Страница 56 из 135
"Нет, тут, наверное, ошибка, - размышлял он, сидя на кровати с одним ботинком в руке. - Ну, конечно, меня спутали с кем-то. С тем, кому хотели отомстить. Да, это так, - решил он с облегчением. - За что, за что кто-нибудь может ненавидеть именно меня?"
Ботинок вдруг выпал из руки советника. Не без смущения он вспомнил, как недавно сболтнул страшную глупость: в разговоре со знакомым, неким Роубалом, допустил бестактный намек на его жену. Всему свету известно, что жена изменяет Роубалу и путается с кем попало; да и сам Роубал знает, но не хочет подавать виду. А я, олух этакий, так глупо брякнул об этом!.. Советнику вспомнилось, как Роубал с трудом перевел дыхание и стиснул кулаки. "Боже, - ужаснулся Томса, - как я обидел человека! Ведь он безумно любит свою жену. Я, конечно, попытался перевести разговор на другую тему, но как Роубал закусил губу! Вот уж у кого есть причина меня ненавидеть!
Конечно, не может быть и речи о том, что в меня стрелял он. Но я бы не удивился, если..." Томса оторопело уставился в пол. "Или вот, например, мой портной... - вспомнил он с тягостным чувством, - пятнадцать лет он шил на меня, а потом мне сказали, что у него открытая форма туберкулеза. Понятное дело, всякий побоится носить платье, на которое кашлял чахоточный. И я перестал у него шить.
А он пришел просить, сижу, мол, без работы, жена болеет, надо отправить детей в деревню... не удостою ли я его вновь своим доверием. О господи, как он был бледен и как болезненно обливался потом! "Господин Колинский, - сказал я ему, ничего не выйдет, мне нужен портной получше, я был вами недоволен". - "Я буду стараться, господин Томса", - умолял он, потный от испуга и растерянности, и чуть не расплакался. "А я, - вспомнил советник, - я спровадил его, сказав: "Ну, там видно будет", - хорошо известная беднякам фраза! Портной тоже может меня ненавидеть, - ужаснулся советник, - ведь это страшно: просить кого-нибудь о спасении жизни и получить такой бездушный отказ! Но что мне было делать? Я знаю, он в меня не стрелял, но..." У советника становилось все тяжелее на душе.
Вспомнилось еще кое-что... "Как это было нехорошо, когда я на службе взъелся на нашего курьера. Никак не мог найти один документ, ну. и вызвал этого старика, накричал на него при всех, как на мальчишку. Что, мол, за беспорядок, вы идиот, во всем здесь хаос, надо гнать вас в шею!.. А документ потом нашелся у меня в столе! Старик тогда даже не пикнул, только дрожал и моргал глазами..." Советика бро215 сило в лор. "Но ведь не следует извиняться перед подчиненными, даже если немного обидишь их, - успокаивал он себя. - Как, должно быть, подчиненные ненавидят своих начальников. Ладно, я подарю этому старику какой-нибудь старый костюм... Нет, ведь и это его унизит..."
Советник уже не мог лежать в постели, одеяло душило его. Он сел и, обняв колени, уставился в темноту; мучительные воспоминания не покидали его... "Или, например, инцидент с молодым сослуживцем Моравеком; Моравек - образованный человек, пишет стихи.
Однажды он плохо составил письмо, и я сказал ему: "Переделайте, коллега!" И хотел бросить эту бумагу на стол, а она упала на пол, и Моравек нагнулся, покраснев до ушей... Избил бы себя за это! - пробормотал советник. - Я же люблю этого юношу, и так его унизить, пусть даже неумышленно!.."
В памяти Томсы всплыло еще одно лицо: бледная, одутловатая физиономия сослуживца Ванкла. "Бедняга Ванкл, он хотел стать начальником вместо меня. Это дало бы ему на несколько сотен в год больше, у него шестеро детей... Говорят, он мечтает отдать свою старшую дочь учиться пению, а денег не хватает. И вот я обогнал его по службе, потому что он такой тяжелодум и работяга. Жена у него злая, тощая, ожесточенная вечными нехватками. В обед он жует сухую булку..."
Советник тоскливо задумался. "Бедняга Ванкл, ему должно быть обидно, что я, одинокий, получаю больше, чем он. Но разве я виноват? Мне всегда бывает неловко, когда этот человек укоризненно глядит на меня..."
Советник потер вспотевший лоб. "Да, - сказал он себе, - а вот на днях кельнер обсчитал меня на несколько крон. Я вызвал владельца ресторана, и он немедля уволил этого кельнера. "Вор! - кричал он. - Я позабочусь о том, чтобы никто во всей Праге не взял вас на работу!" А кельнер не сказал ни слова, повернулся и пошел. Тощие лопатки вздрагивали у него под фраком..."
Советнику не сиделось на постели. Он пересел к радиоприемнику и надел наушники. Но радио молчало, была безмолвная ночь, тихие ночные часы. Томса опустил голову на руки и стал вспоминать людей, встреченных им в жизни, непонятных маленьких людей, с которыми он не находил общего языка и о которых прежде никогда не думал.
Утром, немного бледный и растерянный, зашел он в полицейский участок.
- Ну, что, - спросил инспектор, - вспомнили вы, кто вас может ненавидеть?
Советник покачал головой.
- Не знаю, - нерешительно сказал он. - Таких людей столько, что... - Он безнадежно махнул рукой. - Кто из нас знает, сколько человек он обидел... Сидеть у окна я больше не буду. И, знаете, я пришел попросить вас прекратить это дело...
1928
РАССКАЗЫ ИЗ ДРУГОГО КАРМАНА
Переводы Т. АКСЕЛЬ и Ю. МОЛОЧКОВСКОГО
РЕДКИЙ КОВЕР
- Гм... - сказал доктор Витасек. - Я, знаете ли, тоже кое-что смыслю в персидских коврах. Согласен с вами, господин Таусиг, что нынче они не те, что прежде. В наши дни эти восточные пройдохи не утруждают себя окраской шерсти кошенилью, индиго, шафраном, верблюжьей мочой, чернильным орешком и разными другими благородными органическими красителями. Да и шерсть уже не та, а узоры такие, что смотреть противно. Да, утрачено искусство ткать персидские ковры! Потому-то в такой цене старинные, вытканные до тысяча восемьсот семидесятого года. Но такие уники попадаются в продаже очень редко, только когда какая-нибудь родовитая фамилия "по семейным обстоятельствам", - так в почтенных домах называют долги, - реализует дедовские ценности. Однажды в Рожмберкском замке я видел настоящий "трансильван", это, знаете ли, такие молитвенные коврики, турки выделывали их в семнадцатом веке, когда еще хозяйничали в Трансильвании. В замке туристы топают по "ему горными подкованными ботинками, и никто понятия не имеет, какая это ценность... ну, просто хоть плачь! А один из самых драгоценных ковров в мире находится у нас, в Праге, и никто об этом не знает.