Страница 5 из 15
Нельзя, нельзя об этом думать. Но мыслями он снова возвращается к моменту, когда Тина пытается найти поддержку в мистере Грейвсе, а тот отшатывается от нее, будто от прокаженной.
— Тина, пожалуйста, простите меня, — говорит Криденс настолько искренне, насколько это позволяет ком в горле.
И весь этот огромный пустой дом кажется ему крохотным чердаком под крышей церкви, стоит Тине повернуться к нему.
Лучше бы она его ударила, честное слово. Или накричала, или, Господи, сделала хоть что-нибудь, только бы не смотрела на него как на пустое место, как на что-то настолько мерзкое, от чего хочется сильнее зажмуриться или вообще сбежать.
Тина никогда его не простит, ни за что на свете. Не будет больше доброй улыбки, не будет ласкового взгляда, от которого сердце в груди поет, а руки сильнее дрожат.
Он ведь прекрасно знал, что не стоило привыкать к хорошему. Просто не стоило. Он не заслужил нормального отношения, и никогда не заслужит. Память услужливо подбрасывает воспоминания, от которых Криденс с радостью избавился бы, только вот глупое тело не позволяет забыть: отметины все еще зудят.
Криденс часто дышит и начинает раскачиваться, старательно убаюкивает рвущиеся наружу всхлипы. Пальцы впиваются в ногу, и он должен, он точно должен чувствовать это прикосновение, но нет ничего.
Где-то вдали тикают часы.
Щелк-щелк.
Глухой удар раздается откуда-то сверху, из дальнего угла комнаты. По спине пробегает дрожь.
— Нет, — дыхание с протяжным хрипом вырывается из его горла. — Пожалуйста, не надо.
Но черное нечто знакомо скребет стальными когтями о серые стены, настойчиво привлекает к себе внимание.
Из темноты на него смотрят белые немигающие глаза.
Зверь, что гнездился у него под ребрами, жаждет вернуться обратно.
***
— Ешь, — сухо и безжизненно произносит мистер Грейвс.
Желваки ходят по щекам, взгляд тяжелый. Мистер Грейвс взвинчен и зол, но мистер Грейвс все равно помог ему застелить постель, привести себя в порядок и добраться от комнаты на втором этаже к кухне.
Исходящие паром омлет и гренки, холодный апельсиновый сок. Он отводит взгляд. Желудок пуст и болит, но съесть хоть кусочек для Криденса кажется сущей пыткой.
Мистер Грейвс задумчиво крутит в руках сигарету, изредка возвращается к нему взглядом.
В окно настойчиво лезут солнечные лучи и оставляют яркие пятна на столешнице.
«Мне не больно. Мне ведь совсем не больно, это только у меня в голове», — и если повторять это часто, настолько часто, чтобы удалось наконец поверить, может, ему и вправду станет легче?
Ага, действенный способ. Криденс хмыкает и аккуратно кладет вилку на стол.
Мистер Грейвс отодвигает чашку с недопитым кофе, распрямляет плечи. Идеально выглаженная белая рубашка застегнута на все пуговки. Длинные пальцы замирают над скатертью.
— Так что, может расскажешь мне, что произошло этой ночью?
О.
Криденс опускает голову, сосредотачивает внимание на расстеленной на коленях салфетке. Сердце на мгновение замирает, страх расползается по телу и ввинчивается крохотными иголочками в живот.
— Мальчишка? Мальчишка, ты меня слышишь?
В голосе звенит тревога. Криденс пытается проморгаться, поднять застывшие на столе, словно каменные, руки, или даже хотя бы немного повернуть голову к мистеру Грейвсу, но у него ничего не получается.
— Мальчишка, давай, выдыхай, ну. Выдыхай, — теплая ладонь касается затылка, опускается чуть ниже, а не привычно впивается в волосы и тянет голову назад.
И в какой-то момент Криденсу кажется, будто длинные пальцы проходят через его тело, как сквозь дым.
— Акцио, флакон!
Горькая жидкость обжигает глотку, катится вниз и вызывает кашель. Криденса обдает жаром от макушки до пят.
«Нет, нет! Так нельзя, так неправильно! Не бывать этому!» — шипит тот, что внутри.
Возможность двигаться возвращается слишком резко, и он едва успевает ухватиться за спинку стула. Ненависть затапливает его с головой, и Криденс пытается оттолкнуть мистера Грейвса. Пытается сам отодвинуться, отойти хоть на пару шагов, пока ладонь не нашаривает нож, и…
Впрочем, что именно «и…» Криденс не может сказать.
Алая вспышка, непродолжительный полет, и последнее, что он слышит, прежде чем проваливается в зубастую тьму, — свое имя, произнесенное голосом Тины.
***
— …Двери и окна были заперты. Мальчишка-сквиб, который и ходить-то толком не может, умудрился запереться в комнате и не нарушил сенсорных чар. И ни одно из открывающих или взрывных заклятий не сработало. Голдштейн, либо у меня устаревшая информация о сквибах, либо Пиквери села в лужу, когда подтвердила его статус.
Тина бледна. У Тины под глазами залегли темные круги. А еще Криденсу кажется, что она едва держится на ногах. Но он молчит, наблюдает за ней и мистером Грейвсом сквозь неплотно прикрытые веки.
— Вы пытались подорвать его дверь?
— Я рассматривал все варианты, Тина.
Она меряет мистера Грейвса взглядом. Криденс с ужасом замечает, что рубашка мистера Грейвса в крови. Неужели это он так?..
— Плохая из вас сиделка получилась.
— Я тебя умоляю, у вас с сестрой не лучше вышло, — хмыкает Грейвс, опускаяется в кресло рядом с его кроватью. — Как бы там ни было, если у мальчишки и дальше будут…
— У него есть имя, сэр.
— Если у мальчишки…
— Его зовут Криденс.
— Мерлина ради, Голдштейн! Неужели ты думаешь, что я не знаю, как его зовут? Или от того, что я назову его по имени, что-либо изменится?
— Как только мадам президент прочитает ваш отчет, они придут за ним.
В гостиной повисает тишина, и Криденс может поклясться, что и Тина, и мистер Грейвс слышат, как громко бьется его сердце.
— Ты совсем сбрендила? — голос мистера Грейвса точно лед. — Чтобы я выдал его Пиквери? Серьезно?
— Зелья надолго не помогут, — голос Тины становится едва различимым. — Куинни уже не справлялась с его приступами.
Приступами? Криденс замирает и боится пошевелиться, чтобы не выдать себя: кожаная обивка дивана едва не скрипит под его ладонями.
— Похоже, наш юный друг полон сюрпризов.
Позвоночник словно обдает холодом. Мистер Грейвс переводит на него взгляд, и он поспешно опускает веки.
— Сэр, — нерешительно шепчет Тина и хрустит костяшками пальцев. — Сэр, вы правда думаете, что мы не зря во все это ввязались?
— Под «мы» ты подразумеваешь меня, Голдштейн? — усмехается мистер Грейвс. — Нет. Ничего, нормально, не стоит извиняться, — хриплый смех мистера Грейвса. Скрипят половицы. — Скажем так, на это дело мне должно хватить сил.
— Сэр…
— Голдштейн, я с этим разберусь. Вы занимайтесь своими задачами.
И когда она уходит, даже не взглянув на него, мистер Грейвс протяжно выдыхает и тяжело опускается в кресло.
— А теперь, Криденс, будь добр, прекращай притворяться спящим. Хочешь или нет, нам все же придется поговорить.
***
На черной глади отражаются лунные блики. Озеро еще не растаяло: края держит хрупкий лед — напрямик не перебежать. От легкого ветра последний снег осыпается с хвойных веток.
Или не от ветра? Неужели они начали без него? А хотя… Ладно, сам полез на рожон.
Выдохнуть, вдохнуть. Беглеца пока не видно.
В неярком свете палочки кружатся снежинки. Воздух горчит на губах и отдает приторной сладостью мерзкого кофе, который он успел выхлебать до аппарации. Вокруг никого нет, Персиваль уже проверял и не раз, и не два. Глаза обмануть легко, но не выявляющее заклятие.
Стрелки на часах замерли на отметке «Смертельная опасность». Дурной знак. Обычно так бывает в гуще сражения, а не глубоко в лесу. Да и на его памяти такого при задержании не было ни разу. Но ведь подмога скоро будет.
— Подмога будет, — тихо повторяет Персиваль и засовывает руку под плащ: ладонь становится красной. Стандартному заклинанию заживления вряд ли удастся залечить рану в животе — она слишком глубока. Хоть одно радует: пульсирующая боль почти утихла.