Некриминальная повесть

Савелич вернулся, достал из футляра очки, надел их и со всех углов, наклоняясь поближе к мольберту, рассматривал недомалеванный рисунок. И так прошла минута. Техника, явно, была здесь своя – почти дилетантская техника. Но новое – всегда кажется дилетантским. Не сказать, что все прорисовано четко, а это здесь было бы вовсе излишним, но как-то все собралось, сфокусировалось и выдало то, о чем думал художник, и то, что чувствовал он…

– Молодой… человек!.. – Савелич подбирал слова, убирая очечки в очешник. – Вы разрешите взглянуть на другие ваши картины?.. Мне кажется, я в них разбираюсь немного получше, чем ваша жена…

Анекдот про мавзолей

Савелич жил на Масловке. В том сталинском доме в квартире его была мастерская. В доме сначала все были художники. Таких домов несколько. Они составляли квартал небольшой, в плане похожий на остров. Недалеко от него есть еще пара похожих кварталов. Они для литераторов и музыкантов. Подбор до войны сделан был идеально, и властитель страны любил всех концентрировать. Очень удобно: друг друга все знают, и потому все под контролем.

Художники да скульпторы – народ особый. Им нужна мастерская, а там на станках могут стоять и десять полотен, незавершенных, только в набросках, а будут еще там и другие. Те вообще только с парой мазков посредине холста, с недоделанным фоном – что чаще всего. Десять станков и мольбертов! И все это им надо! Свет нужен им в мастерской, и окна нужны: от потолка и до пола! И притом во всю ширь. А то вдруг размахнется на панораму! Любят вожди панорамы и групповые портреты. Вот, к примеру, портрет Первой конной. Он под потолок не поместится. На этот случай у Виктора Савелича мастерская была высотой в два этажа. Не у многих были такие. Но писать большой кистью такие размеры ему довелось только раз. И этого раза на долго хватило.

Скульпторов в доме было поменьше. Первые два этажа были для них. Еще бы: ты поноси наверх глину и гипс, гранит или мрамор – тем более! Ты его туда подними – килограммов этак триста или семь сот! А вынести статую, да и при этом ее не разбить?!.

В окно с улицы можно увидеть работу художника – не только картину издалека – сам процесс. На окнах мастерских почти нет занавесок. А вечером хоть маленькую лампочку хозяин гореть оставлял. Снаружи ты мог разглядеть, например, бюст Чапаева, Калинина бюст, какого-нибудь генерала иль маршала. А Ленина, если кто-то лепил, то выставлял напоказ: как же! Допуск имею!

Не очень завидная доля, однако, иметь дело с Лениным. А если скульптуру ты лепишь – так и подавно. Вот соблюди все пропорции тела Вождя! На сеансы то он не придет. Смотри фотографии, хронику. А если они – только спереди сделаны? Какой затылок был у Ильича? – почти и не поймешь! Вот он на хронике в шапке, а вот он – и в кепке. А сделать надо все правильно, пропорционально и в соответствии с «оригиналом». Портрет – это вид с одной стороны, а на скульптуре значимо все. А памятник – это ведь, памятник. Тут недопустима абстракция. И смотря какой памятник. Одни стоят в скверах, на тихих улицах, другие – над местностью. И если тут что-то не то? Вучетич – друг Виктора, страдал неимоверно. Тут и у человека с отменной памятью и глазомером сдавали часто нервы.

Бывали инциденты, такие, например. Памятник Ленину должен был заменить памятник Сталину. Вучетичу было для головы оригинал еще раз посмотреть. Где модель? – Конечно лежит в саркофаге в своем мавзолее. Приехал, вышел из метро, встал в очередь в конец. Конец начинался от Манежной площади. Стоял-отстоял. Беда! Фотографировать нельзя. Проходишь у гроба ты быстро. Голова Ильича лежит на подушке. Затылка не видно. Но у памятника голова эта будет огромных размеров. Со всех сторон на нее будут смотреть. И самое главное то, что большинство из людей ее будут смотреть снизу вверх на затылок. Памятник будет стоять на берегу и взгляд Ильича будет вдаль – на водную гладь и дальний берег…

Итак, Вучетич идет мимо витрины, спецсотрудник глядит на него подозрительно: уж больно он пристально смотрит! А с целью – с какой?.

Один раз Вучетич уже отстоял. Выходит из Мавзолея, думает: мало, не рассмотрел. Он видит, что хвост в Мавзолей длинной очереди стал покороче примерно на четверть, что значит минут на пятнадцать иль двадцать. «Дай, – думает он, – еще раз постою и уж точно получше все рассмотрю».

Постоял, пошел мимо гроба, опять пяля глаз в Ильича. И что подозрительно: лишь с любопытством и даже без скорби. Ничего не случилось, но лишь отшагал от толпы метров тридцать, как пришлось предъявить документы. Отпустили, конечно же, сразу. Кто ж из КГБ не слышал о Вучетиче? Спасибо паспорту в кармане да членской книжке союза художников!

Но с Виктором Вучетич общался лишь в письмах и по телефону. Волгоград для Вучетича стал лет на пятнадцать, если не двадцать, основным местом работы.

А Виктор Савелич с этюдов являлся домой очень поздно. Особенно с Петькой в Москву они возвращались ближе к полуночи. Вокзал от дома профессора был в получасе ходьбы. К тому же, ходил здесь трамвай, и довозил почти от вокзала до дома. У дома Савелич свой шаг замедлял и с другой стороны своей улицы смотрел в окна других мастерских.

Вот на третьем этаже большущий холст натянут на станок. Света мало, но кое-что видно – пока только контуры. Рабочая тема: рука в кулаке, красное знамя… А дальше там, – Савелич пристал на цыпочки, как будто это помогло б получше рассмотреть: цветы с платками и фуфайки. Фигуры женские. Лиц пока не написано. И автору трудно, видать, подобрать для тех лиц выраженья. Сосед взялся делать открытку. Писал он явный диссонанс: праздник и женщины в рабочих телогрейках. А где они – эти женщины в телогрейках? На стройке и на железной дороге. Бабы несут длинный рельс и улыбаются. Чушь! Силится сосед придумать кое-что к восьмому марта. Не знает, что дать работнице в руки и во что ее лучше одеть. Рабочая тема! Вот тут-то ты мозг поломаешь!

Савелич посмотрел и на свое на верхнем этаже окно. Широкие окна его мастерской по ночам никогда не горели.

И не светилась еще одна мастерская – что справа.

Григорий, сосед, поддавал больше, больше и чаще. В картинах от этого, правда, добавилось больше рабочего класса, но занимался тот класс почему-то не тем, что хотела от класса рабочего партия. Григорий выносил на мусорку свою мазню и вешал там в сарайчике на гвозди. Случился с ним какой-то слом и несваренье. Многие это считают пороком, но Григ не видел так жизнь, как кому-то кроме него было надо.

Савелич зашел на помойку. Любая помойка в Москве тех времен – обычно сарайчик, иногда – какая-нибудь старая постройка, к примеру, гараж для карет у какого-то старого дома или – часовня, каких по Москве было достаточно. Мусор валили прямо на пол. До войны приезжал мусорщик на лошадиной повозке и граблями с вилами перекладывал мусор в повозку. Затем – подметал. Но вот появились железные круглые баки. Их мог поднять и нести один человек. В домах с мусоропроводом такие баки ставили внизу под мусорной трубой. В пятиэтажных домах жильцы мусор носили помойными ведрами – в такие же баки на той же помойке. Воняло неимоверно!

Сюда же не реже, чем два раза в месяц выносил очередные творенья сосед Григорий. На выставку такое не представишь, на вернисаже – денег не возьмешь. Но на выпивку, правда, хватало.

Это потом бы творения стали в цене, а когда все стремились к красивости, популярными были лишь натюрморты и европейские замками. Очень любили руины, морские пейзажи. Если кто и хотел жанровых сцен, то не все позволялось тебе там представить. Вот и висели картины на свалке, украшая пир кошек и крыс.

Но в этот вечер на стенах помойки во мраке профессор картин не заметил. А в среду висели какие-то две, но то ли их кто-то забрал, то ли вывезли с мусором. Не разжимая нос, Савелич вышел. Войдя в свой подъезд, он по ступенькам пошел на этаж.

Портрет деда Андрея

Жена не спала и читала на кухне: