Королевский премьер

— День добрый, господин Лун, — здоровается Тадеуш и усаживается напротив Гермиона. Тот почему-то слегка усмехается.

— Добрый, господин Бартон.

Они неловко молчат. Тадеуш начинает думать, что, возможно, ему вовсе не стоило приезжать. Что он хотел сказать Гермиону? Что хотел услышать в ответ? Или просто желал увидеть того, кто однажды стал Астори дороже собственного премьера, кто бросил её в детстве и тем не менее почти вытеснил из её сердца Тадеуша?

Что ж, всё, что остаётся теперь, — сделать глупость и поговорить честно.

— Оставьте Астори в покое, — произносит Тадеуш, опёршись локтями на стол. Гермион склоняет голову набок — треклятое знакомое движение, до одури любимое и до чёртиков ненавистное — и улыбается. Мягко так. Без издёвки.

Какого, спрашивается…

— Это она вас отправила?

— Нет, я сам, — резковато говорит Тадеуш. — И я настоятельно прошу вас, господин Лун, не докучать более Её Величеству…

Гермион снисходительно оглядывает его и подаётся вперёд.

— Бартон… значит, ты тот самый мальчишка, который разбил сердце моей дочери?

От неожиданности Тадеуш попёрхивается словами и конвульсивно сглатывает, едва не зайдясь в сиплом прогорклом кашле. Он стучит себя по груди. Старается скрыть замешательство.

— Что?

— Ты хотя бы видел, что сделал с ней? — продолжает наступление Гермион методично и неизбежно, как горная лавина. — Она раздавлена. Уничтожена. И ты виновен в этом.

— Нет, — защищается Тадеуш. — Астори сама выбрала этот путь. Я просто не мог оставаться с ней после всего, что она…

Гермион устало качает седой головой.

— Она любит тебя.

Угловатые плечи Тадеуша прыгают: он проводит пальцем по линии рта и ломано усмехается.

— Они ни разу не сказала этого за семь лет.

— А сейчас — разве это не очевидно?

— Я уже не знаю, что очевидно, что нет. — Он сцепляет руки под столом. — Я давал ей бесконечное число шансов… год за годом… и всё впустую. Я шёл к ней, даже не будучи уверен, что она любит меня… О Мастер. Это было больно.

— Ей тоже больно сейчас, — возражает Гермион. — Это то, чего ты хотел? Чтобы она сгорела?

Тадеуш потупляет взгляд.

— Не этого.

— А чего тогда?

— Я не… не знаю. Я хотел быть свободным. Просто… дышать. — Он неосознанно касается горла. — Дышать.

Гермион откидывается на спинку стула.

— Вы оба такие дети… полюбили не тех и невовремя. И мучаетесь от этого.

— И что нам делать? — спрашивает Тадеуш, не слишком надеясь на ответ. Ну и пусть. Всё равно эта беседа с самого начала пошла наперекосяк.

— Попытаться исправить то, что натворили… или не исправлять. Увязнуть ещё глубже и получать от этого удовольствие.

— Вы смеётесь надо мной, — недоверчиво и обиженно фыркает Тадеуш.

— Отнюдь. Я не думаю, что вы когда-нибудь сможете полностью отпустить друг друга.

Тадеуш с гордостью выдвигает подбородок.

— Я отпустил.

— Ну разумеется! — Гермион скептически изгибает бровь. — Именно поэтому ты тычешь ей в лицо своей новой пассией… мальчишка. Тебе легче от того, что она ревнует? Легче? Стал счастливее от этого, ну?

Тадеуш вздыхает.

— Нет… — Он с мольбой поднимает взгляд. — Только не говорите ей.

— А ты не говори, что я рассказал тебе, как ей… непросто сейчас. Астори этого не перенесёт. Она ведь такая…

— Гордая, — произносят они одновременно и улыбаются. В камере становится чуточку теплее.

========== 8.6 ==========

Астори никогда не снились кошмары. Вернее… вернее, конечно, снились, как и любому нормальному человеку, особенно часто — в университете, но такого наплыва дурных снов, как в последний год, она вспомнить не может. По ночам её душат ужас, отчаяние и ревность, и сюжеты, в которых они находят отражение, каждый раз одни и те же.

Она сидит на троне. Одна. Зал пуст, за окнами темно, но во мраке вспыхивают мутными разводами отблески огня. На голове корона; она давит и жжёт виски. Потом Астори внезапно, но отчего-то очень логично оказывается на балконе. Внизу раскинулся Эглерт — все двадцать семь провинций, включая островные архипелаги, как на ладони. Точно расстелили карту на столе. Или она в самом деле подошла к карте, висящей в её кабинете, тычет пальцем в переплетение автострад и железных дорог и кричит, надрывая глотку: «Ты станешь моим или сгоришь дотла!»

Конечно, обращается она к Северу.

И вот Астори снова на балконе, и внизу бушуют пожары, слышатся вопли, стоны и детский плач, а она смотрит вперёд неотступно и надменно и словно ничего не слышит и не видит. И идёт. Ступает с балкона в пропасть, мягко касается каблуками выжженой земли, шагает: её облизывают языки пламени, но Астори не замечает, вытаскивает полыхающий меч и заносит его — над картой северных территорий. Вонзает. Лицо опаляет жаром; кровь течёт по щекам, по носу, пачкает руки — они липкие и красные, но Астори лишь крепче сжимает меч и выпрямляется.

И всё исчезает, остаётся только бесплотная тёмная пустота, и среди неё — Тадеуш. Молчащий. Суровый. Презирающий.

«Значит, мы сгорим дотла».

Астори пытается добежать до него, но чем быстрее она бежит, тем дальше он кажется. Вдруг он вырастает перед ней: зелёные глаза прищурены, губы плотно сжаты. Астори хочется упасть на колени и сказать: «Пожалуйста, прости меня».

И: «Я тебя люблю».

И ещё: «Я сделаю всё, что ты захочешь».

Но Тадеуш уходит, и она опять одна. Навсегда. Нет шансов: ни вторых, ни третьих, ни десятых.

Астори просыпается в ледяном поту с вскипающим хриплым криком на губах и долго не может прийти в себя; она комкает простынь и сглатывает слёзы, от которых слабеет тело и душа. Это уже чересчур. Её ошибки нагоняют её не только в реальности, но и во снах. Такого она не вынесет и рано или поздно просто-напросто сломается: не хватит сил стараться быть хорошей, и она пошлёт этот несправедливый дурацкий мир к чёртовой матери.

Но она не имеет права. Она королева и мать. И дочь. На ней лежит ответственность не за одну себя, и об этом стоит вспоминать почаще, а в идеале — вовсе не забывать.

На летних каникулах Астори увозит детей из Метерлинка в поездку по стране, захватив с собой достаточное количество охраны, чтобы ужас в Медовом пике никогда больше не повторился; они проводят три незабываемые недели, исколесив побережье, побывав у подножий Кондракар и навестив четыре королевские резиденции в разных провинциях. Луана и Джоэль в полном восторге: они путешествуют с мамочкой! Астори смотрит на жизнерадостно щебечущих детей и чувствует, как её отпускает бессонная тревога и злая желчная горечь.

Кажется, хоть что-то в её жизни осталось неизменным.

А потом ей звонит Тадеуш, который месяц назад уверял её, что она преспокойно может покинуть столицу хоть на всё лето и он управится здесь один, и властно говорит, что ей требуется бросить всё и всех и отправиться на Север. Астори едва не захлёбывается возмущением.

— Что-что? — Она сжимает белыми пальцами трубку и запахивает халат — уже вечер, она думала принять душ и почитать детям на ночь. На другом конце провода, на другом конце страны Тадеуш кашляяет, наверняка вертит в руках карандаш — Астори хорошо известны его привычки — и повторяет:

— Это необходимо.

— Господин премьер-министр, какого…

— После выступлений, — жёстко перебивает Тадеуш, — которые были подавлены с применением резиновых пуль и слезоточивого газа, несмотря на наши запреты, волнения лишь усилились. Народ жаждет возмездия.

— Виновные были наказаны, — возражает Астори.

— Сняты с должности? Получили выговор? Заплатили штраф? Этого недостаточно.

— Но невозможно вечно идти на поводу у народа!

— Разумеется, — хмыкает он, и от этой знакомой интонации у Астори мурашки бегут по телу. — Вы-то привыкли поступать с точностью до наоборот.

Виснет нетерпеливая пауза. Астори не выдерживает первой:

— Чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы, Ваше Величество, поехали на Север… навестили бы школы, больницы, мэрии… — Опять пауза. И внезапно — низко и тихо: