Страница 2 из 6
– Сколько ты весишь? Шестьдесят? А рост? Метр шестьдесят? Понятно. Ты не то чтобы толстая, просто… Ну… Как бы… Это… Ты крупноватая.
Конечно, Вадика нельзя в этом винить. Все взгляды и понимание того, что и кому можно говорить, в четырнадцать лет – багаж от родителей, и лишь пыль на этом багаже – налет из социума с культурой. Поскольку Вадик читать не любил и не хотел, фильмы и книги предпочитал только развлекательные, а его адекватных друзей можно было пересчитать по пальцам – пыль эта рассеялась, не успев перекрыть родительское добро, местами очень, как это модно сейчас говорить, токсичное.
Самое странное, кстати, что через пару лет Вадик найдет девушку мечты, отношения с которой у него продлятся без малого семь лет. Семь, мать его, лет! Он будет любить ее до безумия, будет готов свернуть горы/шею/с правильного пути ради ее счастья. И она будет полного телосложения – такой, которые его всегда отвращали. Парадокс!
В общем, этот самый Вадик был вторым после моей мамы, кто решил заговорить со мной о моей фигуре. Только он, в отличие от мамы, не желал мне добра, а просто почему-то хотел выказать свою неприязнь к моему телу, не соответствующему идеалам у него в голове. Сейчас я думаю, что таким способом он боролся с собственными комплексами, вызванными худобой, все теми же усиками и какой-то костяной шишкой у него на груди. С высоты прожитых лет я понимаю, что нельзя его в этом винить. Но голос четырнадцатилетней меня где-то внутри до сих пор говорит, что он козел и что его нужно презирать. Что поделать: призраки прошлого.
В июле того же 2010 года мы с Вадиком расстались. То ли скучно мне с ним стало, то ли усишки сильно стали колоться – не помню. Помню, что он уже через две недели гулял с другой девочкой и строго-настрого запретил мне при встрече подавать вид, что мы знакомы. Мне, естественно, на его увещевания было плевать: да кто он такой, в конце концов? А еще очень хотелось посмотреть на его новую пассию, которая «в тысячу раз была лучше» меня.
Городок у нас небольшой, провинциальный. Из бесплатных развлекательных мест для подростков в то время был только детский парк. Вероятность встретить там бывшего – примерно стопроцентная. Немножко фатума, немножко расчетов – и вот одним прекрасным июльским вечером я увидела его с ней.
– Привет! – улыбаясь во весь рот, сказала я, проходя мимо и даже не смотря на нее.
– Привет, – сквозь зубы бросил он, злобно сверкнув усами (ой, простите, глазами).
В этот же момент я почувствовала, как меня обсмотрели с ног до головы и оценили каждый сантиметр тела. Что ж, я была готова. Вечером того же дня он написал мне в «аську».
– Какого хрена! Я же предупреждал! Неужели так трудно было не подавать виду? Ты просто жирная тварь, которая даже не может выполнить просьбу!
– Но… я не могу не гулять в парке, только потому, что ты этого хочешь. Он общий вообще-то, – напечатала я, зацепившись взглядом за жирную тварь.
Да, я гуляла там намеренно. Да, меня можно было обвинить в подлости. Но причем здесь была моя фигура? Не знаю до сих пор, но склоняюсь все к тому же родительскому багажу Вадика: отсутствие воспитания, неумение высказать свою претензию, не переходя на личности, и, конечно же, его собственные комплексы. Как бы то ни было и кто бы ни был виноват, те слова крепко засели у меня в голове.
«Жирная тварь!» – они как будто бы с одного удара вбили тот гвоздь отвращения к себе, который Вадик старательно вкручивал в мою голову на протяжении шести месяцев. С этого гвоздя под названием «Жирная тварь» и начнется мое путешествие в увлекательную долину пищевых расстройств.
Глава 3
ПЕРВАЯ УТРАТА
Спустя пару недель после «жирной твари» произойдет событие, после которого я впервые узнаю, как от расстройства может пропасть аппетит – до того в моменты душевных переживаний я только и делала, что ела. А случится это так.
– Диан, выйди во двор! Там что-то с кошкой нашей, посмотри, – прокричал папа из комнаты, когда я проходила мимо.
Не придав этому значения, сую ноги в тапки и поворачиваю дверной замок. Спускаюсь во двор: это быстро, ведь мы живем на первом этаже. Толкаю деревянную подъездную дверь. Мимо пробегает местная детвора, один из малышей останавливается – это Никита с верхнего этажа, я его знаю.
– Вашу кошку собака съела, вон-она она, вон тама лежит, – маленький палец указывает на кусты, круто раскинувшиеся на поляне в двух метрах от подъезда.
Внутри меня что-то резко обрывается, по телу начинает разливаться страх. «Бред!» – проносится в голове. Отказываясь верить детским словам, иду к кустам. «Да хрень! Леська, конечно, могла броситься на пса, беременная ведь, но она всегда предельно осторожна. Сколько таких схваток было, и каждый раз домой возвращалась. Боевая кошка, не может быть, чтобы загрызли!» – рассуждаю сама с собой. «С другой стороны, она трехцветная, да еще и с черным, «пиратским» глазом – вряд ли ее можно с кем-то спутать…»
С тяжелым сердцем подхожу к кустам, вглядываюсь в зелень, вижу знакомую белую лапку… Затем белый животик, бочок в черных и рыжих пятнах, мордочку с закрытыми глазами… В горле образуется ком – таких размеров, что становится трудно дышать. «Как же котята? Они ведь там, в животе! Погибли… Конечно, погибли! Их было не спасти. Кто-то вообще спасает недоношенных котят из кошкиных животов?..»
Молча разворачиваюсь, проглатываю ком – нельзя, чтобы мелкие видели слезы. И чтобы дома видели нельзя – у нас не принято. Глубоко дышу носом, сдерживаюсь с таким усилием, что начинает дергаться щека. Прохожу мимо детей, стараясь не смотреть на Никиту, быстрым шагом направляюсь в спасительную темноту подъезда.
Хлопает входная дверь – расслабляю лицо. Из глаз сразу же выкатываются две слезы, быстро вытираю их большим пальцем правой руки. Выдыхаю. Поднимаюсь к своей двери – вот она, прямо напротив входной. Берусь за ручку, дергаю на себя и вхожу.
– Мам, там Леську загрызли…
– Это точно она? Кто тебе сказал? Надо похоронить.
– Она. Леська. Я видела. Я… У нее же котята в животе… малюсенькие… – не договорив, сворачиваю в ванную и даю волю слезам. Беззвучно рыдаю и сразу же умываюсь водой, чтобы как-то меньше было заметно.
Затем еще умываюсь, иду в комнату и забираюсь на второй ярус кровати. Отворачиваюсь к стене, сую в уши наушники – единственный способ уединиться в однокомнатной квартире. «Леська умерла! Когда мы ее взяли? Мне пять было? Мы ведь вместе выросли… Сколько в садик со мной ходила, потом почти до школы провожала. Какая глупая смерть. Не уберегла котят! Леська…»
Слезы катятся по щекам, мочат подушку. Я стараюсь не дышать, чтобы не всхлипывать на весь дом. Вспоминаю, что не ела с утра, и понимаю, что есть сегодня уже не буду. Вечер плавно перетекает в ночь, я так и не встаю. Только пару раз переворачиваюсь, когда затекает бок. Голода не ощущаю, осознаю это, и, несмотря на все, где-то в душе начинаю радоваться: хотя бы похудею. Какой же цинизм!
Это удивительное свойство психики: в моменты крайнего отчаяния думать о какой-то ерунде. Я столкнулась с таким дважды в жизни. Первый раз тогда, с Леськой, когда после утраты думала о плюсе в виде похудения. Второй раз тогда, когда мама, болевшая раком, после месяца в больнице и операции на мозге, с каждым днем теряющая способность ясно соображать, обрадовалась чьим-то словам о том, что она похудела. Представляете? Человек находится между жизнью и смертью, а его радует мысль о том, что он наконец-то сбросил вес. Я пишу это и реву. Какая же чушь у нас в головах.