Непрерывность

И вот дядя Андрей протягивает мне, как мне казалось, среди глубокой ночи этот удивительный катер, и я спросонок не могу даже понять, что, собственно, происходит. В моих руках этот самый катер – он без слез и мольбы, просто, вдруг обрушился на меня среди сна! Когда, наконец, я сообразил, что произошло, я обнял дядю за шею, щекой прижался к его плечу, упершись носом в звездочку на его погонах, и мелкие стяжки на желтых просветах этих погон остались со мной на всю жизнь.

Сейчас, когда я старше тогдашнего дяди Андрея, я восхищаюсь им и завидую ему, потому что я стал свидетелем того, как он сделал сказочно, безгранично счастливым маленького мальчика, на короткое время наполнил наивное доверчивое детское сердце настоящим, на грани с чудом, счастьем. Потом, намного позже, были такие же недоступные джинсы, и кроссовки «Адидас», и что-то еще – всего не упомнишь. Дядя Андрей знал, что я бегаю почти каждый день, просто для себя – это мое увлечение. Бегал я в кедах, кроссовки купить было просто невозможно – их не было в магазинах, это был пик моды, и счастливчики щеголяли в них, как в обычной обуви. Так же невзначай дядя Андрей по прозвищу Капитан, которое дал ему я, хотя в глаза я его так никогда не называл, появился с обувной коробкой, в которой лежала пара кроссовок «Адидас». Белые, с тремя черными полосками по бокам, на толстой упругой подошве.

С тех пор и по сей день я бегаю только в «Адидасе», три полоски «Адидаса» напоминают мне о Капитане. Точно так же, как утреннее купание в моем озере напоминает мне о наших с дядькой купаниях в Лесном Воронеже в Мичуринске. Мы с Капитаном часто вдвоем отдыхали у бабушки с дедом, маминых и дяди Андрея родителей, в Мичуринске, и каждое утро дядька будил меня в шесть утра, и, несмотря на все мое сопротивление, мы отправлялись на речку.

По дороге я просыпался окончательно, мы начинали болтать о разных вещах, дядя Андрей рассказывал флотские истории или делился служебными передрягами, и мне очень льстило, что он делится со мной, совсем мальчишкой, своими серьезными проблемами. Потом мы приходили на речку, и холодящая, бодрящая вода смывала с нас весь ночной пот, промывала наше зрение, обоняние, слух, как промывают запотевшую оптику, и мир вновь обретал яркие цвета и звучание, а мы выходили обратно на берег, как на новый материк.

Речка в Мичуринске – именно речка, а не река – это особое место, и она играет особую роль в жизни города. Люди, родившиеся здесь, проводят все свое детство на речке: с пеленок они каждое лето ходят туда с родителями купаться, рыбачить, кататься на лодке, в подростковом возрасте бегают туда с друзьями, чтобы тайком выпить первый стакан дешевого портвейна или украденного самогона и выкурить первую сигарету, здесь в укромных кустах на берегу много девочек лишились девственности.

Я понял, почему у древних людей были локальные богини рек, рощ и озер. Это персонализация того, что своим реальным присутствием в жизни каждого в отдельности, без исключения, объединяет всех в общность людей, которые имеют друг к другу прямое отношение просто фактом своего существования.

Я спросил как-то Капитана, как он переносит восемь месяцев под водой вдали от дома, земли, что ему вспоминается? Тогда среди нескольких вещей он назвал речку, запах ее воды. Они с мамой выросли на речке, для них это и дом, и друзья, и первая любовь, место, куда они всегда возвращались. Здесь, на речке, подростками, они узнали о начале войны.

В тот год Капитан получил адмирала, и его перевели в Генштаб в Москву. И поэтому он со всей семьей, то есть с тетей Никой, его женой, и Надей, его дочкой, на год старше меня, смогли прийти ко мне на день рождения. Пришли еще мамины друзья и мои друзья – небольшая, но знакомая компания. Мама приготовила салаты, пироги, все как было принято. Вот все сели за стол, стол, естественно, ведет дядя Андрей, тост за именинника, тост за маму. Третий тост, Капитан встает, все расслабленно смотрят на дядю Андрея, он поднимает рюмку.

– Дмитрий! – начал он. Капитан никогда не употреблял укороченные имена, это всегда Дмитрий, Василий, Анастасия и прочее. Он стоял прямо, в адмиральской форме, и говорил четко и ясно. Я сейчас не помню, о чем был тост, вот в его руках появился большой, какой-то деформированный конверт, и он протянул его мне. Я успел перехватить удивленный взгляд мамы, который она послала дядиной жене, та чуть пожала плечами. Я взял конверт, там были какие-то бумаги и что-то еще, что деформировало конверт, что-то, что явно не вписывалось в его плоскость. Я открыл конверт, и на дне увидел ключи на брелоке с якорем.

Я увидел эмблему «Явы» – мое сердце остановилось. Я поднял глаза, которые, я чувствовал, выползают из орбит, посмотрел на капитана, наши взгляды встретились, его глаза смеялись, а мои продолжали выкатываться. Еще до того, как я его поблагодарил, он увидел степень моего восхищения и благодарности.

– Что? – спросил Егор, мой друг, сидящий рядом.

Я произнес только одно слово:

– «Ява».

– Что-что? – переспросила мама, не поняв, что я сказал.

– Вот это подарок! – присвистнул Егор.

– Это что, мотоцикл, что ли? – спросила тетя Ника. – Ты что, Андрей Михалыч, совсем умом тронулся, что ли?

– Какой мотоцикл? – переспросила моя мама.

И тут началось. Адмирал прямо на глазах у присутствующих был разжалован двумя разъяренными женщинами, которые не знали пощады. Они бы его повесили на бельевой веревке на рее, если бы в нашей квартире была рея. Я и двое моих друзей встали на защиту адмирала.

– Трафальгар, Цусима, – тихо произнесла Надя. Но после получасовой перепалки, маминых слез, тети-Никиных угроз было понятно, что ключи от «Явы» можно забрать только из моих мертвых рук.

После десятого класса я поступил в Первый медицинский, стал популярен в институте благодаря «Яве», там встретил «дочь викингов» Маринку. Высокая стройная блондинка, очень уверенная в себе, внучка академика, дочка профессора из большой, как казалось, дружной московской семьи. Первые два года в институте я куролесил, поэтому, когда я приударил за Маринкой, у меня уже была достаточно плохая репутация, что, конечно же, привлекло Маринку, и еще через два года мы поженились, а еще через год у нас родились близнецы: Александр и Анастасия.

И тогда Марина категорично сказала мне: «Давай продавай свою „Яву“. Я на нее никогда не сяду, да и ты тоже уже не мальчик, отец двоих детей, что, все будешь на мотоцикле раскатывать, как будто забот больше нет? Да и деньги нужны на близнецов».

Аргументы оказались очень сильными, да и моя мама, хотя не полюбила Маринку сразу, но поддержала ее. Я готов был отдать за своих близнецов не то что мотоцикл – свою жизнь, да и деньги были нужны тоже, стипендии и полставки санитара не хватало. И я продал свою «Яву». Чувство было – как будто я сдал своего боевого коня на живодерню. Деньги отдал Маринке, она заметила: «Мог бы и за больше продать».

У меня осталась только фотография, где я позирую на «Яве» около памятника Пирогову у кафедры урологии, да брелок в виде якоря. Я купил бутылку коньяка и поехал к дядьке. Дядя Андрей всегда был рад гостям, всегда был рад меня видеть, он любил вкусно поесть, любил хороший коньяк, любил поговорить. Увидев меня с коньяком, он тут же осведомился, что за оказия. Я сказал грустно:

– Мотоцикл продал.

– И правильно сделал, – так же почему-то грустно ответил дядя Андрей.

– Вот пришел поблагодарить вас за мотоцикл.

– Да о чем ты говоришь! Перестань, – отмахнулся дядя Андрей, но я видел, что ему было приятно.

Он провел меня на кухню, усадил за стол, достал закуску из холодильника. Быстро открыл коньяк, налил в хрустальные водочные рюмки, пригубил чуть-чуть и причмокнул от удовольствия.

– Дмитрий, за твоих близнецов!

– Дядя Андрей, спасибо вам и за мотоцикл, и за катер, и за кроссовки, и за джинсы, да и вообще спасибо за все, – я опрокинул рюмку.

Дядя Андрей налил по второй, тут на кухне появилась Надя. Мы с Надей были близки и чем старше становились, тем становились ближе. Она тоже училась в медицинском, но во Втором меде. Надя села с нами за стол.