Ковен заблудших ведьм

Сегодня был последний день, когда я кромсал деревянный манекен, а не живую плоть. Он вложил мне в ладонь навахон. Палисандровая рукоять обеспечивала идеальный контакт с кожей. Меч будто становился продолжением руки. Я навсегда запомнил ту сокрушительную тяжесть, которую мог обрушить на любого и в любой момент. А еще я запомнил его слова, потому что от них меня замутило.

«Теперь ты будешь делать то же самое, но только с живыми ведьмами, сынок. Ты быстро втянешься. Это в твоей крови».

Если я несу в своей крови жажду смерти, то не порча ли это? Я был осквернён еще до рождения? Что такого страшного способна сотворить их магия, чего еще не творили мы? Не уверен, что меня перестанет тошнить к завтрашнему закату, когда Киллиан поведет охоту. Ходят слухи, что часть колумбийского ковена уцелела и теперь прячется в Гринвилле. Ведьм пять или шесть, не больше, и ровно половина из них дети.

Смогу ли я сделать это? Смогу. Но смогу ли жить с этим после, как ни в чем не бывало?

После обеда ко мне подошла Лисса. От нее всегда пахнет овсяным печеньем. В этот раз она тоже протянула мне пару штук. Говорит, что разделяет мою тоску по дому: она тоже скучает по ферме в Тарберте. У нас с ней много общего. Лиссе дали короткий танто из дамаска. Я спросил ее, почему мы обязаны делать это? Она ответила, что это не правда: мы вовсе не обязаны на самом-то деле. Дэрил напротив сделал вид, что не услышал этого, но лучше ей впредь не говорить такое. По крайней мере, пока мы не останемся наедине.

Завтра меня ждет ужасный день, но, если все пройдет хорошо («хорошо» в том смысле, что я вернусь в Орден со всеми конечностями), вечером я поцелую ее. Я наконец-то сделаю это, клянусь! Надеюсь отделаться пощечиной, а не сломанной челюстью, но как повезет. Киллиан говорит, я нравлюсь Лиссе, но, по-моему, ей нравится только печенье. Я не должен думать об этом сейчас, но... Легче думать об этом, чем о завтрашнем дне.

Благослови Господь наши души. И души ведьм тоже, если они у них есть.

***

Я перелистнула страницу и, вложив бархатную закладку, закрыла дневник. В кожаной обложке, сшитой вручную, он выглядел потрепанным, повидавший многое на своем веку. Первая запись была сделана еще за десять лет до моего рождения, и местами чернила расплылись – кое-что прочесть было уже невозможно. Но куда тяжелее читать дневник было все-таки не физически, а морально.

– Уверен, что нам не стоит отложить это на лучшие времена? – осторожно спросила я, повернув голову и сощурившись от ветра, кусающего за щеки.

– На лучшие – это на воскресенье, когда закажем пиццу? – на удивление беззаботно ответил Коул, поглаживая мои ноги, растянувшиеся на его коленях. – Только если ты этого хочешь. Я даже представить себе не могу, какого это – читать о геноциде своего племени. Поэтому, если не хочешь, могу попросить Гидеона...

– Все нормально, Коул, – возразила я, выдавив улыбку. – Мои глаза – твои глаза. Я буду читать тебе столько, сколько захочешь, даже если это будут сказки про Питера Пэна. Только попроси. К тому же, мне и самой любопытно. Кажется, твой отец был неплохим парнем. Лисса – твоя мама, да?

Коул кивнул, вдумчиво разглядывая далекие серые волны, бьющиеся о песчаный берег, будто и впрямь мог их видеть. Его глаза успели зажить за эти месяцы, но карие зрачки окончательно засеребрились. Больше не было видно кофе, плескающегося в его взгляде – только снежная пелена, из-за которой он перестал быть на себя похожим. В остальном мы с Гидеоном всеми силами помогали сохранять ему прежний вид.

Темные кудри, подстриженные нашими совместными усилиями неделю назад, запутались от рьяного бриза. Коул охотно подставлял ему лицо: в последнее время он редко покидал пределы дома, из-за чего его кожа выцвела, утратив жизнерадостный румянец и львиную долю веснушек. Он похудел, часто отказываясь от пищи из отсутствия аппетита, точно тигр, томящийся взаперти и медленно чахнущий в неволе. Скулы заострились, безукоризненно гладкие: никогда бы не подумала, что смогу достичь таких высот в мужском бритье, но после того, как из-за меня Коул обклеился пластырями, пришлось научиться. У Гидеона все еще выходило лучше, но я тоже старалась.

Прохладные пальцы Коула очертили линию моей челюсти, возвращая в реальность, и я придвинулась ближе, сминая плед, которым была укрыта холодная скамья из кедра.

– Где вы сейчас? – спросил он.

Я вздохнула и, свесив ноги на землю, прислонилась к его плечу, охотно принимая медвежьи объятия.

– На пути в Филадельфию. Зои уже должна быть в часе езды от города. Видение снова направляет ее.

– Значит, чистка наконец помогла?

– Ну, после пятнадцати попыток... – протянула я, вспоминая и ванны под светом луны, и очищение воском, и даже заговоренных пиявок. – Судя по всему, да. Не знаю, что именно сработало, но чары Ферн спали. Надеюсь, чуйка Зои окажется эффективнее, чем мои руны.

Коул ласково забрал рукой мои волосы,  чтобы они, колыхающиеся на ветру, не лезли ему в рот, и наклонился, вслепую ища поцелуя. Обрамленные черными ресницами, его глаза по привычке бегали из стороны в сторону за звуком моего голоса. Я приложила ладонь Коула к своей щеке, позволяя ему почувствовать, если уж не увидеть, и потянулась на встречу.

– А что потом? – спросил он, вдруг передумав целовать меня и сведя брови на переносице. – Ты вернешься домой?

– Ну, если этот колдун согласится...

– Так это колдун? Не ведьма?

– Зои утверждает, что колдун. Так вот если он примкнет к ковену... Нас будет трое.

– И что с того?

– И я смогу воспроизвести ритуал Авроры, войти в Нью-Йорк и отобрать Вестники назад.

Коул переменился в лице. Слепота будто лишила контроля над собственной мимикой: теперь он невольно выражал даже те эмоции, которые уповал спрятать в глубине. Например, страх и гнев, когда я снова заговорила об этом.

– Отобрать Вестники у целого ковена враждебных ведьм?! Ты ведь понимаешь, как это опасно! Даже если у тебя и получится снять барьер, это все равно не...