Страница 29 из 62
Машину уверенно догоняло чудовище. В тот момент Сане показалось, что это медведь, только почему-то серый. Чудовище неслось галопом, разевая страшную клыкастую пасть. Оно было лохматое, с непомерно широкими плечами, но самое мучительное впечатление производили его глаза. Саня готов был поклясться, что глаза эти горели ярко-зеленым огнем и зрачков в них не было. Просто круглые зеленые фонари. Они гипнотизировали, от их взгляда становились ватными мышцы, и Саня, мужик бывалый, ходивший и под пулю, и под нож, почувствовал вдруг, что у него отваливается челюсть, а нога сползает с педали газа. Тут чудовище сместилось влево, заходя со стороны водителя, и бесконечно длинная секунда, в течение которой Саня был слегка не в себе, кончилась. Человек утопил педаль до пола и двинул рулем вправо.
Раздался удар, левое переднее окно рассыпалось в мелкое крошево, и у Сани над ухом лязгнули немыслимых размеров зубищи. Но машина уже набрала скорость — вдогонку ей донесся оглушительный, совершенно медвежий рев. Саня уходил от жуткого угла переулками, выжимая из машины все, что можно, и принципиально не глядя назад. Только выскочив на хорошо освещенный и не очень страшный проспект, он позволил себе бросить взгляд в зеркало. Никого там, конечно, не было. Тогда он стер со щеки теплую липкую слюну чудовища и попытался вытряхнуть из-за воротника осколки стекла. Потом вспомнил про Иванова и остановился.
Иванов уже не был в шоке. Лицо его приобрело нормальный цвет, руки выпустили камеру, дышал он свободно и легко. Саня сунул ему под голову свернутую куртку и принял единственно верное решение — как можно быстрее ехать домой, к Иванову на квартиру. Туда, где лежит большая записная книжка с телефонами журналистов. Если Иванов не очнется, скажем, через час, Саня начнет обзванивать тех, чьи фамилии ему известны, и звать на выручку. То, что везти Иванова в больницу не след, Сане подсказало здоровое чутье отставного спецназовца. Пусть лучше дома полежит — живее будет. У самого Сани переносица уже не болела, но глаза отчаянно резало. Посреди мостовой красовался настежь открытый канализационный люк. Саня не стал ждать, пока из него покажется Большая Московская Черная Крыса, и рванул с места.
Иванов на квартире проснулся. Двигался он с трудом, провал в памяти, характерный для обморока, у него тоже имелся, но небольшой. Во всяком случае, то, что они преследовали черный «Рэйндж», Иванов помнил. Остальное он узнал из весьма эмоционального рассказа Сани, и тут же уковылял в проявочную. Как ни странно, пленка засвечена не была. Она испытала какое-то воздействие — на всех отпечатках получилась «крупа». Но только шестой кадр превратился в белое пятно. Видимо, поразивший Иванова импульс был очень узко направлен. Впрочем, что это был за импульс и был ли он вообще, Иванов не помнил. Тут ему память отшибло начисто. В разговоре с Гаршиным Иванов свое тогдашнее состояние определил как «утюгом по голове». Гаршин, которого утюгом никогда не били, но однажды лупили кирпичом, посоветовал Иванову не отчаиваться. Гаршина состояние Иванова пока не очень интересовало. Его интересовали в первую очередь снимки. Еще он хотел знать, отчего это Иванов, особым патриотизмом никогда не страдавший, не хочет отдавать фотографии в зарубежное агентство. «Не знаю, — сказал Иванов. — Во-первых, очко играет. А во-вторых… опять-таки страшно. Тут просто торчат наружу уши нашего любимого государства, чтоб ему… Здесь все неспроста». И они пришли к соглашению. Заключали его на эзоповом языке, но поняли друг друга отлично.
Известно, что в любой мало-мальски серьезной газете успешно трудятся на штатных должностях работники спецслужб. Обычно заведуют непрофильными отделами, иногда замещают главного редактора или ответственного секретаря. И уж кому-кому, а Гаршину досконально известно, что «аномальная» журналистика с самого ее возникновения курируется особенно жестко. Если ивановские фотографии пахнут государственной тайной, то продать их иностранцам — значит просто сунуть голову между наковальней и молотом. Самым разумным представлялось для начала передать снимки признанному авторитету по ловле летающих тарелок Гаршину и пусть он, авторитет, попробует опубликовать их. Если при прохождении снимков через газету Гаршин обнаружит противодействие, все ясно. Если снимки у него бесследно исчезнут из запертого кабинета — еще яснее. Ну, а коли их попрут у Гаршина с квартиры, тогда Иванову просто надо радоваться, что живым ноги унес.
«Если же ничего подобного не случится, — рассудили они, — так Иванов потом себе еще наснимает». «Да я форменную охоту устрою на эти тачки!» — горячился слабым голосом Иванов. Разумеется, никакой более или менее правдоподобной версии о том, кто и почему в Иванова стрелял, выработать не удалось. Только слегка осмелевший Саня рискнул взять в руки фотографию и признал в чудовище московскую сторожевую необычно больших размеров и нестандартной расцветки. Облегчению его не было границ. А вот Иванов чувствовал себя все более и более неважно и насторожен был весьма. «Знаешь что, — сказал он Гаршину, — сделаем так. Сейчас я наклепаю отпечатков и попрошу Саню смотаться до вашей редакции. Оставит их у охраны, в конверте на твое имя. А то что-то мне неспокойно». И положил трубку. Гаршин остался сидеть у телефона и приходить в себя. История действительно была из ряда вон. В душе Гаршин Иванова проклинал. За фотографию летающей тарелки еще ни одного репортера не убили. А вот за фото диковинного оружия шлепнуть могли вполне. Это тебе не Крыса. В Крысу Гаршин, впрочем, не верил, хотя диггеры исчезали в московских подземельях большими группами, хорошо организованными и, судя по всему, даже вооруженными. Исчезали в процессе розыска исчезнувших. Черт их знает, куда они там деваются.
— Их ест Крыса, — глубокомысленно сказала Таня. — По словам очевидцев, она ужас какая большая и очень черная. Только вот очевидцы ее толком не видели. Пугались и убегали раньше, чем она приходила. Ты знаешь, что подземные экскурсии закрыты уже полгода? Скоро в Москве не останется диггеров. Все, кто не испугался, ищут пропавших и тоже пропадают. А остальные по домам сидят и в туалет боятся зайти…