Страница 26 из 40
И нелегко решить, кому из них было труднее, австрийскому монаху или нашему батюшке.
Строить метеостанцию в тундре это вам не в теплом австрийском климате делать опыты над горохом.
Из интенсивной переписки батюшки с директором Главной Физической Обсерватории г-ном Г. Вильдом и успевшим сменить его в этой должности г-ном М. Рыкачевым видно, как тощий кошелек русской науки сдерживает смелый полет боговдохновенной мысли и замедляет осуществление даже простых научных замыслов отца Николая.
Прошло пять лет с начала переписки, и в Санкт-Петербург приходит сообщение от святейшего метеоролога: «Честь имею донести Главной физической обсерватории, что метеорологические наблюдения при Ловозерско-Лапландской станции начаты мною с 12 марта сего 1899 года».
Вот и последний священник Ловозерского погоста Михаил Распутин тоже оставил по себе память. Как человек образованный, окончивший Архангельское духовное училище и два класса псаломнической школы, Михаил Иванович стал в Мурманском краю весьма известен, о нем писали в главной областной партийной газете «Полярная правда». Батюшку в Ловозере уважали и не ругались при нем матом. Не дай бог узнает! После падения недолгой белогвардейской власти на Мурмане он был в делегации села Ловозеро, ходившей в Мурманский Совет за разрешением создать Советскую саамскую республику. Резоны были предъявлены убедительные, а может, помогла и молитва отца Михаила. Мурманский Совет принял историческую резолюцию: «Дружно крикнем во имя мировой революции – да здравствует Советская Лопарская Республика!» Дальше уже далекий Совет Народных Комиссаров в Москве посчитал полторы тысячи народу для Республики маловато, но право организовать самостоятельную лопарскую волость с центром в Ловозере разрешил.
Были у батюшки и олени, и даже свое озеро за селом, и по сию пору именуемое Поповским. Если кто приходил к месту его промысла, он его увещевал: «Иди, сыне, дальше! Вон рядом Ловозеро. Там и воды, и рыбы поболе. А мне от храма далеко ходить нельзя». Так за собой озеро и оставил.
Старался батюшка по примеру предшественника не отстать от своего времени, не чужд был идеям кооперации и торгового промысла. Был избран первым председателем Ловозерского кооператива, и труды его на этом поприще заслужили благосклонную оценку опять же в «Полярной правде», дескать, служит поп в кооперативе «гладко и хозяйственно». Но не избежал батюшка и строгой партийной критики, та же газета указала ему на необходимость различать, «где его личное хозяйство, а где общественное», где свой карман, а где общий.
Среди множества достоинств отца Михаила был у него и грешок, выпить любил. Это ли для русского человека грех!
Да вот в подпитии буйным становился… Как говорится, из песни слова не выкинешь. А уж пел отец Михаил во хмелю, хоть святых выноси, и не только божественное…
Не пропускал батюшка ни митингов, ни собраний, о коммунистах отзывался только хорошо, а принимая участие в праздничных демонстрациях, ходивших по Ловозеру с флагами и портретами вождей, пел со всеми «Интернационал». Не помогло. И дом поповский снесли, на его месте райисполком поставили. И церковь переделали в клуб. И сам на Соловках сгинул.
Долго ли, коротко, но уже к незабываемому 1917 году на Ловозерье раскинулось четыре погоста, само Ловозеро, да Семиостровье, да Лявозеро. Четвертый погост – Воронье, что по реке Воронье. Река богата семгой и порогами со звучными именами – Медвежий, Кровавый, Малый Падун и Большой Падун. Последний уже при выходе Вороньей в Ледовитый океан, напротив большого плешивого острова Гавриловский и островов помельче, скопом названных Вороньи Лудки.
На всех четырех погостах обитало семьсот семь человек, вполне достаточно, чтобы избрать председателем местного Совета батрака-оленевода, тридцатидвухлетнего ижемца Рочева. По мастито Семен Макарович ижемец, а по роду, надо думать, из русских, поскольку «роча» на языке зырян как раз и значит «из русских». Видно, добрая мать-олениха облизала родившегося в 1875 году Семена Макаровича, если дарована была ему долгая жизнь, пережил он многих земляков и сородичей и увидел радость победы над немецко-фашистскими захватчиками, как ни силившимися, но ни пяди лопарской земли так и не захватившими.
И вот уже в 1921 году открылась в Ловозере первая изба-читальня, а на следующий год медпункт, и то верно, о душе надо сперва заботиться, потом о теле.
А там, глядишь, в год смерти Ленина возникла партийная ячейка, а следом и комсомольская, а на следующий год в избе-читальне и драматический, и политико-просветительский кружок, и пионерский отрядец.
Вспомнили, что еще в злосчастном 1905 году купчина Терентьев затеял замшевую фабрику, где держал пять работников. Теперь не на хозяина, а на себя, на благо всей страны заработала новая замшевая фабрика, где уже десять рабочих под руководством директора ижемца Ануфриева, Макара Васильевича, готовили замшу из оленьих шкур.
В десятую годовщину Великого Октября ловозерцы в избе-читальне впервые услышали радио. В этом же году успешно пошел экспорт оленины в Норвегию и Данию. А в Ловозерской школе, открывшейся в далеком 1890 году для восьми мальчиков и пяти девочек, в 1927 году уже не один, а трое учителей учили шестьдесят четырех мальчиков и девочек.
Ловозеро росло так быстро, что пришлось в застройке несколько беспорядочной, где перемежались деревянные дома и саамские тупы, жилье вроде бревенчатых дворовых клетей с полоской односкатной крышей, все-таки обозначить три улицы – Советскую, Хибинскую и Колхозную.
Завод переработал пять тысяч шкур!
Открыли больницу на двенадцать коек!
Ловозеро соединили телеграфно-телефонной связью с Мурманском, а к Кировской железной дороге проложили автомобильную дорогу, длиной в пятьдесят километров. И очень кстати! На склонах Ловозерских тундр, как именуются здесь сопки и горы, вздымающиеся аж на тысячу метров, нашли-таки богатейшее месторождение циркониевых руд.
19 марта 1930 года радио заговорило уже в домах. В Ленинградский институт народов Севера отправились учиться лучшие ученики ловозерской школы – Домна Кириллова и Яков Юрьев. А сколько отправилось в Архангельскую штурманскую школу?
В 1934 году в хозяйстве Ловозера появился первый автомобиль и первый трактор, и первым шофером тоже стал Степан Рочев, сын первого председателя местного совета Семена Рочева.
Семимильными шагами двинулось просвещение саамов.
5. Вагончик счастья
Серафима Прокофьевна настолько полновластно вошла в жизнь Алдымова, что все прежнее казалось ему лишь заблуждением чувственности. Ему очень хотелось сказать ей, обязательно сказать об этом важном рубеже в его жизни, но входить в прежние обстоятельства было совершенно невозможно, да и незачем. Но необходимые слова однажды пришли сами собой и раньше, чем он ожидал.
Это было еще в вагоне на запасных путях, в «теплушке», ставшей их первым домом. Впрочем, хотя вагон был не велик, но разделен был на две половины, для двух семей. Вторую половину занимала семья нарядчика с угольного склада, Прокопия Шилова, человека умеренной трезвости и неумеренной доброты. Прокоп обеспечивал углем для обогрева обе половинки дома на колесах. А еще была приобретена по случаю американская керосиновая печка, уцелевшая после ухода интервентов, что было предметом тихой гордости главы маленькой семьи. А главное, печка эта не требовала постоянного наблюдений и обихаживания, как питавшаяся углем «буржуйка», быстро нагревавшаяся и, увы, так же быстро остывавшая.
Оба были не молоды. Несколько раз он замечал, что ее чудесное лицо тускнеет. Как озеро под солнцем, спрятавшимся под толщу облаков, теряет свой живой лик, так же и тень прожитых лет, как пасмурные дни, предвестники приближающейся осени, спешат напомнить о конце лета. Но, слава Богу, мы сами-то не замечаем своих лет. Она вставала. Поправляла прическу. Ставила на американскую «керосинку» чайник… Все предметы были беззвучно послушны ее рукам. Он подходил к ней, обнимал, словно хотел убедиться, что это не призрак, а живая плоть. Она смотрела на него с вопросительной тревогой. Он целовал ей руки, окуная лицо в ладони. Вдруг мелькнувший призрак исчезал, он смотрел в ее серые с зеленой искрой глаза и тихо говорил: «Как хорошо». «Милый ты мой», – тихо произносила Серафима Прокофьевна, женским своим чутьем угадывая все, что он мог чувствовать, не признаваясь себе. Он смотрел на нее, не говоря ни слова. «Я постарела?» «И прежних радостей не надо, вкусившим райского вина!» – шепотом произносил Алдымов и, словно их могли услышать: «Я не могу тобой насытиться».