Страница 18 из 190
Ритемус наблюдал эту сцену, откинувшись на недавно привезенные ящики с оружием, которые он охранял со своими бойцами, пока их разбирали, и не решался вмешиваться, но подумал, что многие из проходивших здесь имели при себе оружие для тех же, и бледный невинный вид арестованного лишь убедил его в том, что тот не врет. Интеллигент тщетно вырывался, а солдат рылся у него в чемодане, рассматривая вскрытые письма.
- Нашел что-нибудь? – окликнул бойца Ритемус.
- Нет… Да какое тебе дело? Охраняй себе да молчи! – не оборачиваясь, прорычал солдат, тщетно отыскивая компрометирующие вражеского засланца предметы.
Ритемус не снес такого неуважительного отношения к себе этого юнца и мигом оказался рядом.
- Ты как, щенок, ко старшему по званию обращаешься? Со зрением плохо, что погоны не видишь?
Тот, наконец, понял, кто перед ним, встал, и принялся оправдываться:
- Господин майор-капрал, мы ведь задержали…
- Отойди, - взмахнул рукой Ритемус, словно отгоняя назойливую муху, и склонился над чемоданом, собрал все вещи обратно и разрядил револьвер, оставив один патрон в барабане.
- Отпустите его. Ничего больше у него нет, и думаю, что никто не хочет заморачиваться с рапортом, – сказал он пожилому солдату, который руководил этими бойцами.
С этими словами он вложил револьвер в руку слуги государева и кивнул головой в сторону дороги:
- Иди, куда шел, пока я не передумал.
«Шпион» едва не принялся раздавать благодарности и целовать руку Ритемусу, но тот так выразительно сверкнул глазами, что он испуганно бросил оружие в чемодан и тотчас скрылся в редеющем ручейке людей, текущем на восток.
Было и так, что матери, оставшись без средств к существованию, умоляли солдат взять их детей, и всегда получали отказ. Подобные случаи часто наводили на мысли, что тот чиновник мог и соврать, но случайно остановленные люди, даже старики и женщины, повторяли рассказ почти слово в слово.
А день наступления все приближался. Несколько раз королевские войска были обстреляны с другой стороны пустоши, и солдаты подолгу сидели в траншеях, ожидая наступления противника. Ползли слухи, что повстанцы тоже что-то готовят, и командование королевской армии решило приблизить день атаки, что совсем не прибавляло радости - никто не хотел расставаться с жизнью раньше срока. На короля не роптали, ибо это было бесполезно – самое худшее свершилось, и исправить ситуацию могли только рядовые воины и только на поле боя.
- Боишься умирать, Ритемус? – часто спрашивали его товарищи.
- Нет, - равнодушно пожимая плечами, честно отвечал он. – Терять мне давно нечего, даже родину – ее тоже уже нет.
День наступления выдался пасмурным. Моросил частый противный дождь, взбивая в масло грязь в траншеях, сильные ветра поднимали клубы дыма от перегретых стволов пушек вверх и мешали их с облаками, что плыли совсем низко над полем, словно в высокогорье. Раскаленный, душный воздух насквозь пропах гарью сгоревших пороховых газов, и в ушах до сих пор эхом отдавались резкие раскатистые удары десятков выстрелов в минуту, гремевших больше часа. Затем сделал свой ход противник – его артиллерия была не в пример слабее и давала частые перелеты и недолеты, так что ни один снаряд не попал в траншеи, но щедро осыпал головы градом мокрой земли. Следом в дело вступили пулеметы, бубнившие добрый час навесным огнем, чтобы нанести урон коммуникациям позади линии обороны.
Наступило затишье. Бойцы выстроились у лестниц, и командующий армией зачитал послание короля, где тот благословлял своих сыновей на бой и горячо молился за них, проклинал предателей и надеялся на благоприятный исход.
- … И на сохранение своего толстого зада на троне, - съязвил кто-то за спиной Ритемуса.
- Трона ему в любом случае не видать, - сказал второй. – Даже если мы победим.
Даже Ритемус едва сдержался от реплики, услышав, как «король страдает и переживает вместе с ними».
«Да что ты вообще можешь знать?» - гневался про себя Ритемус. – «Всю жизнь провел, не выходя дальше дворцового балкона, выходящего на площадь». И в этот момент ему почудилось, что короля он ненавидит больше, чем бунтарей. Быть может, тот революционер был прав – зачем воевать за ненавистного ему человека? Неужели он не может выбрать для себя, что важнее – служение немощному государству или собственная жизнь? Зачем служить правителю, который не умеет учиться на своих ошибках и своей слабостью привлек наихудшую из бед?
- …И да сохранит вас Господь, дети мои! – последние слова репродукторов вернули Ритемуса в реальный мир, и настало затишье, только свистел ветер и опускал облака все ниже так, что они сгустились в туман. «Отступать уже некуда - свою дорогу ты выбрал», - сказал он себе и напрягся в ожидании свистка.
- Приставить лестницы! – разнеслись эхом голоса, и дерево лестниц глухо ударилось о дерево бруствера. Снова тишина. В какое-то мгновение ткань воздуха клинками прорезали свистки, и с криками «За короля! За отечество!» командиры повели своих солдат вслед за знаменами в бой.
Руки Ритемуса вцепились в лестницу и вознесли его наверх, на покрытую жидкой млечной пеленой землю, и твердо встав ногами, ринулся вперед, разрывая грудную клетку криком. На глаза сползал шлем, но подтягивать ремешок было поздно – это стоило бы жизни. Единственным ориентиром было выскакивающее на мгновение из белой мглы знамя с ярко-лиловым драконом на белом фоне, занимавшим почти все полотно, и сколько еще оставалось бежать, он не видел, и боялся вдруг оказаться во вражеских траншеях, среди полчищ безжалостных мятежников. В глазах запрыгали разгорающиеся точки, и он услышал свист вокруг себя. Люди вокруг падали, сраженные невидимым кинжалом. Затем появилась другая галлюцинация, на этот раз слуховая, и она то же оказалась правдой – спереди нарастал бесформенный гул, преобразовавшийся в клич «За республику!», и из тумана стали проступать очертания, словно на фотопленке, сначала неясные, а затем все более четкие, словно их на ходу дорисовывал художник опытной рукой. Удивленный нарушению правил полевого сражения Ритемус не сбавлял скорость и вытянул далеко вперед винтовку с примкнутым штыком. Выбранная фигура все приближалась и соприкоснулась с острием; раздался глухое чавканье штыка, пронизывающего плоть, и скрежещущего столь громко, словно это он, Ритемус вонзил тысячи штыков в тысячи животов. Человек испустил сдавленный гортанный крик и обмяк, упав на землю. Ритемус отдернул винтовку назад и секунду смотрел на окровавленный штык – вид капающей крови почему-то напомнил ему о Фалькенарской войне, когда они по нескольку раз за день ходили в атаки и отступали с огромными потерями. Тому виной была невероятная, почти звериная храбрость противника – Фалькенар был слабее в военном отношении, но воины его дрались до последнего, и к тому же, с толком использовали лесистую местность.
Но нравы этих людей Ритемус знал. Арлакерийцы более расчетливы и не станут класть свои жизни только потому, что им кажется, что ситуация безвыходна – им для самопожертвования нужен приказ, поэтому Ритемус хранил надежду, что армия противника, состоящая в основном из молодых людей, поймет, что в войне ничего романтичного нет, и благоразумно отступит, сохранив свои жизни, и, следовательно, генофонд своей страны.
Несясь на следующую жертву, он пытался вспомнить лицо первого убитого им в этой битве, но не мог – он смотрел только на штык. «Какое мне дело до него?» - подумал он, перевернул винтовку и бросился на повстанца, пытающегося заколоть упавшего в воронку от снаряда королевского бойца, отбивающегося винтовку. Вложив все тело в удар, он направил приклад в точку над ухом – вражеский боец отлетел в сторону без чувств.
- Спасибо, брат, - боец дал руку, и Ритемус помог ему встать. – Может, добить, чтобы наверняка?