Занятие для идиотов

– Прекрати грязно материться.

– Голливуд – сплошь евгейский, хозяева и продюсегы ведущих компаний все поголовно из наших – один Стивен Спилбегг чего стоит! А Майкл Дуглас, а Гичагд Гиг? А все эти Голдвины и Майегы? Ты понял? А я все-таки имею прямое отношение. Пгиду, выложу сценагий и скажу: давайте это снимем, давайте договогимся, как пгинято у нашего нагода.

– Это как?

– Это значит: железно.

– И что они тебе скажут?

– Ну… скогее всего выгонят.

– За это стоит выпить. Чтоб ты никуда не ходил. Торгуй футболистами, Саня.

Левинсон кивает, быстро наполняет и опорожняет рюмку, тянется к салату, говорит сквозь непрожеванную рукколу, плюется сметаной.

– На девяносто восемь пгоцентов – выгонят. Но один, два шанса на успех остается – почему бы не попгобывать, раз ты говогишь – сценагий хогоший.

– Гениальный, просто, как все у меня. Саня, это не про футбол. Простая история про лесничего, который охраняет лес от браконьеров, среди которых его сын. Рушатся столетние стволы, крошится земля, стонут раненые, сверкают молнии и чернеет небо.

– Кгуто. Экология на примеге семьи? Мне уже нгавится.

– Чисто русская история, Саня, все русское тебе уже неинтересно. Не бери в голову.

– Ты хочешь, чтоб было кино?

– Очень умный вопрос.

– Не будь дугаком, пгишли сценагий! Экология – она везде экология. Сын против отца – вот на это голливудские евгеи точно могут запасть. А то у них все «Бэтмены» и «Голодные иггы» в мозгах. Кгизис идей, пойми.

– Ты пойми, пойми, американец… Саня, я хочу, чтоб мой первый фильм сняли в России. Чтобы у него был русский режиссер, русские артисты и русские зрители. Может, это глупо, но для меня принципиально. Я так писал, я так чувствую, Саня.

– Подводит тебя чуйка!.. Голливуд – ведь это что? это слава на весь миг! Целая планета! Пгокат, фестивали, пгизы – Михалков отдыхает! А гоногагы? Я бы подумал.

– Гонагагы… Я о кино, ты о гонорарах. Сволочь эмигрантская.

– Сам ты… Полный дугак.

Натапов кивает как болванчик и молчит.

Не об этом надо тебе думать, крутится у него в голове. А о том, что через два часа ты покинешь этот сказочный кабак, Шереметьево, родную землю, страну и меня. И, возможно, навсегда. Ты, Левинсон, должен думать, что ты уже не здесь, думать и дрожать. Я бы дрожал. А ты, Левинсон, жрешь коньяк, жуешь рукколу, смеешься и вякаешь о призах и гонорарах, словно это сейчас самое главное в твоей жизни. Странный ты, Левинсон. Я дружил с тобой столько лет и совсем тебя не знаю. Долбаный ты Левинсон, отваливай в свои долбаные Штаты.

Через два часа они оказались у стойки регистрации «Аэрофлота». Сурово и просто пожали друг другу руки; взглянули друг другу в глаза и, не сговариваясь, крепко обнялись. От друга сильно пахло напоследок отечественным коньяком «Дербент».

– Я пошел, – сказал Левинсон.

– Первый пошел, второй остался, – уточнил Натапов.

– Когда я тебя теперь увижу? – спросил Левинсон.

Бусина слезы сверкнула у него в глазу, и Натапов понял, что никакой он, друг его Саня, не странный, а совершенно нормальный, такой же, как он сам, из живой и чувствительной плоти.

– Послезавтра, – пообещал Натапов. – По скайпу. Недалеко будешь жить. На одной планете.

– Дугак! – в сердцах воскликнул Левинсон. – На Наташе жениться будешь – свидетелем позови. Пгилечу.

– Обещаю и клянусь.

– Дугак. Я ведь для чего хотел от тебя сценарий заполучить, не догадался?

– Нет.

– Не догадаешься никогда, – загадочно промолвил Левинсон.

Он улыбнулся, вскинул на плечо коричневую кожаную сумку с биркой «in cabin» и зашагал к частоколу таможенного контроля. «Тоже кино, – мелькнуло у Натапова. – Эпизод: расставание с другом. Расставания и встречи – два основных кирпичика драматургии – так учат мастера».

Влага на лице у Натапова не проявилась. Зато высыпали мурашки; покалывая, словно иголками, побежали по шее, вызвали дрожь.

Походка у Левинсона была ровной, спина прямой и твердой. Многое в человеке можно понять по его спине. Многое, но не все.

Левинсон обернулся лишь однажды, чтобы последний раз махнуть рукой.

Все было кончено. Левинсона не стало. Натапов отвернулся.

«Сценарий, – снова застучало у него в голове. – Сценарий, сценарий, сценарий».

2

Нервы натягивались как вожжи.

Результаты конкурса должны были быть объявлены в понедельник десятого июня. Секретарша оргкомитета, с которой он заранее общался по телефону, голосом трепетной козочки заверила, что всех вовремя обзвонит и вышлет информацию на мэйл.

Мне всегда везет, уговаривал он себя, я везунок по жизни, мне должно повезти и сейчас.

Он ждал; каждое утро просыпался с надеждой на удачу, она стала водой, воздухом, идеей его существования. Прекрасные мечты морочили его, фантазия улетала в бессовестный полет. «Мотор!» – крикнет режиссер. «Есть мотор!» – ответят из аппаратной. «Страж», дубль первый!» – зачастит помреж, щелкнув хлопушкой перед объективом «Бетакама». «Начали!» – скомандует режиссер, оператор нажмет на гашетку, и начнется нечеловечески волшебное действо: съемка фильма по его, натаповскому сценарию.

Он, Натапов, будет незаметно сидеть в стороне, наблюдать за процессом и балдеть от того, что его фантазии превращаются в искусство, что живые актеры говорят его, натаповским языком и ведут себя так, как написал и повелел им он, богоравный творец Натапов. Фильм снимут превосходный, он, Натапов, с режиссером и оператором полетит в Сочи, на «Кинотавр», нет, мало, несерьезно – на фестиваль в Канны! Он оставит следы на красной ковровой дорожке, перекинется парой анекдотов со Спилбергом, треснет водки с Тарантино на набережной Круазетт, получит приз за лучший сценарий, кучу новых заказов от продюсеров и крупных фирм, он, ощущая ритм и пульс современной жизни, напишет еще одну великую драму, он будет приглашен в Союз кинематографистов, Белый дом, Кремль, он…

Далее фантазия его рассыпалась в воздухе и опадала осколками мысли – до нового мечтательного приступа.

Он точно рассчитал ресурс припасенных денег и своего ожидания к десятому июня. Десятого не позвонили, одиннадцатого и двенадцатого тоже, тринадцатого, с утра, не выдержав пытки, он взялся за трубку сам. Трепетная козочка мило сообщила, что конкурс решением оргкомитета продлен еще на месяц. «Ждите, не волнуйтесь», – проблеяла она. В трубке послышались гудки, и Натапов подумал, что она не виновата, но все равно она коза, что тринадцать проклятое число, что это полный абзац и что еще месяц в режиме ожидания он не вынесет.

Он хорошо себя знал: так и произошло. Подло удлинились дни и часы. Сон окончательно покинул, нервы сдали, он впал в рассеянность, стал невнимателен и резок с Наташей, на его столе все чаще хороводили бутылки с яркими наклейками и крепким алкоголем. Он пил хорошо и много, ему становилось легче, Наташу убивало.

– Завтра уеду в общежитие, – сказала Наташа. – Хотя бы на время. Виски привлекает тебя больше, чем я. Что происходит, Натапов?

Обнаженная и роскошная, она бессмысленно сидела на краю кровати, с тяжелой грудью, смуглым крепким телом, чуть раздвинутыми ногами, соединение которых угадывалось в темноте, но он не смотрел на нее, и это было для нее серьезно. Она называла его Натаповым, как делала всегда, когда злилась, и это тоже было для нее серьезно, но еще серьезнее было то, что и первое, и второе его сейчас не сильно волновало.

– Может, нам стоит расстаться вообще? – спросила она.

– Мысль. Стоит подумать.

«Никуда не уедет, никуда не отпущу», – сказал себе Натапов и снова сделал глоток виски. Но странно, что его Наташа, дипломница психфака МГУ, которой сам бог велел вникать в положение и рассудок близкого существа, понимала его плохо. Не понимала главного, того, что с ним происходит, что сейчас такой кровавый момент, когда кино и сценарий для него важнее, чем она. Значит ли это, что Наташа не его человек? Может быть. Но ведь она умная, он ее любит и рассчитывает на ней жениться! Очень странно.