Королевский премьер

— Знаете, в чём всё дело, Ваше Величество? — прерывает её Иарам, и Астори вздрагивает, возвращаясь в реальность. — Вы чувствуете себя недостойной любви и от того так отчаянно пытаетесь удержать того, кого любите, рядом с собой, что попросту душите его.

Астори перепуганно моргает.

— Вы… вы священница или экстрасенс?

— Я — скромная служительница, — отвечает Иарам. — Дайте-ка мне ваш бокал, я вам кое-что покажу… вот добро, вот зло, помните? А человек между ними, балансирует на тонкой струне. Идёт — к Добру. Потому что люди тянутся к добру, это наша природа. И мы никогда не дойдём до конца, никогда не достигнем абсолюта, ибо люди неполноценны и полнота нам недоступна. Нет святых. Их выдумали. Если человек растворился в Добре, он уже перестал быть человеком. Но смысл не в том, чтобы дойти, а в том, чтобы продвинуться как можно дальше. Не так важно, насколько ты хорош; важнее, насколько ты стремишься быть хорошим и сколько усилий прикладываешь для этого. Разве в школе вам никогда не ставили оценку не за знания, а за старание?

— Ну… ну, я… — лепечет Астори.

— Ваше Величество… любят нас не за то, что мы правильные. И мы любим не за это. Любить — это тоже в человеческой природе, это безрассудно и алогично, дефектно и глупо, но мы любим. И мы не выбираем, кого и за что — но не за правильность уж точно.

— Но если это так… — роняет Астори растерянно, — если так… и Мастер есть любовь… а любят не за… тогда зачем Он говорит нам быть хорошими?

Иарам медлит. Вздыхает, водит пальцем по краю бокала.

— Если бы я знала ответ на ваш вопрос, я бы уже была по меньшей мере Святейшей.

Астори точно молния ударяет.

— Вы… вы не верите в Него… — потрясённо говорит она. — Вы сами не верите…

Иарам накрывает её руку своей и молчит. За дребезжащими хлюпкими стёклами гремит гром.

— Хотите помолиться?

Астори теряет дыхание и не сразу находится, что сказать. Слишком неожиданно. Слишком остро — после всех этих слов. Она очень давно не была в намине и не молилась.

— Наверно… я… я не знаю…

— Я провожу вас.

Иарам поднимает безвольно молчащую Астори с места и уводит через боковую дверь в храм. Там темно, прохладно и пусто; дальние раскаты грома отзываются дрожащим эхо под точёными сводами, и разбрызгиваются каплями слюды отблески молний. Пахнет сладким воском. Иарам зажигает свечи и оставляет Астори одну, воодушевляюще кивнув на прощание. Крадётся беспокойная громкая тишина.

Кругом — сиденья и гладкие стены, впереди — золотистая мозаика и озарённый трепетным сиянием алтарь. Астори идёт, и её качает от выпитого. В голове бродит белый шум. Зачем она согласилась, зачем пришла на встречу с Тем, в Чьё существование давно не верит и верить не собирается? Астори сглатывает и останавливается перед алтарём. Бегающий восковый свет падает на лицо игрой пламенных теней.

— Ты говорил нам быть хорошими, — вполголоса произносит она, до конца не осознавая, к кому обращается, и смотрит на мозаику. — Я старалась. Я всю жизнь старалась, так почему Ты так поступаешь со мной?

Горло стискивает калёный железный обруч, и Астори бессознательно делает шаг вперёд. Её надорванный взгляд ищет и не находит, ищет и не находит, и вспыхивает, как вспыхивают свечи в полукруглых кованых подставках по обе стороны от алтаря.

— Я недостаточно старалась? Я была недостаточно хорошей? Но почему, почему Ты не дал мне шанс быть счастливой? — Голос звенит, точно рассыпанная горсть монет. — Почему Ты не научил нас быть счастливыми? Зачем поступать хорошо и правильно, если… если…

Она задыхается, путается, захлёбывается и падает: колени подкашиваются, чиркают по скользкому твёрдому полу; Астори запрокидывает голову и глядит в потолок, далёкий и безучастный. Её колотит. Она разбита и пьяна.

— Ну посмотри на меня! Посмотри! Что я сделала не так? Почему Ты наказываешь меня? Я только хотела быть… быть… х-хорошей…

Кажется, она плачет, или это дождь прорвался сквозь стены и хлещет в лицо, так что сердце заходится в неистовом танце, кровь стучит в висках, и дыхание прерывается. Свечи горят.

— Посмотри на меня! Где я ошиблась?

Ей не отвечают.

***

Тадеуш просыпается от того, что звенит телефон. Рука и шея затекли: он заснул очень неудобно, уронив голову на стол, где-то между четвёртой убедительной беседой с местным шефом полиции и самоличным обзвоном моргов и больниц. Связь то и дело обрывалась. Тадеуш зевает, пятернёй растрёпывая волосы, и щурится: серебряные наручные часы показывают четверть первого. Телефон настойчиво продолжает звенеть. Тадеуш берёт трубку, почёсывая веснушчатый нос, и сонно спрашивает:

— Премьер-министр, слушаю?

— Господин Бартон, королева нашлась. Дозвонилась какая-то священница. Её Величество вернётся утром.

С Тадеуша мигом слетает сонливость, усталость и грызущее беспокойство. Будто камень падает с души. С Астори всё в порядке… всё хорошо… о, какое облегчение. Он улыбается и сжимает трубку:

— Прелестные новости! Отлично! Держите меня в курсе и звоните, как только Её Величество прибудет. — Он опять зевает и с надеждой смотрит на постель. Возможно, ему удастся урвать часов пять-шесть сна. Тадеуш вздыхает и привычно бормочет:

— О Мастер, сохрани королеву…

***

— О Мастер, сохрани королеву… — шепчет стоящая в тени Иарам. Она наблюдает за неподвижно плачущей Астори последние пятнадцать минут и начинает думать, что пора вмешаться. Она проходит мимо тёмных сидений и мерцающих свечей, поднимается к алтарю и осторожно касается плеча Астори.

— Ваше Величество…

Королева не откликается. Конвульсивно вздыхает.

— Я хочу любить… о Мастер, Мастер, я хочу любить и чтобы кто-нибудь любил меня… Ты слышишь? Это не так много!

— Дочь моя, — произносит Иарам твёрже и крепче сжимает плечо королевы. — Наша жизнь — длинный коридор, увешанный картинами и уставленный скульптурами. И мы идём, и в наших руках — чайная ложечка с каплей оливкового масла. И смысл в том, чтобы не расплескать масло и наглядеться на картины и скульптуры. Не в том, чтобы дойти, понимаете? И не в том, чтобы дойти первой. А вы мчались, мчались, забыв и о картинах, и о масле.

Астори не отвечает.

— Вставайте, Ваше Величество, отдохните.

Астори не отвечает. Иарам медлит, затем боязливо гладит её по голове, прижимает к себе и говорит так, как, вероятно, ей говорили в детстве:

— Иди спать, Астори, ты была хорошей девочкой сегодня.

И королева слушается: вздрагивает и торопливо кивает, поднимаясь с колен; ей слышится голос директрисы приюта.

— Да, пати Эврин.

========== 9.1 ==========

Астори сжимает трубку бледными дрожащими пальцами и, сбиваясь, набирает знакомый номер. Сипло дышит. Переминается с ноги на ногу. По виску сползает тёплая капля пота, ладони в перчатках взмокли от волнения, и Астори, покусывая губы, напряжённо вслушивается в протяжные холодные гудки. Ей не по себе. Так-то ничего особенного, обыкновенный звонок отцу, но… но сейчас всё не так, как прежде. После ночной беседы с Иарам внутри словно оборвалась и запела по-новому больная струна.

И мир меняется — или меняются представления Астори о мире и о том, как он должен работать: медленно, постепенно, но неуклонно.

— Да, солнце? — мягко спрашивает Гермион, и Астори слегка вздрагивает. Отводит прядь со лба.

— П-привет, папа… Как дела? Всё в порядке?

— Более чем, моя дорогая. Я виделся с адвокатами вчера. Слушание в Верховной комиссии состоится в начале осени, и они надеются на успех.

— Это отличные новости. А как твоё самочувствие?

— Великолепно. — В голосе отца слышатся тревожно-вопросительные нотки. — А как ты? Золотце, мне кажется, что ты чем-то… обеспокоена… что-то стряслось?

Астори облизывает губы и вымученно улыбается, встряхивая головой.

— Не то чтобы… папа… папа, ты любишь меня?

— Разумеется, родная. — Гермион звучит удивлённо. — Больше всего на свете. Конечно. Но почему ты?..

— А ты, — она всхлипывающе глотает воздух, стискивая кулаки, — ты гордишься мной?