Возможная жизнь

Ветер затихает, как и звон из куба. Становится так тихо, что Персиваль слышит стук собственного сердца, пока существо медленно выбирается из своей тюрьмы.

Инферналы один за другим падают в воду, окатывают брызгами защитную стену.

И он даже не успевает попросить мальчишку не прикасаться к обскуриалу, как Криденс пробегается по блеклому дыму, а тот проходит сквозь пальцы, расщепляется на фрагменты и прячется в снег.

— Оно того стоило? — злиться нет смысла, но отвесить подзатыльник неуемному и непослушному ребенку просто до ужаса хочется.

Криденс растирает ладони, на которых больше нет ни шрамов, ни содранной кожи. Мальчишка трет глаза, отвергает протянутую руку, снимает с шеи портключ, долго смотрит на медальон.

— Спасения достойна любая жизнь. Тем более, когда я столько забрал.

***

— Криденс, ты в порядке? — Тина с жаром обнимает мальчишку. Криденс даже почти касается ее спины руками. Прогресс. Маленькие ладошки Тины убирают волосы с глаз, проводят по щекам. И от всех этих нежностей мальчишка так и норовит вжаться в стену.

Тина порывается и его обнять, но замирает в нерешительности. Хватает дружеского кивка, Персиваль сам не уверен, что больше сможет вынести.

— Мы думали, вы погибли. Никто не смог с вами связаться, да и войти в дом. Я… Если бы не Куинни, — Тина впивается пальцами в плащ. — Они будто знали уровни защиты, а не только адреса.

— Томас Дэйн всех сдал. Да, Тина, он был с Гриндевальдом.

Криденс кутается в трансфигурированное пальто, отводит взгляд. Нет, мальчишка, никто не выдаст твоих секретов.

— Но разве…

Персиваль сбивается со счета на четвертой цифре.

— Эта проблема уже решена. Неизвестно сколько еще перебежчиков. Что по погибшим? Пострадавшим? — и Персиваль все же заставляет себя спросить: — Что с Пиквери?

Судя по скорбному выражению лица, ничего хорошего. Он кивает, не дожидаясь ответа, и ловит себя на мысли, что очень сильно хочет прикоснуться к часам. Кожа на запястьях невыносимо зудит.

— Шестнадцать раненых, двое погибших. О’Брайен и Фонтейн, — Тина шумно выдыхает, касается его руки. — Ее не нашли под завалами, сэр. Еще есть шансы.

Ага. Когда зачарованный подарок теряет магические свойства, конечно, с дарителем все в полнейшем порядке.

И выругаться бы, разнести пол-улицы, чтобы злость наконец улеглась. Но проклятые немаги так и снуют под Вулворт-билдинг, будто им больше всех надо.

— Но это еще не все, сэр, — Тина хмурится, вертикальная морщинка тянется между бровей. И он понимает раньше, чем она это произносит: — Сегодня ночью из Аттика сбежал Гриндевальд. Шестеро охранников мертвы.

И напряжение последних дней все-таки дает о себе знать.

— Так что теперь, объявления по столбам развесим, да?

Тина смотрит на него с укором, и ему становится почти стыдно.

Почти.

А что, если старая сказка совсем не сказка?

Воскрешение в некотором роде отработало, но не до конца. Что, если Гриндевальд и правда создает дары смерти?

— Я же говорил ей. Надо было его казнить, — шепчет он и трет лицо. — Тина, забирай сестру, девчонку и уходите. Спрячься настолько надежно, насколько сможешь, хоть на другом конце Земли. Гриндевальд придет за ними и за тобой.

Тина меняется в лице.

— Почему вы так в этом уверены?

— Ему нужен Криденс. Неиссякаемая, самовосполняющаяся магическая сила, Тина. Гриндевальд стремится к бессмертию и власти, как все сбрендившие психопаты. А вы — семья, те, через кого проще всего заставить мальчишку содействовать.

Она поворачивается к бледному Криденсу, который все это время маячил у стены.

Что-то мерзкое царапает глотку, мешает дышать. Мальчишка прижимает руки к груди, хмурится.

— Тина, вы ведь правда позаботитесь о Модести? — Тина смотрит удивленно, но кивает. — Спасибо. Спасибо вам за все, — говорит Криденс и почему-то смотрит в его глаза

И Персиваль в который раз за сегодняшний день не успевает остановить мальчишку от очередной глупости: тот бросате на брусчатку медальон-портключ, взмывает вверх черным облаком и несется куда-то на запад.

***

Перед глазами пляшут точки, в горле пересохло, и он многое отдал бы за чашку чая и мягкое кресло у камина. Но что же, надо признать, такая жизнь просто не для него.

Хриплый смех царапает глотку, клубится, колется, мешает дышать. Руки ледяные от кончиков пальцев до локтей, а вообще Криденсу кажется, что сами кости покрылись инеем, хотя на пальто до сих пор действует согревающее заклинание.

Холодно, стало так чертовски холодно. Может, прав был мистер Грейвс, и не стоило касаться первого счастливца? Чужая память роится в голове, стрекочет под кожей.

На зеленых дверях деревянной часовни облупилась краска, окна закрыты ставнями, ставни забиты досками. Все такое же серое и никчемное, как и было раньше. Что тут скажешь, на славу волшебники потрудились, чтобы вернуть все к изначальному состоянию, даже не отличишь.

Со слов Тины — сердце на мгновение замирает и разносит боль по венам; вряд ли Криденс ее увидит хотя бы еще раз, — его здесь и нашли, когда отряд восстановителей добрался до этого квартала. Он забился в угол у разрушенной стены и вряд ли отличал день от ночи. С того времени, к счастью, осталось слишком мало воспоминаний, разве что крохотные отрывки, от которых крупицы радости, с таким трудом собираемые по каплям за последние месяцы, превращаются в ничто.

Да и он сам, по сути, ничто. И чем-либо или кем-либо достойным никогда не станет.

Ма была права. Ма не лгала.

За это он ее и убил.

И Честити. И еще, о Боже, скольких? Сколько загубленных душ? Криденс уже сбился со счета. Ну или правильнее сказать — лучше бы сбился со счета, да не судьба.

Но еще четверых жертв не будет. Не сегодня, сейчас или когда-нибудь. Должна быть только одна.

Возвращаться в дом, где прошло детство, наполненное чем угодно, но не счастьем, тяжело. Как и тяжело смотреть на себя в отражение затянутого паутиной зеркала при входе — войти, обретя контроль над тем, что внутри, особого труда не составило. Так же, как и легко достать со шкафа керосиновую лампу, к которой нельзя было прикасаться под страхом сурового наказания.

Половицы скрипят, лестница шатается. Мэри-Лу говорила, что однажды он починит дом. А Криденс взял и пошел наперекор. Вот такой гадкий сын, непослушный, отвратительный, весь в настоящую мать, которая, как говорила праведная и честная Мэри-Лу, была испорченной и чудовищной.

И он помолился бы за спасение ее проклятой души, вот только поможет ли это грешнице?

Как помочь избавиться от греха, когда сам он — порицаемое всеми чудовище?

Но в итоге всей этой истории с восстановлением Криденсу действительно интересно: а тайник, в котором Библия с кулоном Гриндевальда покоится, на месте? Не мог же тот сам по себе зарасти, оторванная дощечка не встала же намертво?

Заклятие слетает беззвучно, только крохотное колебание взвеси, зависшей в затхлом воздухе, выдает ненужного гостя.

— Пришел умереть за друзей своих, ибо нет больше той любви? — смех тянется, точно патока, но от нее не хотелось бы так блевать. — Мудрые вещи писал пророк Иоанн в пятнадцатой главе, да и, впрочем, в остальных тоже.

Тощий светловолосый мужчина в черном костюме-тройке сидит на поручнях в пару шагов от места, на котором в последний раз стояла живая Мэри-Лу, листает Новый завет и подсвечивает себе узловатой палочкой.

«Поклонись, покорись, примкни к моим рядам», — шепотки окутывают, ласкают уши. Что-то несильно давит на спину, пытается ее согнуть. Криденс впивается ногтями в ладони. Похоже, мистера Гриндевальда удалось найти даже раньше, чем хотелось.

Криденс распрямляет плечи и делает несколько шагов назад, за что ловит удивленный взгляд.

— Даже так, мой мальчик.

— И что вы мне пообещаете в этот раз, — ненависть струится по крови, пульсирует в пальцах. Руки дрожат в предвкушении, в непреодолимом желании сжаться на чужой глотке. Но Криденс всего лишь учтиво наклоняет голову, — Сэр?