Трезвон колоколов

– А вам какое дело? – удивилась Татьяна, однако, охлаждая свой пыл, вспомнила, что давно хотела поговорить с кем-нибудь из церкви.

– Да моё дело самое прямое, как я погляжу. Вижу, работа мне есть.

– О чём это вы?! – вдруг пугаясь, бледнея сквозь морозный румянец на щеках, передёрнув плечами, крикнула Татьяна, точно каркнула.

– Вы не зря никого не пускаете в свою жизнь, в том числе и вашу сестру, – сказал священник замёрзшим, тихим голосом. – Как я понял, и дочь свою прогнали из квартиры! А почему? Не задумывались?

– Почему? – высокомерно переспросила Татьяна, пытаясь не уронить своё достоинство в случайном разговоре с незнакомым человеком и не растерять злость на сестру. – Потому что так решила. Мне так удобно. Буду меньше платить за коммунальные услуги.

– А сколько вы платите за вашего нового сожителя? Выгнали дочь и не заметили, что ваши-то апартаменты давно уже заняты! Вы и не заметили! Не почувствовали, как впустили его!

– Какие апартаменты? – озираясь, прошептала замёрзшими губами Татьяна. – О чём вы говорите? Какой сожитель?

А у самой сердце так и зашлось от страха.

– Такой! – ответил священник строго, и Татьяна увидела, что он ещё старше, чем она подумала, – настоящий дедушка с седой бородой и широкими бровями, мокрыми от морозного дыхания. – Который развалился и рога вам выставляет! Влез к вам душу, как в апартаменты, всю вашу жизнь занял, ни уголка не оставил! Там не то что в сапогах, босиком на носках ступить некуда! Всю душу заполнил своей мерзостью! Ишь, волосатый, раскинулся! Довольный! Не чувствуете? Одна вы его не видите. Скажи́те всё-таки, что вам ответила сестра на ваш запрет заходить «в вашу жизнь в сапогах», как вы выразились?

– Она сказала, что я могу приходить к ней в любой обуви, даже в кирзовых сапожищах, что она не боится грязи. Говорит, «вымою, и снова будет чисто», – со слезой в голосе ответила Татьяна, которую пробрал, тронул ласковый голос дедушки. От этого голоса вроде как теплее стало, несмотря на усиливающийся ветер.

– Слава Богу! – обрадовался священник и перекрестился три раза, глядя лучистыми молодыми глазами на купол Успенского храма. – Слава Богу! А то я уж подумал, что везде наступает рогатый. Значит, есть души… есть души… А сестра ваша смелая. Молодец. Да и вы не из трусливых, только привыкли думать про себя, что вы маленькая. А какая же вы маленькая, если у вас дочь? Вы за неё в ответе. Не сестра! И не сожитель ваш, раз он с вами больше не живёт. А вы свою дочку, да за порог. Нехорошо. Вырастет – вдруг так же поступит с вами?

– Пусть мать слушает, когда надо! – запальчиво произнесла Татьяна.

– Поймите, вы заставляете её слушать не мать, а того, кто занял апартаменты вашей души! – убеждённо сказал священник и спросил: – Вы крещёная?

– Да, – кивнула Татьяна, вся сжимаясь и готовая заплакать.

– Идём со мной. Некогда разговаривать – молиться надо.

Священник крепко взял Татьяну за руку и повёл за собой. Заставил перекреститься у входа, завёл в пустой храм, где пахло догоравшими свечами и сладковатым дымом ладана, остановил перед алтарём, зажёг от лампадки свечку, взяв её с подсвечника, и стал читать молитвы, которые тревожным эхом отдавались в душе растерянной Татьяны. С каждым новым, всё более непонятным словом ей становилось всё страшнее и страшнее. Душно! Пугающе действовали вечерний полумрак церкви и глядевшие со всех сторон суровые лица с икон в золотых оправах.

Татьяна бывала здесь иногда, из любопытства, даже пару раз на исповедь ходила, но не помнила, чтобы иконы казались такими величественными, будто в них заключалась небесная сила, небесный кто-то, взиравший сейчас на неё сверху, на кого она боялась поднять глаза. Украдкой утирая слёзы, Татьяна прислушивалась к голосу священника, который был протяжно тосклив. Голос успокаивал, убаюкивал, делал тяжёлыми веки. Неожиданно слова молитвы взметнулись к самому куполу церкви и волной обрушились вниз. Татьяна покачнулась. Показалось, что воздух в церкви стал плотным, будто наполнился голосом священника от каменного пола до самого потолка. Словно стиснутая чьими-то могущественными пальцами, Татьяна хотела осмотреться и не смогла пошевельнуться, боясь, что сейчас упадёт.

– Выпей! – грозно сказал священник, подавая воду в стеклянном стаканчике, поднесённом ему невесть откуда взявшейся женщиной в фартуке и тёмном платке.

Не помня себя, Татьяна выпила со страхом тёплую сладковатую воду и, закричав диким голосом на всю церковь, упала на пол. Она стала биться головой о подставленные руки женщины и батюшки, хорошо осознавая, где находится и что делает. Понимая, что всё происходящее выглядит очень странно, ненужно, смешно и даже дико. Всё это совсем некстати! Она сама разберётся с собой! «Это же не Средние века, когда люди верили в бесов», – промелькнуло в голове, и, расстегнув шубу, чтобы не задохнуться, Татьяна попыталась встать. Но тело не слушалось, содрогаясь в приступах боли, и Татьяна поняла, что не может сопротивляться. Что-то, что было выше её сил, выше воли, вновь и вновь роняло на пол, заставляя биться головой о мягкие ладони женщины и священника, старающихся уберечь её от ударов о каменный пол.

…Татьяна расслабилась и закрыла глаза.

Через пару минут она тихо вытянулась рядом с деревянной лавкой, у которой свалилась, полежала, прислушиваясь к тишине, затем открыла глаза и жалобно, несмело улыбнулась, посмотрев вверх, под самый купол. Оттуда на неё глядел кто-то очень родной, очень знакомый, от вида которого она разрыдалась, счастливо умываясь потоками горячих слёз, и потом ещё долго-долго плакала, уходя из церкви, ничего не говоря, ничего не обещая, а только повторяя одно и то же: «Ушёл. Ушёл! Я чувствую. Как я чувствую? Не знаю. Но тот, плохой, он ушёл из моей души!»

– Мои апартаменты! Они свободны? – обратилась она к идущему рядом священнику, но тот промолчал. – Моя душа стала чистой, я чувствую это! Моя сестра зайдёт теперь ко мне, перестанет обижаться? Как вы думаете?

Но батюшка снова промолчал, тяжело дыша и поправляя крест на груди. Было видно, что он устал. С бороды и бровей его капал пот, а глаза казались больными.

– Что вы делали со мной? – спросила Татьяна участливо.

– Боролся за твои апартаменты, за твою душу, – ответил священник, и, слыша его дрожащий слабый голос, Татьяна не отважилась спросить, с кем он боролся, – и без слов было ясно с кем.

Они вышли из церкви, оба разом перекрестились, наклонившись до земли, добежали до остановки, мигом вскочили в подошедший двенадцатый автобус и поехали. И вскоре расстались. Молча перекрестив Татьяну, священник вышел, не доезжая несколько остановок до конечной, а она поехала дальше, в свой десятый микрорайон. Пока ехала, уснула, а проснувшись, удивилась. «Что за странный сон я видела? – подумала. – Говорила мне сестра, не пей, хватит. Так нет, пока Надя ходила в ванную, я успела хлопнуть ещё две рюмки. Наверное, они-то и сыграли роль. Церковь, священник, иконы, молитвы, мой плач, чьи-то глаза сверху… Чушь!» Открыв сумку, Татьяна вынула зеркальце и посмотрелась в него. Осталась недовольна собой. Голова взлохмачена, карие глаза сделались почему-то совершенно светлыми, скулы заострились, рот провалился, собрав вокруг себя морщинки. Безумная, да и только. Права сестра, пить надо меньше.

Вечером ей позвонила знакомая, с которой Татьяна давным-давно не общалась, хоть и жили они по соседству.

– Привет, – сказала приятельница радостным голосом, – представь, в нашем микрорайоне открыли церковь! Домовую церквушку в здании рабочего общежития. Радость-то какая! Уголок выделили. Да и правильно, давно пора, в другие церкви далеко ездить. Я что звоню. Ты же музыкально образованная. А у нас некому петь. На клиросе. Приходи. А?

– На клиросе? – не поняла Татьяна. – Но ведь я не умею!

– Уметь не надо, – заверила знакомая. – Ноты знаешь, и хорошо. Голос у тебя приятный. Приходи! С батюшкой познакомишься, он у нас необыкновенный, добрый, как Дед Мороз, с длинной бородой и лохматыми бровями. Придёшь?