Демон-хранитель

И надо же в этот момент в этом месте возникнуть старой монахине, которая ранее неуспешно искала здесь Эмму. Её подслеповатые глаза, казалось, расширились до размеров столовых тарелок от возмущения от услышанного и разочарования от увиденного. Монахиня уперла руки в боки и глядела на происходящее взором, не предвещавшим окружающим ничего хорошего, а особенно Эмме, потому что всё выглядело сейчас так, что агрессором являлась она.

— Что. Здесь. Происходит, — чеканила слова пожилая женщина.

Зеленоглазая девочка молчала. Я видел, как она поджала губы, видел, что она считает себя правой и поэтому не собирается оправдываться, сцепила руки на груди в замок. Вот ведь упертая! Я смотрел на Эмму, Эмма смотрела на меня — перекрестие взоров. Надо бы по-хорошему, как хранителю, разозлиться на неё, но я был ею доволен и одобрительно улыбнулся. В её глазах плеснулась благодарность и обожание.

— Эмма, — монахиня вырвала нас из единения теплых взглядов. — Может расскажешь, что здесь происходит?

Она упорно молчала. Девочки, пришедшие учинить расправу над ней, тоже. Но я-то видел в их взглядах возникшее к ней, пока ещё смутное, но уважение — она их не выдала.

— Так… в молчанку значит вздумала играть, Эмма, — гневно взвизгнула монахиня, — сегодня ты останешься без ужина.

Я быстро пробежал глазами по побледневшему и мигом ставшим расстроенным лицу девочки. Сегодня на ужин был её любимый десерт — шоколадный пудинг. Эмма горько сглотнула, но ещё сильнее сжала пухлые губки, не растеряв уверенности в своей правоте. Я усмехнулся, у моей девочки — характер бойца.

— Ночью к вам, сестра Агата, придет мой злой демон Геральд и задушит вас, — злобно проворчала она.

Я всхлипнул от изумления и недоуменно уставился на вставшую в решительную позу Эмму. Злоба и озорство в больших глазах, обрамленных черными пушистыми ресницами. Она смотрела на меня и усмехалась, прямо как я сейчас, глядя на нее.

Монахиня перекрестилась и убежала, охая. Девочки тоже поспешили ретироваться. На залитой солнцем поляне сада остались только мы. Я не мог сердиться на неё, никогда не мог. Упертость и любовь к риску у меня и у самого были в крови. Разве я мог не передать этого своей подопечной? Но лицо я все-таки сделал суровым.

— Сердишься? — спросила Эмма, внимательно оглядывая мое лицо, пытаясь узнать мои настоящие эмоции.

Не так все просто, детка. Сначала я проучу тебя.

— Сержусь, — нарочито серьезно, строгим тоном, не терпящим возражений и злобно добавил, — Мне придется убить монахиню Агату.

Её брови взметнулись вверх, а в больших глазах скопились слезы, от чего изумруд в них заблестел ярче.

— Убить? — переспросила она, еле переводя дыхание от волнения.

— Да, она узнала нашу с тобой тайну… — всё также строго, но всё-таки смягчившись, не могу я видеть её слез, переворачивается всё внутри.

— Она никому не скажет… — прошептала девочка уже сто раз пожалевшая, что сказала про меня.

— А если…

— Ты же добрый, — прервала меня Эмма и обняла мои ноги, — Прости меня, Джер…

Я немного опешил. Вот как у неё так получалось всегда. Преподать урок хотел я, а получил его сам. Я вздохнул, ну конечно же ты прощена, моя девочка, но пока тебе этого знать не надо.

— Ну на этот раз хорошо, я не буду трогать Агату, но потом, если… — начал я свирепо.

— Я не буду больше, не буду, — поторопилась уверить меня зеленоглазая малявка.

— Эмма, с кем ты говоришь? — глаза монахини расширились от страха, став огромными, в том числе и из-за толстых линз на очках, она снова перекрестилась, дрожа, и взяв девочку за руку, увела прочь.

Я шел рядом, едва поспевая за Агатой. И откуда прыть взялась?! Всегда передвигалась как недобитая черепаха. Обескураженная Эмма то и дело оборачивалась и бросала на меня недоуменные взгляды. Я озадаченно пожимал плечами и следовал за ними. Почти всё время пока мы шли до здания школы, Агата неотрывно читала молитвы и крестилась. Мне было забавно от того, что взрослая, как мне казалось, умная женщина верила в такие пустяковые обрядовые вещи. Она довела девочку до кабинета настоятельницы и оставила в коридоре, громко хлопнув дверью.

Мы остались сидеть на твердых добротных из тяжелого дуба скамьях, покрытых лаком, казавшихся очень удобными. Мы молчали. Девочка совсем притихла и не решалась заговорить со мной, хотя изредка бросала на меня горящие взгляды и глазами как бы спрашивала «что сейчас будет». Изгнание беса сейчас будет. Чуткий слух демона уловил разговор двух женщин-монахинь за толстой дверью из сандала, наглухо, как им казалось, закрытой и не пропускавшей не единого звука. Но я слышал всё, и даже как муха бьется об стекло окна в кабинете настоятельницы. Сегодня, прямо сейчас. Мне стало смешно, меня как демона веселили такие обрядовые моменты в земной религии людей. Я думаю, вряд ли Шепфа мог передать им такую дребедень для каждодневного исполнения и поклонения ему. Я как демон редко встречал настоящую горячую веру человека — всё меньше святых, все больше порока.

— Нас с тобой разлучат? — наконец-то спросила Эмма и её глаза наполнились слезами.

— Ты боишься не наказания, а разлуки со мной? — переспросил я, мои брови взметнулись вверх от изумления, а в душе я почувствовал сильное смятение.

Я растерянно молчал, а девочка пытливо смотрела мне в глаза, но мне казалось, что в душу.

— Даже если и разлучат, я всё равно к тебе вернусь, — заверил её я, чуть задев вздернутый носик, приятное покалывание охватило и спину.

Эмма обняла меня и зарыдала. Я успокаивал её, перебирая между пальцев упругие кольца каштановых кудряшек. Когда вышла Агата с настоятельницей, девочка уже была полностью успокоенной и теперь с деланным ангельским личиком смотрела на женщин. Я еле сдерживался от хохота, видя, как она хлопала глазками, переводя взгляд то на одну женщину, то на другую.

— Вы уверены, сестра Агата? — с сомнением в голосе проговорила мать-настоятельница, внимательно разглядывая «смирную овечку» Эм.

— Да, она давно вызывает у меня подозрение: хохочет сама с собой, разговаривает, она практически не общается со сверстниками, сегодня ругалась как сапожник и приложила одну нашу воспитанницу да так профессионально, что я…

— Понятно, — прервала увлеченную тираду настоятельница, — Я распоряжусь приготовить всё необходимое, а вы идите в часовню.

Растерянный взгляд Эммы на меня. Я пожал плечами и ничего ей не сказал. Мне стало любопытно — возможно сегодня я буду изгнан. Мою девочку вели по узким темным коридорам, я следовал рядом и гнев закипал во мне каждую секунду. Мне не нравилось, что Эмма плакала и была очень сильно напугана. И я не знал, как ей помочь. Это вводило меня в ступор, в вязкую растерянность, в бездействие, которое я не любил. Я привык действовать, обычно для этого мне требовались доли секунды, чтобы сообразить, как можно победить соперника, просчитать на три шага вперед его тактику и на десять — свою. А здесь мне оставалось сдержанно смотреть и ожидать, я ничем не мог помочь Эмме.

Эмму поставили перед аналоем на колени. Из притвора вышел седой священник и внимательно посмотрел на маленькую девочку. Он удивленно перевел взгляд на настоятельницу и монахиню Агату. Настоятельница с сомнением чуть пожала плечами, а в лице Агаты читалась непоколебимая решительность. Мужчина поджал губы и снова взглянул на Эмму. Она молитвенно сложила руки и её изумрудные глазки наполнились слезами. Я изумленно смотрел на неё и улыбался, она всегда восхищала меня. Я понял, что она будет до последнего тянуть с обрядом, думая, что это может навредить мне или разлучить нас. Моя девочка! Я ощутил внутри себя нежность… и сглотнул от осознания того, что незыблемые, казалось, суровые и непробиваемые стены мира внутри меня теперь пошатнулись под напором детской непосредственной безусловной любви Эммы ко мне. И поэтому я был готов действовать, пока не знаю, как…