Страница 12 из 24
– Стефенсона знаю, он изобрел паровоз, – сказал Воронин. – А остальные двое кто?
Ларцев очень удивился – точно так же, как давеча Питовранов поразился, что сибиряк не слыхал об Александре Дюма.
– Вы не знаете Исамбарда Брунеля?! Того, что спроектировал тоннель под Темзой и был главным инженером «Грейт Вестерн Рейлвей»?! А Даниель Гуч – небывалый самородок. Он в двадцать лет стал суперинтендантом локомотивов! Я когда про это прочитал, мне тоже было двадцать лет. Думаю: у Гуча локомотивы, а у меня топоры с лопатами? Притом Англия не Россия. Там ни снегов, ни тысячеверстных расстояний. Но они кладут рельсы, а мы нет. Надо это и у нас поскорее наладить.
– У нас много что надо поскорее наладить, – едко заметил Воронин. – Вы полагаете, что нужнее всего рельсы?
– Нужнее всего рельсы, – подтвердил Ларцев. – Потому и статью написал.
– Так предприятием руководит ваша матушка? – мягко спросил Эжен, которому молодой человек понравился своей увлеченностью. – Замечательная, должно быть, особа.
– Нет, предприятием уже полтора года управляю я. После того, как погибли родители. Была гроза, молния ударила в паром. Убила всех, кто на нем был. И людей, и лошадей.
Сказано это было безо всякой чувствительности, просто как факт.
– Ах, какое несчастье! – воскликнул Воронцов. – Примите наши соболезнования.
– Тут нечему соболезновать, – отвечал Ларцев. – Моя мать в жизни боялась только того, что она помрет, а отец останется один. Или наоборот. Такой смерти она была бы рада: вместе, в единый миг, без страха и страданий.
– Да, от молнии – это красивая смерть, – признал склонный к романтизму Эжен.
Сибиряк, однако, с подобным суждением не согласился.
– Ничего красивого. Видал я убитых молнией – обугленные, как головешки. Правда, отца с матерью не нашли. Их река унесла. – И безо всякой паузы: – А где тут отхожее место?
Пока Ларцев отсутствовал, друзья его обсудили.
– Каков вам мой парень? – горделиво спросил Питовранов.
– Очень хорош, – признал Эжен.
Вика сказал:
– На мой вкус простоват и диковат. Но да, занятный.
Когда подали доведенное до правильной кондиции шампанское, Ларцев сначала отказался его пить, но Мишель сказал, что на кону два семейных счастья, и предложил брудершафт, отказываться от которого – смертельная обида. Обижать столичных людей, к тому же причастных к почтенному журналу, провинциал не решился и выпил первое в своей жизни вино.
Глядя на физиономию сосредоточенно прислушивающегося к себе юноши, Питовранов прыснул. Засмеялись и остальные.
– Ну, каковы ощущения? Как после первого поцелуя?
– Про это не знаю. У нас в Сибири обходятся без поцелуев, – медленно произнес Ларцев. – А ощущение странное. Будто щекотка в мозгу. И хочется сделать что-нибудь, чего я никогда не делаю.
Признание было встречено взрывом еще более веселого смеха. Трое мушкетеров резво опрокинули и по второму бокалу, и по третьему, но Адриан Дмитриевич больше ничего не пил и к закускам не прикасался, лишь прислушивался к разговору, да поглядывал вокруг своими прищуренными немигающими глазами. Время от времени мотал головой и хватался за виски, словно пытался поймать колобродящий внутри дурман.
На третьей бутылке у Эжена начал заплетаться язык. Граф всегда пьянел быстрее приятелей, а нынче от счастья захмелел вдвойне. Он потребовал, чтобы выпили за Лидию Львовну, позабыв, что такой тост уже был.
Приятели спорить не стали, выпили. Но тогда для восстановления справедливости пришлось снова поднимать бокалы за Корнелию Львовну. Мишель попробовал соблазнить Ларцева тостом за рельсы и паровозы, но тот только икнул.
Скоро пришлось перейти на крик, потому что оркестр заиграл мазурку, и по паркету заскакали, затопотали веселые пары.
В перерывах между танцами на сцене показывали дивертисмент.
Сначала подозрительно курносый индус глотал языки пламени. Потом началось представление «Новый Вильгельм Телль». Человек с большими усами и мохнатыми бровями стал кидать ножи в деву, наряженную пажом. Публика смотрела внимательно – не столько на втыкающиеся в деревянный щит ножи, сколько на пышные формы девы, затянутой в тонкое трико.
– Я бы такой тоже закинул, – мечтательно сказал Михаил Гаврилович.
– После тоста о Лидии Львовне попрошу от подобных реплик вз…воздержаться, – запротестовал Воронцов, не сразу справившись с трудным словом.
Вдруг ударила барабанная дробь. Дева завизжала, закрыла ладонями глаза. Новый Вильгельм Телль торжественно водрузил ей на темя яблоко, отступил на десять шагов и, зловеще гримасничая, вынул из-за пояса большой дуэльный пистолет.
Барабан умолк. Зрители заинтересованно притихли.
Ба-бах! Слегка качнулась люстра над сценой. Стрелок переосторожничал – пуля ударила в щит на вершок выше яблока.
Пока Вильгельм Телль перезаряжал свое оружие, снова зарокотал барабан. Дева стояла неподвижно, воздев очи к потолку и молитвенно сложив руки.
– А смешно будет, если усатый влепит этой шалаве заряд прямо в лоб, – заметил жестокосердный Арамис.
– После тоста о Лидии Львовне попрошу от подобных реплик воз-дер-жаться, – повторил Эжен. Его голова клонилась на грудь.
Вдруг оба подпрыгнули, а Мишель уронил с вилки соленый рыжик.
Прямо над столом полыхнула вспышка и прокатился грохот.
Это Адриан Дмитриевич выпалил из маленького пистолета, неизвестно откуда появившегося в его руке.
Яблоко слетело с головы актерки, в зале закричали и завизжали. Выстрел был поразительный, по меньшей мере с двадцати пяти шагов.
– Ты свихнулся?! – заорал оглушенный Питовранов.
– Откуда у тебя пистолет? – спросил Воронин.
Воронцов же ничего не сказал, потому что не очень доверял своему зрению. Он видел не одного, а двух Ларцевых.
Адриан Дмитриевич ответил сначала Вике:
– Пистолет у меня всегда в кобуре на спине. Он называется «заспинник». Видите?
Встал и повернулся, показывая прорезь посередине широкого сюртука.
– Браво! Козырной выстрел! – закричали в зале, многие зааплодировали.
Ларцев немного покачнулся.
– Да, – обратился он теперь к Мишелю. – Думаю, я немного свихнулся. Это от вина. Вдруг ужасно захотелось выстрелить. И я выстрелил.
– Но ты же мог ее убить!
– Никак не мог. Я с такого расстояния по прыгающей белке попадаю.
Он посмотрел на хлопающую публику и нахмурился.
– Я выйду…
И пошел вон из зала, провожаемый криками.
– Мда, – качнул головой Арамис. – Я ошибся. Он не диковат, а самый настоящий дикарь.
Вернулся Ларцев нескоро, с мокрыми волосами и бледной физиономией, но совершенно трезвый.
– Даю в вашем присутствии честное слово, что больше никогда в жизни не притронусь к вину.
– А я притронусь. Прямо сейчас, – сказал на это граф и тут же исполнил свое намерение.
Ко времени, когда друзья собрались уходить, Воронцов уже не стоял на ногах. Его попробовали вести, но не получилось. Евгений Николаевич не противился и даже ласково всем улыбался, но решительно не желал сделать ни единого шага, а выражал явное намерение прилечь где-нибудь, хоть бы даже на полу, и уснуть.
– Придется тащить его сиятельство на руках, – вздохнул Портос. – Будем меняться. Берите его. Я пойду впереди, надо же светить.
Уходящим гостям давали стеклянный фонарь со свечой, который потом надо было оставить на стоянке для экипажей. Правда, ночь выдалась ясная. Светило почти не пряталось за облаками. Монументальная лужа сияла и переливалась, будто парчовая риза.
Идти решили снова кладбищем. Тащить его сиятельство в обход лужи было далеко и лень.
Через ограду бесчувственное тело перекинули попросту, без церемоний, благо с той стороны находился недотаявший сугроб. Подобрали, понесли за руки и за ноги. Голова побалтывалась туда-сюда, но блаженному сну Эжена это не мешало.
Питовранов после шести бутылок шампанского пребывал в игривом настроении. Припомнив, как отпевал покойников родитель, Мишель покачивал фонарем, словно кадилом, и гнусаво тянул: «Помози новопреставленному рабу Твоему Евгению прейти страшный и неведомый оный путь…». В самых трогательных местах поворачивался к новопреставленному рабу Евгению и шел спиной вперед.