Белый конверт

- перед нашим носом, тех кто учил и поручил и такое. Нет, нет мы такому не учили. Это от малодушия лени и невежества могло вбиться в голову столь позорная мысль и одурманила бы она десять нигилистов было бы терпимо, но тысяча молодых людей замаравших себя намерениями, губительными не только для них, но и возможно для всего общества и все это прикрываясь великой идеей. Да есть в этом наша вина, мы пустили их по реке наших мыслей и забыли про них. Сочли реку достаточным для ищущего пути в океан. Но они юные и не окрепшие разбились о наши скалы, не выдержали наших бурных потоков, спасаясь на ужасных берегах и вот воистину печальные плоды всей этой трагедии. Запятнать прекрасную идею кровью этих ничтожеств, столь жалких что я побрезговал бы даже наступить на них. Они думают что убийством десятка чиновников, смогут возбудить волнения, поднять народную волну, способную разрушить стены воздвигнутые государством между двумя личностями. И какие слова «люди узнают, кого они должны ненавидеть. Мы будем убивать а они скажут- так им и надо». Глупцы, люди не способны ненавидеть власть, они могут лишь бояться и поклоняться ей. Сейчас вспоминая слова Гессе хочется рассмеяться ему в лицо, разве называя свою эпоху фелетоннойи, упрекая своих современников в американизированности и в довольстве столь малым, мог ли он представить в какую клоаку скатимся мы и это еще не дно, оно впереди. Что они задумавшие этот отстрел знают об обществе? каких перемен хотят они? Насилием создается лишь насильствующее. Как убийством нескольких проходимцев они собираются одарить человека уважением к самому себе? Нельзя одним махом отрубить голову государству хотя и безусловно монстру. Отпустите на волю льва выращенного в неволе и вы обречете его на голодную смерть, а ведь речь идет скорее о корове которую мы и толкнем в пасть к волкам . надо воспитать человека который будет сильнее государства. Надо насышять его быт культурой, носителями правильных ценностей. идеология должна быть инструкцией а не священным писанием т.к мы не способны напрямую изменять человека, а лишь среду его обитания. так сказать общественный быт, вздыхая о желанном последствии, имея скорее надежду чем точное представление, во что выльются эти вздохи.

Выбор

Очередной день. В очередной раз вернулся домой. Удивительно в этой коморке набитой почти родной, теплой сыростью, в которой сжавшись в комок, укрывался от холода, суровыми зимними ночами, ничего не осталась что подходило бы под это слово. На кровати лежал Р. Вскинув ноги обутые в грязные, изношенные ботинки, на спинку кровати. Подмигнув поздоровался.

-ну братец вот и все. Труп нашли. Коль нашли труп, скорее всего по наводке, найдут и его изготовителей, это уж дело не хитрое. Нельзя дожидаться условленного времени, надо действовать как можно скорее, пока не пришли по нашу душу. У тебя все готово?- у меня все готово. Моя цель прокурор... я знаю каждый его день, весь распорядок его серой жизни и на готове несколько вариантов, прервать его серое мучение. у меня все готова, но я не зал, тогда еще не знал, готов ли я сам. - наверное видимся в последний раз- вскочил с кровати. Неловко потрепал меня за плече.- не умею прошяться. Был рад шалить вместе с тобой. - вымучил улыбку - и помни, не делай того, что требует с тебя жертвенности. Если свою жизнь считаешь барашком, принесенным на заклание чему та, значит ты делаешь не то и этой жизни найдется применение по лучше. - вычитав свое имя прокурор несуразно рассмеялся. снова перечитал данный отрывок. улыбаясь, довольно, сладострастно, нервно постучал тетрадью по столу и не стирая с лица улыбки, вновь начал вчитываться в него.

Сильная красная рука, длинные, сухие, шершавые пальцы обвили мою руку. Прошяние. Затесавшиеся в скрипе пола, стуки шагов. Все дальше, все тише...

Умолкли.

Жил и не знал на что употребить эту жизнь, не знал что с ней поделать. Я мог, но не знал как жить. Появилась она, наполнила, одухотворила желанием, знанием жизни. Я знаю как и зачем жить, я должен жить, но все кончено. Впереди тюрьма, сожаления, пережевывания до изнашивания чувств воспоминаний, смирение, умирание. К счастью Из кошмара жизни, всегда может разбудить, грохот пули по черепу. Уже нечего утаивать. Могу вывернуть душу как карманы. Вот я весь раскрытый непрочитанной книгой. А жизнь вырывает из нее страницы, еще чистые, не расписанные болью, не заляпанные чернилами разочарований, страницы надежд. кем я буду чем послужат моя жизнь и смерть, каплей в океане человеческих страданий, невзгод, счастья, или океаном в капле. В той капле в которой и нашли мои чувство глубины, невиданные в этом водовороте человеческих судеб?

Невозможно счастье без свободы и столь же невозможно исключительно через насилие, привить людям страсть к этой самой свободе, а только лишь в сочетании с примером. Как я могу сделать для общества больше, чем способствовать в освобождении индивида и словно семья, зародить в сердце самого общества, счастливую, своей страстью свободы, личность. Из ее счастья, из счастья свободных - пламенных семян тлеющих под слоями культуры, морали, человеческой глупости, вырвутся на свет ростки революции. Не поджигателями, а горящими сердцами счастливых, свободных, разгорится, перекинется на общества, пламень революции.

Глупость. Нет никакого выбора, как можно быть частицей пара, пушенного в свисток, возвещающего о прибывающем поезде революции, когда могу быть ветром свободы для корабля ее жизни? Корабли с надутыми ветром свободы парусами тащат за собой революцию. Нет никакого выбора. Я должен ценой жизни и больше ненависти. что эта за цена перед ее счастьем. Не боясь быть ненавистным для желанной, пожертвовать любовью в ней ко мне, ради ее свободы. Ради ее счастья. Даже если это счастье, будет воздвигнута на ненависти ко мне. Ненависти той, в которой только и искал любовь. Настоящая истинная добродетель кроется в насилии. Когда даже приведенная в реальность, одуществленная через насилие, она остается благом. Всякое благо нуждается в насилии, или над самим собой, или над другими. насилие есть истинная мерило блага. Мая жизнь не принесла нам счастья, пусть хоть смерть поспособствует ее счастью, новому началу.

Один выстрел. Два трупа. одна спасенная жизнь.

Она

Расставание никогда не бывает вовремя. Или слишком рана, слишком многое хочется сказать и все слова замещает густое, обволакивающее, свинцовое молчание. Или слишком поздно и уже нечего сказать. Подбираешь слова и ничего не подходит под происходящее, кроме молчание. И мы стояли обнявшись и в каждом движении, мгновении, было молчаливое слово, еще никем не сказанное, никем не подуманное, чистое.

Мост. Теплое тело вросшее в мои чувства. Теплая рука на моей ладони. Теплый ветер причесывал ее волосы и волны реки, словно гриву. Вереница опавших листьев от ветра змеей, гремя золотистой чешуей проскальзывал из тени в тень. Шум потока машин сливался с шумом реки, неудержимо рвущегося наружу из своего бетонно-каменного одеяния. И жизнь неутомимым потоком вырывается, каждым днем, каждой секундой, неудержимо вырывается из чувств ее обладателей. Так и не прожитой, не вкушенной и ее стремление, желание вырваться, так и останется для людей самым ярким, сильным проявлением жизни в них. удивительно красиво. самым сильным осознанием желанного есть, страх потерять желаемое. Они смотрят на небо в оцепенении, прижавшись к земле, не смея поднять голову, не смея пошевелиться, от страха застыв в оцепенении, благоговением взирая на него, что бы вся эта громадина ненароком не обвалилась на их несчастные головы. А мы стоим на небесах, опьяненные страстью. Неудержима, с упоением прыгаем, скачем на нем в предвкушении крушения всех миров и несчастных голов.

Все была единым, все переливалась, перетекала, перерастала, врастала друг в друга и исторгала, вырывала, выкорчевывала меня из себя. А она, будучи объята моими руками все же, была частью этого целого, принадлежала ему, а не мне. Была частью его и все оно была ею. Я пытался прижиматься, втиснуться, просочиться, стать маленьким крохотным. Не быть что бы стать его частью. Потерять себя что бы найти, обрести его. Назойливый, брошенный, отвергнутый. Все была одним а я одиноким. Одинок в своем одиночестве.