Белый конверт

Но потом, потом выхожу на улицу, и вся мая смелость, вся решимость, остается с тобой, мая лучшая, любимая часть остается с тобой. А я бреду домой опустошенная в пустом мире, в дом наполненный разочарованиями, бесцветными днями, убитыми годами. Дом наполненный им. Из любимого, превратившегося в мой приговор.

Не могу, не могу. Я пыталась уйти, много раз пыталась и каждая попытка, каждая неудача все теснее связывала нас. У него деньги, власть, связи и больная любовь ко мне. Он никогда не отдаст детей. Они его и я его, все его, до чего может дотянуться его эго.

Не выносимо, не выносима видеть все это, знать, чувствовать дыхание истины и не решаться. Я умираю от этого и даже умереть не могу по настоящему, взаправду.

Она терзается, мучается своим счастьем. Возможностью счастья, которая как ниоткуда появилась, переворошила всю ее жизнь, сломала болью, в мучениях выкованные якоря смирения. Как для осужденного на казнь страшнее самой казни может быть только надежда на спасение, так и для смерившегося со своей участью, нет ничего страшнее призрака счастья. Этот червь желаний, надежды, проедает все семена разумного смирения, рассеянные в душе человека.

- она приподнялась сев на край кровати. Долго искала что та в разбросанной одежде. По ее белой, оголенной, поблескивающей капельками пота спине мелькнула черная полоска.

- помоги - да. Конечно. Я могу ей помочь, в самом деле, я могу ей, нам помочь. Нет, я должен. Боже, какое счастье, я должен.

-Поможешь застигнуть? - ах да конечно застегнуть.

Жизнь это океан, а человек это сосуд и то что в сосуде мало воды, так это потому что сосуд маленький, а не потому что в океане мало воды. Мир глубок настолько, насколько глубоки глаза в которых он отражается.

Обыск

Еще один день скатился в унылую пародию, в отвратную насмешку над жизнью. Очередной день окунул свою солнечную голову в холодный океан уныния. если бы была возможность, взять все эти дни и деньки, сопоставить их что бы вычленить из этого потока бессмысленного однообразия что ни будь важное, что тронула сердце и положить перед человеком. В той же живости, с которой они промелькнули в его сознании, эти жемчужины красоты счастья, рассыпавшегося по всей жизни-памяти ожерелья и сопоставить с той горой смертельной скуки, из которой пришлось их выковыривать. Не уж та человек все так же держался бы за жизнь? Но человек живет по привычке и в этом его уютное счастье, счастье тления, эти капельки красоты, словно обезболивающее от зудящей боли пустоты . напрасности. Бесцельности. Но оно должно быть в меру, а счастье всегда безмерна. Оно стремится погубить посмевшего возжелать ее. Прикоснуться к ней. Своей чрезмерностью наполнить его. нет не счастье ищет человек, но все же имеет.

Ночь. Знакомая улица, знакомый дом, знакомая дверь, знакомый, почти родной скрип, знакомый тускло-желтый свет, незнакомые, бодрые, энергичные лица в знакомой дряхлой, чахлой, так уютно удручающе действующей на меня, комнате. Живой громкий голос, прогремел, огорошил меня.

- это ваш сосед?

Сосед быстро, неловко кивнул головой. Его смущенный взгляд пробежал по мне, ища мои глаза и прищуром, разливаясь в радости, криком заточенным в смущенном выражении, хотел сказать, донести до меня- «видишь? Видишь? Вот я! Вот он я каков!».

За мной зашел человек с той же живой готовностью и встал в дверях. – ждали. Обыск. Проморгал. Ниуж та все кончено, вот так, между прочем. Бежать?

Словами, надутыми формальностью отделались от меня и указали место, где я мог подождать, когда окончится то важное дело, свидетелем которого мне посчастливилось быть.

Значит не за мной.

Дело кончилась быстро. Я успел под конец ритуала, все участники которого были довольны друг - другом и той ролью которую сыграли в столь значимом мероприятии и выходя с сочувствием поглядывали на меня, из за той ничтожной, пассивной роли зрителя, которую мне довелось исполнить, в столь важном событии.

На лице соседа горел румянец застенчивой гордости. Его широкие жесты стали еще шире и не помешались в нашей каморке. Речь вместе с слюной лилась неудержимым потоком из его уст.

- Хотя нас и уверяют, что человечество в своем развитии движется от простого к сложному, но история показывает, что общество не приемлет усилии, или насилия над собой, словно вода и сжимающаяся ладонь и она всегда стремится от простого к простому. Человек меняет окружающую, культурную, экономическую среду и меняется сам настолько, насколько не способен изменить ее, общества обладает особым, но не отдельным - допустим духом. Не великое ли чудо? как надежды, желания, разочарование миллионов людей сливаются друг с другом и приобретает перед нашими глазами одно лицо, кто объяснит ее нам тот станет палачом, предсказателем будущего. Первобытный коммунизм изжил себя,  как только  производительность  человеческого  труда превысила  его  минимальную  потребность  и  этот  строй  стал слишком сложным для общества и тяжелым  для  индивида. Идеальное общество это общество индивидуалистов, где подчиняться или подчинять будет самым презренным преступлением. Где будут люди отдающие приказы, но не будет исполняющих. Т.К ни один человек не превосходит другого настолько, что бы притупить его волю. допустим если сузить общество до двух людей, хоть императора или великого гения и обычного рабочего, неравенство между ними исчезнет. Но если повторить то же самое с пятью рабочими, сразу же произойдёт расслоение. Между двумя иерархия невозможна.  Это повлечет крах иерархи, что безусловно будет великим достижением ибо от общества большего благо, чем ненасилие и мечтать невозможно. Не существует подчинение или превосходства индивида над индивидам, а лишь всегда кучки, или целого общества над личностью.

Возьмем относительно близкий пример СССР. Большевиков упрекают будто они  строили коммунизм на трупах, но это лишь не понимание произошедшего. Они пытались в изначально враждебной среде создать парник, в котором коммунизм должен был вырасти  самостоятельно, должен был стать естественным продуктом общества и добились определенных успехов. Люди чувствовали что отказываясь от малого, принадлежащего только им, они приобретали все, но не осмелившись предпринять следующие шаги к изменению общества и удовлетворившись сохранением достигнутого,  а достигнуто было столь мало что сохранить его было невозможно, сами толкали общества к застою. Призывы и лозунги, вдохновлявшие на великие свершения, на великие жертвы, становились никому не понятными рудиментарными ритуалами и государство превратилась в единственного собственника, которого грех не обокрасть и изначальная идея в изменившейся среде, превратилась в насильственную, что и предрешила его крах. А ведь даже ребенок не имеющий представление о тысячелетней истории человечества, о нашей конституции или о нравах общества загребает все игрушки и объявляет их своими хотя и вовсе не собираясь играть ими. человек предрасположен к собственности . Нельзя просто взять и сказать люди вы должный жить так, забыв о своей природе, ибо это разумно в обществе где решения принимаются большинством, где заблуждение большинства непременно пересилит всякие доводы. Не отнимая у человека ничего, упраздните лишь наследственность и вы измените его подход к собственности, вы убьете его страсть к собирательству, его навязчивую идею продолжить жить после смерти в принадлежащих ему вещах, сохранением власти над ними и собственность потеряет свою значимость, перестанет быть предметом наших размышлении, раствориться в новых страстях человека.

Тот же процесс мы можем наблюдать в победе христианства над старыми и зародышами новых богов. древние пресытившись телесным, устремили свой взор в потусторонний мир в поисках воображаемого идеального себя, освобожденного от столь ненавистного им телесного. Человек варвар ужасный в  случае победы и жалкий в поражении, невольник своих страстей и ему присуще впадать в крайности. Первый христианин, бросив на жертвенный алтарь старых богов, убивая их, он убивал и себя, освобождался от всего насильственного, но все же это был акт гуманизма и стремление к простате. Освобождаясь от них он, так же освобождал их от себя. Юлиану следовало знать, что утомленный человек жаждет баяться и надеяться, а не наблюдать и угадывать бога.