Первый и последний

А потом как будто с характерным звуком «вжи-и-ик» время ускоряется и звуки вокруг становятся отчетливее, а мое зрение — острее. Дверь операционной распахивается и оттуда выходит доктор Гордон, врач Долли. Не хочу верить в то, что усталость и печаль на ее лице что-то значат для моей семьи. Хочу думать, что у нее была долгая смена в больнице и она просто хочет отдохнуть. Доктор Гордон стягивает с головы шапочку и входит в комнату ожидания. Мои парни, как по команде, подскакивают с мест. Я стою у стены и боюсь пошевелиться и потерять опору, как будто это поможет мне в чем-то.

Когда доктор Гордон открывает рот, мои мир рушится. Каждый заботливо вложенный кирпичик в фундамент нашего с Долли счастья перетирают жернова неаккуратно брошенных слов в пыль, которая растворяется в пространстве и ее выносит из здания тем же унылым сквозняком.

— Простите, мистер Нортон. Мне не удалось ее спасти.

Она что-то еще говорит и даже жестикулирует. Но я уже ее не слышу. Я медленно сползаю по стене и мое зрение заволакивает туманом. Я не реагирую ни на что вокруг. Просто оседаю, как мешок с опилками. Вот так тихо и беззвучно мой мир перестает существовать. Потому что я не хочу жить без моей малышки. Не могу. И не стану.

Удар. Еще удар. Меня хлещут по щекам, а потом мое лицо оказывается мокрым от воды.

— Блядь, Дрю! — кричит на меня Лиам. — Долорес живая!

— Что? — хрипло спрашиваю, наводя резкость на пирсингованном лице басиста «Крашез».

— Зажигалка живая!

— Но… врач… она…

— Она говорила о твоей дочери. У Долли случился выкидыш.

Я перевожу взгляд на врача, которая склонилась надо мной и светит фонариком в мои глаза. Она грустно смотрит на меня.

— Простите, мистер Нортон. Сегодня был тяжелый день. Мне стоило подбирать слова аккуратнее. С Долорес действительно все… почти все в норме.

— Почти? — переспрашиваю я.

— Это большая травма для нее, мистер Нортон. И она, боюсь, еще не скоро от нее оправится. Вам нужно быть рядом с ней. Она скоро придет в себя и тогда… Вы будете нужны ей. Только я вас прошу, будьте терпеливы. Она в вас нуждается, но, скорее всего, будет отталкивать. Просто будьте рядом, Дрю, — добавляет она, сжимая мое предплечье.

— Предыдущие два раза вы тоже были ее врачом?

Она кивает, глядя на меня с грустью и усталостью.

— Да.

— Мне можно к ней?

— Я передам, когда ее перевезут в реанимацию. — На мой вопросительный взгляд доктор торопится меня успокоить. — Нужно понаблюдать за ней несколько часов. Как только действие наркоза полностью пройдет, мы переведем ее в палату. — Она поднялась на ноги, похлопав меня перед этим по руке. — Мне очень жаль.

Развернулась и вышла, а я так и остался сидеть на полу этой отвратительной комнаты, которая навсегда будет ассоциироваться у меня со скорбью и самым моим страшным кошмаром. Я тру грудную клетку в попытке уменьшить пекущий ком боли где-то там внутри. Стараюсь утешить себя тем, что Долли жива, а это главное. Но все равно внутренности скручивает от мысли о том, что Долли потеряла нашу девочку. На несколько секунд, прикрыв глаза, я представил себе, как бы она могла выглядеть. Наверняка была бы мини-копией мамы. Долли непременно одевала бы ее в яркие безумные наряды. Наша дочь все время улыбалась бы и называла меня папочкой.

Боль в груди стала сильнее от мыслей о нашем умершем ребенке. Я даже боялся представить, насколько больно Долли, если я испытываю такую агонию.

Спустя час в комнату вошла медсестра.

— Мистер Нортон, вашу жену перевели в реанимацию. Вы можете остаться с ней до перевода в обычную палату.

Я молча поднялся и пошел за женщиной. Чтобы не сойти с ума, я следил за тем, куда она меня ведет. По коридору налево, потом направо, толкнула дверь с надписью «Отделение реанимации». Здесь еще тише. Медсестры передвигаются по полу, как ниндзя, в своих пугающих белых тапочках, которые не издают практически ни единого звука. Вот там справа за дверью палаты кто-то стонет и от этого звука волосы встают дыбом на затылке и руках. Мы подходим к двери одной из палат, и медсестра останавливается.

— Она отдыхает, — говорит, повернувшись ко мне лицом. — Пока еще действует наркоз, и врач будет заходить каждые тридцать минут, чтобы проверить ее показатели. В целом все прошло хорошо. Из самого наркоза ее вывели, но организм ослаб и действие лекарства до конца не прошло, поэтому она спит. Проходите.

И вот оно — чувство нерешительности, которое то перебивает страх, то смешивается с ним, создавая безумный коктейль. Я стою на пороге палаты и не решаюсь войти. Боюсь увидеть ее с пустым животом. После стольких недель радости и надежды она внезапно проснется и поймет, что потеряла малышку. Боль в груди усиливается, как будто сжимает мое сердце железными ржавыми клещами, не давая переставлять ноги. Снова касаюсь того места, где половина моего сердца умерла с нашим не рожденным ребенком. А вторая едва бьется, рвется через эти двери к той, которая мне дороже жизни.

Я всегда считал себя сильным духом человеком. Был мужчиной до конца. Никогда не ломался и практически ни разу не сгибался под действием обстоятельств. Но здесь и сейчас я не просто ломаюсь, я крошусь на осколки, когда оказываюсь у кровати Долли. Маленькая, просто крохотная, на этой огромной кровати, которая больше похожа на центр управления полетами. Кровать оснащена кучей всякого дерьма, вокруг нее капельницы и приборы. Они все мигают и пикают, создавая какой-то безумный ритм, который навсегда въедается в мысли. Губы Долли бледные, как и остальная кожа. Из нее как будто вынули жизнь. Хотя почему как будто? Так ведь и произошло.

Я протягиваю руку и касаюсь прохладной щеки. И как только пальцы соприкасаются с нежной кожей, ломается последний хлипкий стержень, который еще оставался во мне. Я падаю на колени у кровати, с силой сжимая железные трубы, которые опоясывают скорбное ложе моей жены. Мне хочется разнести все здесь к чертовой матери, схватить любимую женщину и унести подальше от всего этого ужаса. Но все, на что меня хватает, — это сцепить зубы и тихо реветь, словно раненный зверь, чувствуя, как по лицу катятся крупные слезы. От облегчения, что Долли жива. От ужаса и боли после потери нашей малышки. Если бы врач просто сказал, что Долли потеряла ребенка, то мне кажется, что это было бы легче перенести. Но когда сказала, что моя жена потеряла нашу дочь, все стало слишком реальным. Слишком страшным и как будто чересчур ярким. Словно ослепила меня этой новостью, как мощным прожектором.

Я должен выстоять ради моей малышки. Должен помочь ей пережить весь этот кошмар и не позволить снова закрыться в себе. Именно я обязан быть сильным в это ужасное время. Я судорожно вытираю щеки, а потом поднимаюсь, сбрасываю обувь и пиджак на пол. Аккуратно ложусь рядом с Долли, стараясь не зацепить все эти трубки и капельницы. Просовываю руку у нее под головой и слегка подтягиваю к себе, заключая в объятия хрупкое слабое тело. Я буду сильным за нас двоих. Я сделаю все, чтобы она снова научилась улыбаться.

Глава 32

Долорес

Не пойму, то ли мне холодно, то ли погода действительно ухудшилась. Наверное, мне, потому что люди по прежнему ходят в шортах и футболках. И только я стою на террасе дома, укутанная в плед. Под ним мои руки гладят живот. Сегодня ровно три месяца, как внутри меня стало пусто. Больше там не бьется маленькое сердечко, оно замерло еще за неделю до того, как меня вычистили. Оказывается, я целую неделю носила в себе мертвый плод. Не хочу думать о нем, как о ребенке, как о дочке. Потому что это причиняет еще большую боль. Она разрывает изнутри и режет так, как будто ржавым тупым ножом пытается рассечь плоть, а вместе с ней и душу. Частичка меня умерла там, в операционной. И теперь я больше похожа на тень человека. С тех пор я ни разу не надела яркую одежду и не была ни на одной вечеринке. У нас с Дрю не было секса. Он даже не намекал на него, а мне противно даже думать, что ко мне кто-то прикоснется. Это неправильно, знаю. Но по-другому я сейчас не могу.