След зомби

Зигмунд смотрел на Мастера и мучительно соображал, как поставить следующий вопрос. Фраза «Школу примет Хунта» была явно неспроста. Саймон, конечно, еще молод, но всем известно, что его кандидатура одобрена Базой и всячески поддерживается Штабом. Вплоть до того, что инцидент со стрельбой по фотографу на мнение Штаба никак не повлиял. И тем не менее Саймон больше не ходил на расчистку. Мастер якобы натаскивает его на принятие оперативных решений. Ну-ну. Врите дальше. Но сейчас объясните мне, что я должен передать Хунте.

— Ты когда Саймона в группу вернешь? — спросил Зигмунд небрежно.

— Никогда, — и Мастер улыбнулся чудесной своей широкой улыбкой. Только глаза у него при этом стали такие злые, что Зигмунд вскочил, пробормотал: «Ну, я побежал, ладно? Нехорошо, там ребята ждут…» — и пулей вылетел из класса.

Когда Гаршин окончил свой рассказ, за окном стемнело, а в комнате было душно от табачного дыма. Таня сидела в кресле с ногами и грызла ноготь. На Гаршина она не смотрела.

Гаршин открыл форточку и отпер дверь. Потом вставил в розетку телефонный шнур и в десятый раз включил чайник. Таня молчала.

В общем и целом гаршинский рассказ был логичен. Необычен — да, но не более того. «Аномальному» журналисту приходится иметь дело с необычным каждый день. Главное — уметь понять, где кончается шизофрения и начинается действительно Чужое, Неведомое. Шизофрении в поведанной Гаршиным истории не было ни на грош. Да, она изобиловала провалами и неясностями. Сначала, пока Гаршина отвлекали звонки и визитеры, Таня пыталась что-то домыслить сама в эти паузы, но у нее мало что получалось. Потом Гаршин отключил телефон и запер дверь. Вот что он рассказал, путаясь, сбиваясь и откровенно нервничая.

Фотографер, которого Гаршин рассекречивать отказался и предложил «для ясности» называть Ивановым, позвонил в три часа ночи. Гаршин, конечно, звонку несказанно обрадовался, о чем тут же и заявил. Но Иванов в категорической форме попросил его заткнуться и слушать. Уже через минуту Гаршин, у которого сна не осталось ни в одном глазу, прилепил к трубке микрофон-присоску и нажал кнопку диктофона. На телефоне стоял многоцелевой ответчик, но он звонко щелкал при включении, а Гаршин боялся, что Иванов ударится в панику.

О черных «Рэйнджах» с двумя лишними колесами Иванов прослышал уже давно. Поначалу интерес его был чисто обывательский — он видел фотографию такой машины в допотопном номере журнала «Англия» и воспылал желанием оценить диковинный аппарат наяву. Он даже навел справки, но единственный удлиненный «Рэйндж», который удалось найти в столице, оказался то ли десятой, то ли пятнадцатой тачкой в «конюшне» Гарика А. Акопяна, владельца заводов, газет, пароходов. Ее знали все московские джиперы, и была она вся такая белая. Иванов машину осмотрел, восхитился и задумался: а что с нее толку? Три ведущих моста и огромный багажник. Легендарный старый хлам. Пресловутые арабские шейхи перестали заказывать трехмостовые «Рэйнджи», когда появился джип «Ламборгини»… В общем, не так уж интересно, как могло показаться. И вообще, на тот момент Иванова куда больше занимали таинственные исчезновения диггеров. Большую часть рабочего времени он проводил в канализационных трубах в поисках легендарной Большой Московской Черной Крысы. И когда однажды Иванов и его напарник, возвращаясь ночью на пропахшей дерьмом машине с очередного подземного вояжа, вдруг увидели перед собой огромную черную корму, они сначала просто опешили. А потом рискнули начать преследование. Тем более что Крысу снять не удалось, а фотографии грязных диггеров, ползущих по теплотрассе, спроса не находили.

«Рэйндж» шел по улицам мощно, уверенно, все его сторонились, и, чуть погоня затянись, оторвался бы. Но вдруг черный монстр сбавил ход и сдал вправо с явным намерением причалить к обочине. Слева как раз открылся соблазнительный переулочек, и напарник Иванова мгновенно туда свернул. Дело было на окраине, за полночь, улицы пустынны и едва освещены. Репортерская «Лада» встала между сугробов, не глуша, по доброй привычке, мотора, и Иванов, схватив камеру, побежал на угол — снимать.

Там его ждало горькое разочарование. «Рэйндж» за это время укатил вперед метров на семьдесят. Иванов готов был выть от обиды — двигаться по улице перебежками на глазах таинственного экипажа странного автомобиля ему не улыбалось. Тут двери «Рэйнджа» раскрылись, на улицу ступили люди, и вид их был настолько удивителен, что Иванов пулей метнулся назад, к своей машине. Рванул из кофра здоровенный «Никон» с телеобъективом и в три прыжка оказался вновь на углу.

Дальше он ничего толком объяснить не мог и фактически пересказывал со слов напарника. Гаршин этого человека не знал, но с Ивановым обычно работали тертые калачи, выполнявшие функции водителя-телохранителя. Отличный фотохудожник, Иванов был далеко не беден и мог себе такое позволить. Две-три недели в месяц он занимался постановочными съемками, после работы «лечил застарелый стресс», и ему просто необходим был кто-кто, чтобы отвезти домой расслабленное тело и центнер аппаратуры. В оставшееся время мэтр утолял детскую страсть к аномальным съемкам, где тоже без водки не обходилось, да и по шее можно было получить. Короче, не соскучишься. В итоге каждый новый ивановский напарник постепенно разлагался, привыкал к его странной тематике и даже начинал сносно фотографировать. Потом у него появлялась манера в кругу семьи разглагольствовать о полтергейстах и Большой Крысе, и через некоторое время он в глубоком смущении просил расчета.

Последний напарник (допустим, Саня его зовут) был уже явно в той кондиции, когда переживания начальника воспринимаются как личные. Окинув взглядом переулок, Саня решил, что машина стоит отлично, вышел и бесшумно подкрался к Иванову, чуть забирая вправо, чтобы иметь свой угол обзора. Он услышал, как начала хлопать шторка ивановской камеры, прибавил шагу… и тут, по его словам, Иванов вспыхнул. Как будто на него с улицы навели мощный прожектор с очень узким лучом странного голубоватого оттенка. При этом волосы у Иванова буквально встали дыбом. Саня испытал нечто — «ну, как кулаком в переносицу». Из глаз у него брызнули слезы, но тут пламя исчезло, и оказалось, что Иванов валится навзничь, отлетая в сугроб, до которого от точки съемки было верных метра три. Тут Саня включился в игру. Он прыгнул вперед, схватил бесчувственное тело и зашвырнул его на заднее сиденье. Камеру спасать не пришлось — Иванов, хоть и явно в обмороке, держал ее мертвой хваткой. Саня прыгнул за руль и дал по газам. Вырулив из сугроба, он глянул в зеркало и чуть не бросил управление. Там, в зеркале, отражалось такое, перед чем померк даже ужасающий образ Большой Московской Черной Крысы.