Возможная жизнь

А мальчишка понял.

— Я не стану давить, Криденс. Расскажешь, когда сможешь.

— Но я должен.

Холод сгущается, несмотря на яркое пламя камина. Светильники усиливают огоньки. И Персиваль уже совсем не рад, что затеял этот разговор.

— Я всегда боялся, что она узнает. Что Мэри-Лу возненавидит меня еще сильнее. Только ей не нужен был повод, она и так справлялась, — Криденс нервно улыбается, гладит уголок страницы и совершенно не обращает внимания на то, что он подходит ближе.

— Криденс, — коснуться плеча кажется ему самым правильным.

— За проявление участия я бы душу продал, верите? А он пообещал забрать в ваш мир. Меня, безродного и ненужного, — Криденс облизывает губы. — Хватило лишь обещания.

— Поверь, он убедит любого.

— Но вы же не сдались так быстро.

Ох, мальчишка, ты бы знал. И Персиваль с удивлением замечает, что алые полосы ожогов вовсю цветут на коже.

— Простите, простите меня, — снова и снова повторяет Криденс и больше Персиваль не может держать это в себе.

Он тяжело опускается в соседнее кресло и даже не утруждается возвращением маскирующего заклинания, хотя примерно представляет, что творится в районе шеи, подбородка и левой щеки. Но раз Криденс не бросился бежать со всех ног, вопя как банши, то чего ему сильно нервничать?

— Я знаю, тебе страшно. — Персиваль растирает покалывающие ладони. — Идти некуда, как и негде искать защиту. Тот, кому ты доверял, подвел больше всех. Мне все это слишком хорошо знакомо, Криденс. Ты не один такой. — Мальчишка вздрагивает, едва заметно поворачивает голову в его сторону. — И тебе не за что передо мной извиняться. Мне ты ничего не должен.

— Но я живу у вас, из-за меня вы…

— Тебе честно говорят, что все нормально, а ты продолжаешь настаивать на своем?

Криденс оторопело замирает, словно теряет остатки решимости. Еще немного — и точно начнет хватать ртом воздух как выброшенная на берег рыба. Или — что хуже — спросит, как быть дальше. И тут Персивалю действительно нечего сказать.

— Спасибо, сэр, — но мальчишке удается его удивить. Криденс поднимается, просит разрешения взять книгу в свою комнату, вежливо кивает и у выхода говорит то, на что он не смел надеяться: — Мистер Грейвз, а я, наверное, смогу узнать второго мага, если снова увижу.

***

То, что день не задастся, Персиваль понял еще на рассвете, когда треклятое репаро сработало лишь на четвертый взмах палочкой — бутылка огневиски стала целой, но, к сожалению, без содержимого.

Первые недели после возвращения к подобию нормальной жизни были самыми тяжелыми. Не потому, что половина коллег в глаза смотреть не могла, изредка заглядывая в палату, не потому, что остаточная боль плевать хотела на заживляющие настойки. А потому, что его наконец догнало осознание: привычный мир не вернется на круги своя. Беспалочковая магия вряд ли будет когда ему доступна, как и уважение к себе.

Голова трещит так, как уже давно не позволяла себе трещать. Персиваль хмыкает, поднимается и потягивается — не ровен час репаро придется применять на тело. Мотивы идиотского поведения, конечно, не из лучших: перебрал то ли от жалости к себе, то ли от зависти к мальчишке. То ли от запоздалого страха за свою жизнь.

Двери в комнату Криденса открываются сами собой, больше нет никаких баррикад или усиленных аналогов коллопортуса. Комната пуста, кровать идеально застелена, не то, что у него. На стульчике сохнет рубашка, книга возлежит на подушках, как драгоценность, закладка торчит где-то посередине.

Криденс находится, к его удивлению, на кухне у плиты. На мальчишке свежая, но мятая рубашка, что-то серебряное блестит на шее. Плечи прямы ровно до момента, как замечает его на пороге — Криденс сразу же горбится и отводит взгляд.

Но Персиваль успевает увидеть: круги под глазами темнее чем вчера.

— Ты бы хоть сказал, что голоден, — выдает он и облокачивается на косяк двери. — Паршиво выглядишь.

Криденс что-то бурчит себе под нос, морщится, выключает газ.

— Что?

Криденс ставит тарелки с яичницей и беконом на стол:

— А себя вы видели?

Персиваль с удивлением отмечает, что, похоже, нет. Да и Криденс, как выяснилось, умеет огрызаться. Ну ничего себе, первые зубки растут.

Голова болит нещадно. Стакан с соком, который он прикладывает ко лбу, кажется спасением. Так ему и надо. Но хоть не мутит, и на том спасибо.

— До сегодня я не знал, что ваш дом не очень отличается от обычных, — Криденс смиренно наклоняется над тарелкой, когда он приступает к еде.

Хочется одновременно и съязвить, и узнать причины вопроса. Благоразумие проигрывает.

— Поддерживать все исключительно за счет магии весьма энергозатратно, знаешь ли.

— Потому волшебники живут в… По соседству с…

Криденс обращает на него пытливый взгляд.

— С немагами, да. Среди них иногда попадаются смекалистые ребята. Сложно остаться в стороне от их изобретений.

Криденс о чем-то серьезно задумывается, даже пропускает момент, когда из джезвы на две чашки разливается кофе. Заклятие левитации Персиваль не применяет, еще помнит печальный утренний опыт.

— Тебя что-то тревожит?

И сведенные на переносице брови не предвещают ничего хорошего.

— Модести была двенадцатой в ее семье. И оказалась никому не нужной. Ни родным, ни… — «мне» Персиваль угадывает скорее по движению губ. — Когда ей не спалось, она вслух считала трещинки на стенах. Она пела, когда ей было страшно. И она поняла гораздо раньше меня, что со мной что-то не так. — И пока говорит о сестренке, Криденс кажется по-настоящему живым, а не уставшим и измученным. — Сэр, я уверен, что она справится, но…

— Ты хочешь с ней увидеться.

— Я не знаю, насколько в праве просить об этом, сэр. Не только о встрече. — Спина прямая, пальцы на чашке белые. — У нее была палочка, пока Мэри-Лу не сломала. Скорее всего, семья Модести была из волшебников.

Признаться, до этого момента он особо и не задумывался о судьбе младшей Бэрбоун.

— Тина об этом знает?

— Наверное, Куинни, — Криденс прячет ладони меж колен. — Я их не просил, не помню, говорила ли Модести. Иногда мне казалось, что Куинни знает все, о чем я думаю. — Пронзительный взгляд с затаенной надеждой приводит в чувства не хуже ренервейта. — Сэр, пожалуйста, не лишайте Модести возможности жить в вашем мире.

«В вашем». Криденс же к этому миру не принадлежит, точно.

Так и тянет закрыть лицо ладонью, чтобы не видеть этого безобразия. Но достаточно лишь кивка — и мальчишка расслабляет спину, а после все-таки трет глаза.

— Плохо спал?

— В прошлый раз я заснул, потому и не смог его удержать, — мальчишка сцепляет руки на животе в излюбленном защитном жесте. — Ночью я сильно увлекся чтением, и…

— Глаза сами собой закрылись? — Криденс вздрагивает. — Да не переживай ты так.

— Я запер дверь.

— Применил заклятие?

Румянец пятнами проступает на бледных щеках.

— Перетащил комод. Царапина на паркете едва заметна, я… — Персиваль прикрывает рот кулаком и подавляет смех. Обскури остановить вот так? Отличная идея. — Раньше приступы случались, когда я злился.

— А сейчас?

— Когда мне страшно. А мне страшно почти постоянно, сэр.

Что же, с ним Криденсу вряд ли станет легче. Персиваль хмыкает, смотрит на левое запястье. И первые нотки тревоги болью врезаются в затылок: часы замерли.

Серафина.

— Криденс, сегодня появлялась бумажная птица или свежая газета?

Мальчишка оборачивается, хмурится и качает головой. Палочка плавно ложится в ладонь.

— Бросай все. Мы уходим.

Кухня, коридор, обеденный зал и гостиная — всего ничего, чтобы добраться к черному ходу, ведь никто так и не вернул ему служебный портключ. Как отбежать на расстояние двадцати футов, чтобы аппарировать, Персиваль не берет в расчет. Главное — хотя бы из дому выбраться, раз убежище скомпрометировано. Но не хватает всего пары минут: из камина обеденной залы появляются незваные гости во главе с Томасом Дэйном.