Возможная жизнь

— Возможно, новую жизнь, — мистер Гриндевальд захлопывает Библию и отправляет ее в полет.

— Интересное предложение, — с пола поднимается ворох пыли, и Криденс улыбается настолько ярко, насколько позволяет рот. — А в этой возможной жизни я должен стать источником для воскрешающего камня из Даров смерти?

========== Часть 8. — Семья ==========

— Я верил вам.

Перед глазами туман, холод жрет кожу, пробирается в мышцы и ищет пути к костям. Персиваль слепо шарит в пустоте, зная, что Криденса ему не поймать, но он просто не может прекратить пытаться.

Мальчишка где-то впереди, по крайней мере, именно оттуда звучит взволнованный голос. Сердце болит, бьется под горлом, пробивает себе путь наверх.

— Вы должны были меня спасти!

И он знает, что Криденс прав, должен. И если ему хоть немного повезет, он выполнит свое обязательство. Рот по-прежнему зашит, ни одно из заклинаний не вырвется наружу. Пассы руками не имеют ни малейшего эффекта, только кости дрожат.

— Где вы, мистер Грейвс? — зовет его мальчишка, он наконец замечает тень чуть дальше, справа, и старается ее догнать.

Но камни под ногами исчезают, и он летит вниз, не в силах даже закрыть глаза.

Мешанина цветов мелькает под веками, Персиваль резко садится в кровати и загнанно дышит, словно только вынырнул на поверхность. Морок исчезает с кожи, оседает липким потом на пижамной куртке. Воздух будто потяжелел, едва пролазит в горло, и зелье, приготовленное с вечера, становится спасением и горечью расползается по языку.

Полчетвертого. Солнце карабкается в небеса — шторы открыты, не мешают вцепиться в вид за окном.

И даже во сне Криденса не всегда удается спасти.

Персиваль вытирает саднящие губы, разминает шею, трет переносицу. Что же, здравствуй, новый день. Когти страха постепенно расцепляются, и сердце не бьется так заполошно, но на один-единственный миг дает слабину: Персивалю не хочется представлять, что будет, когда в одном из снов за ним все-таки придет Серфина.

Почти каждое пробуждение невольно напоминает о заключении, которое он не особо-то и воспринимал: круциатусы, допросы с пристрастием, некачественная сыворотка правды, и как следствие — полдня, ночи или, проклятье, по сколько часов пролетало в забытье? Питательные смеси, вода, очищающие заклинания — зайти в подвал Персиваль до продажи дома так и не смог, — и несколько ренервейтов, когда его тело в виду имело желания Гриндевальда поговорить.

Настоящий кошмар начался после того, как Гриндевальд предотвратил его попытку побега и сообразил, что по магическому следу кто-нибудь из департамента догадается о подмене. Вот тогда вместе с воспоминаниями в омут памяти перебрались и его, Персиваля, силы, капля за каплей.

Колдомедики в один голос твердили: этого не отменить. И вообще, кто он такой, чтобы идти против их выводов? Только почему все заявленные сроки его жизни как мага уже дважды прошли? Что пошло не по плану?

Седины в волосах не стало больше, чем было. Шрамы на лице утратили лиловый оттенок, на себя уже не настолько противно смотреть. А последний черный костюм-тройку помогла подправить Куинни аккурат за двадцать минут до президентских похорон.

И выкинуть бы все вещи, мертвые часы, «Историю магии», которую Криденс так и не дочитал, а он никак не уберет со стола на полку, и исчезнуть, но нельзя.

Нельзя.

Для очередного раунда с Гриндевальдом еще недостаточно сил. А проигрывать он не намерен.

Следящие чары на входной двери сбоят, как и на окнах под крышей, но разбираться еще и с этим у него нет желания: облюбовавшие крыльцо голуби и соседский кот умело подкармливают паранойю.

Персиваль застегивает манжеты, надевает пиджак и исчезает, не желая видеть кровать до следующей ночи, или рассвета, или как повезет.

На столе добавилось с полстопки заявлений. И Персиваль примерно представляет, что за ужас в отделе, хотя там еще не горит свет. Бумажные мыши покорно ожидают часа, когда Персиваль их раскроет, не дерутся за очередность, как это происходило раньше. Все-таки у Серафины было занятное чувство юмора: для авроров определить птиц, а остальным — грызунов или еще каких гадов.

Рук в отделе катастрофически не хватает. После зачисток и сыворотки правды на весь МАКУС с поочередными допросами и прочими веселостями, через которые он сам прошел до того, как вернулся к полноценной жизни, президент Флеминг принялся за перебежчиков. К удивлению Персиваля, из их отдела к Гриндевальду примкнул лишь Дэйн.

Но что хуже всего — плотно сидевшие в подполье продавцы увеселительных зелий, модифицированных заклятий и волшебных тварей пользовались уязвимостью властей как никогда. Стефенсон от переработок попал к колдомедикам, а заявление об уходе Персивалю пришлось спрятать в стол до лучших времен.

Разбираясь с очередными отчетами о полевом задании, в котором ему не пришлось поучаствовать, Персиваль изо всех сил игнорирует вошедшую без стука Голдштейн. Одного мимолетного взгляда хватило, чтобы понять, что Тина пришла с очередной порцией нотаций и — спасибо — чашкой крепчайшего кофе на этаже; только Серафина любила приторно-сладкий напиток.

— Если ты снова отчитаешь меня за ранний приход, я лично отправлю тебя в неоплачиваемый отпуск, — он не отрывается от строки о примененных заклинаниях. Похоже, в пылу боя кто-то из коллег не погнушался использовать смертельное.

— Вы этого не сделаете, — хмыкает обнаглевшая до крайности Голдштейн и забирает со стола вторую булочку в виде нифлера, которые готовит немаг Якоб Ковальски в паре кварталов от Вулворт-билдинг. Персиваль ждет момента, когда сестры Голдштей сподобятся рассказать о том, почему мистера Ковальски прячут при его визитах. Видать, доверия еще не заслужил. — Абернати назвал адрес. Группа отправится туда после брифинга.

Персиваль откладывает в сторону бумаги.

Церковь — бывшая обитель вторых салемцев, — в руинах, Флеминг отказался отдать приказ на восстановление, несмотря на информацию от последователей, что Гриндевальд именно там поджидал Криденса. Скамандер пять дней назад написал Тине, что Гриндевальда видели в Лондоне. А Криденса по-прежнему нигде нет.

Инстинкт едва ли не кричит: поиски тщетны, тело мальчишки где-то спрятано, как и предыдущий обскури, но правки Флеминга наконец приносят свои плоды. Тот же Абернати, последователь Гриндевальда из отдела младшей Голдштейн, наконец решил содействовать следствию, когда смертную казнь заменили на пожизненное. Сколько еще признаний посыплется сложно предугадать.

— Только не говори мне о шансах, — невесело хмыкает он и подписывает ордер на обыск.

— Вы придете вечером? — уже в дверях спрашивает Тина со всей этой невыносимой решимостью дрессировщика волшебных тварей.

Признаться, пару раз прием срабатывал: врожденное любопытство брало верх и выливалось в семейные посиделки, где он был хоть и желанным, но таким неуместным гостем.

Тина часто зовет его к себе домой, не позволяет оставаться одному, и Персиваль начинает подозревать, что легилименция у нее с Куинни почти на одном уровне. Ну или он совсем плох. В последнее время даже Модести Бэрбоун стала к нему хорошо относиться. В один из визитов девочка спросила, где ее брат, а ему по-прежнему нечего было сказать. Видя растерянность на его лице, Модести просто обняла и сказала, что все непременно будет хорошо, как в этом поспешила заверить и Куинни, которая перемежала слова с кашлем в белоснежный платок.

— Не могу обещать, Тина. Но спасибо, — зачарованный кофе обжигает примерно так же, как и ее обиженный взгляд.

Флеминг начинает собрание ровно в полдень, когда от чернил и свитков уже рябит перед глазами. Судя по тому, насколько Джеймс истончился за последние четыре месяца, может, в их последний вечер, до его знаменательной встречи с Гриндевальдом, Серафина была права, когда сказала, что ее должность проклята. Себе Персиваль вряд ли простит глупую шутку, мол, никто из них со своих постов живым не выберется. Не стоило Серафине становиться хранителем заклятия доверия для всего аврората. Может, и не убили бы ее ради адресов.