Страница 3 из 14
Где-то в этих деревьях спрятан темный прямоугольник. Дом.
«Доплывешь – не забудь привязать лодку», – всплыл в голове голос Лодочника. Улыбчивый пузач, шагающий вперевалку по пристани. Жирная волосатая спина и странная привычка одеваться не по погоде. Как он может ходить раздетым в ноябре?
«Может, и мне завести коз?» – внезапно подумал Реймер. В последнее время он редко вспоминал о еде, так как вместо голода к нему обычно приходила тошнота. Гурманом великий математик никогда не был, а во время Болезни еда больше мешала, чем способствовала выздоровлению. Поэтому вафли в рюкзаке второй день лежали нетронутыми. «Хотя нет, плохая идея. Добывать козий сыр – это ж столько труда… а самих коз надо чем-то кормить… они-то хотят есть каждый день». Тошнота достигла опасного уровня. Реймер упорно думал о козах: «А вафлями они случайно не питаются?»
Во время каждого приступа головной боли он переставал грести. Череп будто сдавливали железным шлемом. Чем дальше, тем сильнее. Раздавить хотят. Расплющить. Реймер закрывал глаза и сам себя убаюкивал. «Побушует и пройдет. Побушует и пройдет. Побушует и пройдет…»
Он придумывал разные мантры. В первый раз, пятнадцать лет назад, когда Болезнь застала его врасплох, он ничего не знал. Он не знал, что делать. Как к ней относиться? Как относиться к себе в свете взаимоотношений «человек – болезнь»? Кто он в них? Жертва? Воин? Пофигист, которому нужно максимально отстраниться и попробовать быть «выше этого»? Как вообще правильно общаться с Болезнью? Какая стратегия работает?
Ему казалось, что он победил. Сам не понял как, но победил. Точнее, не по-, а у-бедил себя, что сделал верные выводы. Что разобрался в причине. Увидел, откуда оно взялось. Как разрослось и что теперь нужно делать, чтобы оно не повторилось. Но сейчас он не видел ничего. Ни одной причины. Она случайно – случайно! – вернулась. Только ведь случайностей не бывает. В случайности Сэмюэл Реймер не верит. Значит, была причина. А он ее не видит. Он видит только нечеткие полосы цвета вокруг. Сверху – сизая. Это небо. Ниже – цвета прошлогодней травы. Берег. И маленький серый квадратик дома Лодочника с черным сараем.
«Уму непостижимо, как можно так долго грести и так мало отплыть».
Во время очередной передышки Реймеру захотелось сесть лицом к острову. Может, мотивации прибавится. Странно ведь плыть спиной вперед. Озеро большое. Сил мало. Мышц уже нет никаких. Съедены. А так, с визуальным стимулом, хоть на энтузиазме догрести можно.
Как работает «энтузиазм», Реймер тоже не знал, поскольку вещь эта крайне ненаучная и вообще эзотерическая. Ее нельзя ни пощупать, ни измерить, ни пригласить в ресторан с целью выбить интересную сделку. Но то, что в трудную минуту этот самый энтузиазм совершает чудеса, – факт. А в факты аналитик больших данных не верить не может.
Развернуться в лодке на сто восемьдесят градусов – сложно. Особенно когда и прямое сидение большого труда стоит. Вставать и разворачиваться на ногах – глупость. Он свалится, не успев разогнуть колени. А это уже не под берегом. Тут и утонуть можно. Необходим план получше. Простой и короткий – на другие планы пришлось бы тратить слишком много энергии. А энергию нужно направлять в весла. Не в планы.
Реймер напряг извилины. Как развернуться лицом к острову, чтобы не вставать? И чтобы вообще не падать? Можно развернуть лодку. Но это тоже потребует много сил. Много сил на действие, которое не приблизит к финишу. Не-а. Не годится. Можно запрокинуть голову назад – и остров будет виден вверх ногами. Правда, тогда Реймер сам очень скоро перейдет в перевернутое положение, еще раз ударившись обо что-нибудь твердое. Чувство равновесия тоже съедено Болезнью, а без него гравитация превращается во врага.
Реймер попробовал перекинуть ноги на другую половину лодки не вставая. Ухватившись за борт, он изо всех сил напряг пресс – вернее, то, что от пресса осталось. Ноги перелетели через край сидения и приземлились ближе к условной «корме». Непослушные, чужие ноги. Лодка с обеих концов была одинаковой. Тут что корма, что нос – все едино.
Голова закружилась. Раньше – еще в начале осени – она кружилась, когда «резко встал», «резко поднялся по лестнице» или «поползал по полу, свесив голову вниз, пытаясь вытащить из-под кровати упавший телефон». Теперь она кружилась без повода. А вот акробатика на воде вообще не могла пройти бесследно. Развернуться сидя! Хорошо, хоть не вырвало.
Реймер сосредоточился на дыхании, пережидая головокружение. «Надо поставить себе цель: съесть вафли. Точнее, дожить до того дня, когда я съем эти вафли. А будет это нескоро, если тошнота не пройдет. Она сама не пройдет. Такое само не проходит. Оно или побеждается, или от него умирают». (Реймер был убежден, что видел и победу, и смерть).
Дикий мрачный пейзаж действовал угнетающе. Плыть никуда не хотелось. Хотелось лечь в лодку и заснуть. Желательно под одеялом – высокая температура Реймеру надоела. Она отдавала ноябрю слишком много реймерового тепла.
Глядя расфокусированным взглядом на остров – на все еще далекий черный остров – он взял в руки весла. Механически. Как робот. Механическим взмахом опустил в воду – и тут же сообразил, что теперь надо грести по-другому. Иначе он начнет плыть назад, к дому Лодочника. А как грести теперь?
Реймер посмотрел на лопасти. Нерешительно отвел вперед. Опустил в воду. С силой начал толкать от себя. И понял, что совершил очередную глупость.
Грести «от себя», сидя лицом к носу, очень неудобно. Гораздо тяжелее, чем сидя лицом к корме. Нормальные люди именно поэтому задом наперед сидят.
«Неужели нельзя было подумать об этом заранее?»
Реймер не привык в трудных ситуациях ругать себя. Да и вообще в любых ситуациях. Это ни к чему. Это плохой тон по отношению к самому себе. Но злость из-за собственной непредусмотрительности обругала его сама.
Реймер почти взбодрился. Злость, как и любая сильная эмоция, придает сил.
«Вот идиот. Надо поворачиваться обратно».
Высокая температура в сочетании с холодным ветром сушила губы, глаза, на ладонях слазила кожа. «Какое гадкое состояние. Скорее бы все это уже закончилось».
Реймер мысленно добавил, что это касается его скорейшего прибытия на остров и только.
Снова взялся руками за борт.
Одна нога.
Вторая.
Голова закружилась сильнее, и его вдруг занесло влево. Лодка закачалась. Страх уговаривал Реймера припасть на дно, чтобы не вывалиться. Только не туда. Только не в холодную воду. Не сегодня. Пляжный сезон закрыт.
«Побушует и пройдет, побушует и пройдет…» – великий математик снова принялся грести. Тошнота подкатила к горлу. Спазм пустого желудка.
– Побушует и пройдет… – уже вслух сказал Реймер и испугался. В воздухе эти слова звучали совсем по-другому. Внутри него они были мантрой. А снаружи слова превратились в танцующих призраков. Они кружили вокруг него, как вокруг павшего на бранном поле, ненадолго живого солдата. Они плакали над его ранами и улетали в туман, не сбив по пути ни одной птицы. Хотя могли! А этот тихий дрожащий голос? Это чужой голос. Это хрип непонятного слабака, который больше не может терпеть собственную слабость и пытается ее вербализировать.
Реймеру стало одновременно стыдно и противно. И дальше он греб молча.
Весла с каждым взмахом тяжелели. Побыв раненым солдатом, Реймер стал теперь больной вороной, которую крылья больше не держат в небе. Но сравнивать весла с крыльями как-то неправильно. Они – не часть его тела. Не часть Сэмюэла Реймера. Они – чужое имущество. Которое Лодочник надеется в скором времени себе вернуть. Он ведь знает, зачем Реймер едет на остров. Он все понимает. И ждет, что недели через три, максимум – через месяц он сможет приплыть и забрать свою лодку.