой Гермиону.
Она без войны с ним согласилась стать подобием его. Почему? Что она выяснила для самой себя?
Совсем не похоже на Гермиону, которая даже в безвыходной ситуации всё равно идёт наперекор и поступает, как ей хочется. Она очень строптива, совсем не податливая и, вверяя своим идеалам, никогда не прогибается под чужие. А здесь? Она просто решила стать им, без дуэлей и поединков, без войны с жаждой победить. Она даже ускорила процесс перевоплощения, позволяя жгучему яду его магии, крутящейся внутри неё, сжигать её сущность, менять, разбивать на тысячи осколков, чтобы соединиться с ним в одно целое.
Том открыл глаза, прикоснулся к ушам и опустил взгляд на дрожащие изрезанные стеклом пальцы, на которых появились потёки крови перемешанные с каплями дождя. Тряхнул головой, разбросав капли с волос по сторонам, посмотрел в потолок и приоткрыл мокрые губы, едва ли не зашептав.
Это Гермиона дала ему разрушительность. Это она всё сделала.
И она точно знает, что делает.
========== Глава 18. Ловушка ==========
— Гермиона, ты слышишь меня?
Гермиона оборачивается и смотрит на Джинни и Рона, затем опускает взгляд на Гарри, который сидит на полу гостиной факультета и задумчиво разглядывает тлеющие поленья, нервно сжимая и разжимая волшебную палочку в руках.
— Я слышу, Рон, — тихо отзывается она и снова отворачивается к каминной полке.
Внутри всё жжёт неистовым огнём, словно сейчас она вспыхнет и сгорит на глазах у друзей.
Ладони ужасно трясутся, потому Гермиона суёт их в карман.
Дамблдор мёртв, Гарри разбит и до сих пор не может свыкнуться с мыслью о предательстве профессора Снейпа, Джинни третий день с ошеломлением и подавленностью кружит вокруг Поттера и не может подобрать подбадривающего слова, а Рон погрузился в полное молчание, лишь исподтишка тяжёлым взглядом частенько сверля спину Гермионы, очевидно, не понимая её равнодушия.
Но он не знал, как внутри неё всё испепеляло, прожигало и проедало, словно яд, скользя по натянутым от напряжения и волнения нервам, доходя до самых тончайших волокон, заставляя их дрожать, болеть и ныть.
Вчера прошло прощание с Альбусом Дамблдором.
Джинни долго сидела и обнимала Гарри, который за вчерашний день не проронил ни слова, Рон подражал другу, не зная, что сказать, а Гермиона отстранёно прислонилась к стене в Большом зале, скрестив руки на груди, и погрузилась в свои думы.
Ей не было жаль директора — она знала, что Дамблдор пошёл на смерть сам. Это был его план, его сюжет, и всё пока следовало, как им задумано. Она много размышляла о профессоре Снейпе, поначалу теряясь в догадках, что с ним произошло, но на второй день Гермиона точно поняла, что Северус Снейп в безопасности и ни разу не пострадал. Пострадал только Том.
Волан-де-Морт не поверил ему.
В ту ночь, когда Том отправился в оплот Пожирателей смерти, Гермиона осталась с друзьями и долго выслушивала неразборчивый шёпот друга, который каждый раз твердил о предательстве Снейпа и падении с башни Дамблдора. Она особо не вслушивалась в тихое мычание, а беспокойно пропадала в себе, выискивая ощущения Риддла. Она ужасно нервничала и не могла найти себе места, вышагивая по пустой гостиной, и, наконец, получила первую отдачу: Том колебался, раздражался и закипал, как чайник на огне.
Что с ним? Что ему сказал Волан-де-Морт? О чём они говорят?
Рон впервые тогда нарушил тишину и попросил Гермиону присесть, чтобы не мельтешила перед глазами.
Наполняясь таким же раздражением, Гермиона фыркнула, прошла к камину и облокотилась о стену, бросая на друга вызывающий взгляд, но Рон не обратил внимания и снова переключился на Гарри.
А он всё шептал и шептал, повторял себе под нос, как заклятие, медленно сходил с ума и ужасно раздражал своей несобранностью и отчаянием. Ему не понять, что Снейп на самом деле не предатель и что Дамблдор сам выбрал такой удел, но прожигать время бездействием и наблюдать, как друг размазывает сопли по стенам, было не самым лучшим занятием.