Королевский премьер

— Не надо! Они ведь дети! Они дети, не надо!..

Она не потеряет их. Нет. Никогда.

— Оставьте их, я умоляю! Пожалуйста! Пожалуйста!

Она ослабевает, она сходит с ума. Астори извивается в конвульсиях.

— Нет!..

Она всаживает каблук в ногу держащего её террориста; тот вскрикивает и от неожиданности выпускает её. Астори кидается к дочери, спотыкается и падает перед ней. Ярость и ужас придают ей сил. Она впивается зубами в руку — неважно, чью, эта рука угрожает её малышке. Астори рычит. Астори кусается. Астори взвизгивает.

Луана захлёбывается слезами; ей с дивана вторит Джоэль.

— Мамочка-а-а!..

Мамочку хватают и колотят. Астори пытается отбиваться, но тщетно. Пощёчина, зуботычина, пинок… Она уже почти не ощущает боли. Только голова дёргается из стороны в стороны от сыплющихся ударов.

— Ты её ухлопаешь сейчас, хорош!

Из неё прекращают выбивать воздух. Астори старается продышаться — не может. Сердце скручивает. Живи, живи… ты нужна своим детям. Ты королева.

Даже не смей умирать на радость этим сволочам.

Она касается пальцем вспухшей губы, пробует кровь. Поднимает дрожащий, исполненный ненависти взгляд, и в нём столько бессильного полоумного бешенства, что стоящий рядом террорист невольно испытывает облегчение от того, что у неё в руках нет пистолета.

Астори ненавидит Север.

Они перешли черту, отделяющую хрупкий мир от войны.

Едва она вернётся — а она вернётся — она истребит их всех, всех до единого, потому что они заслужили это. Они пошли против неё и её детей. Против всего Эглерта. Астори не простила им бунта на площади — и не простит сегодняшнего дня.

Бешеных собак пристреливают.

***

Тадеуш мерит шагами кабинет. На столе остывает четвёртая чашка кофе. Он рычит, тяжело топает, ерошит волосы и думает, думает, думает… Он сходит с ума. Ожидание выедает изнутри.

Наверно, он был чересчур резок с военными сегодня… ну да к чёрту. Ему всё равно.

«Если с головы королевы упадёт хотя бы один волосок, я лично позабочусь, чтобы ваша карьера была перечёркнута. Вы меня поняли? Её Величество должна быть жива и здорова».

Он боится за неё. Надо бы достать коньяк. Тадеуш дрожащими руками наливает себе, звякая горлышком бутылки о края стакана, залпом выпивает и трясёт головой. Пить на работе — непрофессионально.

Но он не может по-другому. Тадеуша мучает бессильный страх.

Мастер, храни королеву.

***

Когда в дом врывается освободительный отряд, Астори хватает только на то, чтобы дышать и ненавидеть. Один из террористов выставляет её перед собой как щит: дуло пистолета опаляет окровавленный висок ледяным поцелуем. Астори смотрит и не видит. Не чувствует.

Когда раздаются четыре одновременных выстрела и пуля чиркает возле её щеки, она прикрывает глаза. Террорист оседает мёртвым мешком.

Это закончилось.

Закончилось?

Астори знает: её месть только начинается, и она будет долгой и жестокой.

========== 6.6 ==========

До Метерлинка они добираются на вертолёте. Изморенные и заплаканные дети засыпают в пути на коленях Астори, не произносящей ни слова до самого Серебряного дворца: она лишь поджимает разбитые губы и моргает. Каждое движение отдаётся болью во всём теле. Её слегка потряхивает; скрежещущий гул винта царапает барабанную перепонку, а Астори буравит безжизненным взглядом носки своих туфель и молчит. Нет сил даже думать о том, что произошло.

Она уже всё решила.

Во дворце Астори решительно отмахивается от сочувственных причитаний камердинеров и запирается в своих покоях. На лицах придворных она успевает заметить ужас пополам с вежливо сдерживаемым отвращением. Значит, она выглядит совсем плохо. Уложив в кровати спящих детей, она нетвердой походкой выходит в гостиную. Щёлкает светом. Оглядывается, прищурившись. Мебель, полы, потолки… ничего не изменилось.

Только она сама.

Астори, касаясь бесчувственными пальцами изгибов дивана и кресел, следует через мертвенно-тусклое сухое пространство комнаты к зеркалу, дотрагивается до рамы и взглядывает на себя — пристально и внимательно, впервые за этот сумасшедший тяжёлый день. Рот прорезает желчная усмешка. На неё измученными глазами смотрит забитая женщина со спутавшимися волосами, кровоподтёками на бледном припухшем лице и раздражительной нервозностью в лихорадочными движениях.

Королева.

Астори передёргивает судорога; она падает в кресло и заливается бессильными истерическими рыданиями, зажимая руками рот, чтобы срывающиеся на дикий хохот всхлипывания не разбудили сына и дочь. Она плачет и смеётся. Смеётся и плачет. Сползает на пол, цепляясь за бархат подлокотников, утыкается носом в собственный локоть; ткань рубашки пропиталась слезами. Сердце рвётся от конвульсий, бешено качая яростную усталую кровь.

Королева рыдает одна в пустой комнате, потому что ей одиноко и плохо.

Астори не выходит из дворца три дня подряд, не показывается прессе, не общается с политиками. Она пьёт. Алкоголь и сердечные капли. Окончательно потерять контроль не позволяет лишь навязчивая мысль, что она нужна своим детям, которым не легче, если не труднее. Они маленькие. Они не знают, как с этим справиться.

Впрочем, она и сама не знает. И поэтому продолжает пить.

Она не читает газет и не берёт трубку, хотя Тадеуш звонит ей с завидным упорством практически круглосуточно. Но Астори не может показаться ему… такой. Униженной, раздавленной, побеждённой. Она не перенесёт, если он разочаруется в ней или начнёт её жалеть.

Королева не нуждается в жалости.

Уолриш и его племянник с племянницей навещают Астори; она принимает их официально, в своём кабинете, не глядит на них во время короткого разговора и быстро прощается. Их соболезнования и лживые уверения в дружбе бесполезны. Она найдёт Уолриша, когда наступит время, а Астори знает, что оно наступит. Её месть Северу невозможно провернуть в одиночку.

Теперь Астори умнее. Время и Тадеуш учат осторожности. Она не станет нападать открыто: выждет, затаится, даст северянам убедиться в своей безнаказанности… Они роют себе могилу. Рано или поздно, но карающая королевская десница настигнет их.

Астори ничего им не простила, но она повзрослела и научилась терпению. Тадеуш, конечно, будет против… будет против, но она заставит его и прочих советников повиноваться уговорами или силой. Долг королевы — служить народу, долг вассалов — служить королеве.

Так пусть служат.

Вечер. Нависшее покатое небо вымазано чернилами, листва на деревьях в парке зловеще шелестит от порывов жестокого ветра. Часы бьют полдесятого. Премьер-министр упорно просит об аудиенции уже четвёртый раз подряд за три часа, и Астори, взбалтывающая в бокале торик, наконец нехотя соглашается. Она не сумеет прятаться от него вечно. Надо расставить всё по полочкам, и чем раньше, тем лучше… и тем тяжелей. Астори боится реакции Тадеуша и глушит этот страх крепким ториком — если перепить больше положенного, может показаться, что ты и вправду пьяна.

Астори хочет опьянеть. Ей слишком хреново, чтобы оставаться трезвой.

Синяки на лице побаливают, говорить трудно; кровоподтёки ежедневно замазывают кремом и припудривают, чтобы было не так заметно, но это выглядит ещё ужаснее. Она похожа на клоуна. Астори почёсывает бровь и ждёт. Томительно, невыносимо долго.

Что он скажет, когда увидит её?

— Ваше Величество, господин премьер-министр.

— Просите.

Астори встаёт, доливает торик в бокал до краёв и отпивает, зажмурившись. Горло обжигает, она остро втягивает воздух и дрожащими руками отодвигает бутылку. Открывается дверь — Астори замечает краем глаза. Тадеуш почтительно склоняется.

— Ваше Ве… — он осекается на полуслове, распахивает зелёные изумлённые глаза. Рот округляется. С лица сбегают краски.

— Заходите, заходите. — Астори поворачивается, заправляет за ухо прядь и деланно улыбается. Левое веко подёргивается. — Рада вас видеть. Присаживайтесь, пожалуйста, не стесняйтесь.