Страница 4 из 6
Обратно в деревню шли вместе. Замешательство исчезло, искушение прошло, отец Владимир был спокоен. Изредка переговаривались – о новой строящейся церкви, о школе, где девушка работает учительницей в младших классах, о погоде… Но больше молчали. Каждый из них радовался чему-то своему, очень глубокому, что сладким восторгом сжимало их сердца, что позволяло чувствовать общую радость, бывшую несравненно выше не только их личных чувств, но и выше всего на свете, что поднималось волной неизъяснимого восторга под самый купол синего неба…
5 октября 2012 г., Китай
Борьба за апартаменты
Татьяна стояла под навесом и ждала автобус. Снизу, от неподвижного Амура, шёл ледяной ветер, легко продиравшийся сквозь редкий парк на берегу и дувший на Комсомольскую площадь, в центре которой возвышался голубой храм под золотым куполом. С остановки было хорошо видно, как ветер раскидывал снег вокруг храма, будто пытался поднять здание вверх. В советское время здесь клумбы росли и грязные бомжи на сломанных скамейках лежали – печальное было зрелище, противоречивое. Роскошные клумбы и грязные, изорванные люди. Но в две тысячи втором построили церковь, вернее, вернули на законное место, бомжей прогнали, и противоречие пропало. К церкви скоро привыкли, вот уже пять лет красуется на взгорье, хорошо видна с прогулочных катеров и с окрестных улиц.
От ветра не спасала ни тёплая собачья шуба с капюшоном, которую Татьяна выдавала за рысью, ни выпитые тридцать минут назад у сестры сто граммов водки. Выпросила, чтобы не замёрзнуть, пока придётся ждать автобус. Мела позёмка, поднимавшая мусор на тротуаре, сухой снег бил в лицо. Отворачиваясь в глубь остановки, Татьяна видела пожилого, сморщенного от старости священника, который только что вышел из храма и, видимо, как и она, поджидал двенадцатый номер. Все автобусы уже прошли, забрав пассажиров, и на остановке, кроме них двоих, никого не было.
Оба казались одинаково замёрзшими и сердитыми. Но если мёрзли они от одних порывов ветра, несущихся со стороны Амура, то сердились каждый по своей причине. Трудно сказать, чем был огорчён священник. Может быть, тем, что на утреннюю службу пришло мало прихожан, да и те, большинство, убежали из церкви сразу после причастия, и он вынужден был читать проповедь в полупустом храме. Или же не хотелось отправляться на требу – холод стоял страшный, – и, возможно, старик ругал себя, что согласился ехать на другой конец города, не выпросив машину. Судя по его замёрзшему лицу и одежде, состоящей из валенок, подрясника и накинутого сверху чёрного ватника, пожилой человек изрядно продрог.
«Наверное, ему надоела служба, – подумала Татьяна, поглядывая на священника. – Надоели мы все. Ещё бы! Одни вопли кругом. Рёв, стоны, плач. На всех людей хороших слов не хватит. Душевного тепла не напасёшься. Ишь, какой неказистый, в чём только душа теплится?» Нечасто среди священников можно увидеть высокого, бравого! С таким можно и поговорить. Может быть, что-нибудь путное бы сказал. А этих… высушенных грибов послушать, так выходит, что одной только молитвой и можно обрести покой в душе! А если молитва с губ слетает? Не задевает душу? Что в этом случае делать? Молчат священники. Не знают, что ответить. Татьяна однажды спрашивала, так батюшка только перекрестил её да наказал молиться чаще. Служители Бога! Татьяне их всех пожалеть хочется, все они ей кажутся обиженными. Наверное, запутались, сами не разберут, где бесы кричат от злости, а где человек, оттого что ему больно. А для уставших священников – всё едино. Должно быть, оглохли они, если и на исповеди ничего не слышат, когда им в самое ухо говоришь. Всё сводят к тому, чтобы поменьше есть да побольше молиться, тогда и мирность, мол, почувствуешь. Как же, скажите, работать-то на голодный желудок? И откуда взяться мирности, если зарплаты едва хватает на кусок хлеба? Из-за этих неясностей Татьяна редко бывает в церкви.
Отвернувшись от священника, она стала думать о сестре, с которой полчаса назад вела разговор, и теперь сердилась, жалея, что не сказала того, что думала. Что ж это получается, до седых волос слушать нравоучения? Надоело! Сестра всего-то на шесть лет старше, а ведёт себя, в свои сорок восемь, как старуха. «И зачем только я рассказала?» – не могла успокоиться Татьяна, вспомнив, как рассердилась Надежда, когда услышала, что Татьяна выписала свою шестнадцатилетнюю дочь Катю из квартиры. Выписала под тем предлогом, что девочка захотела погостить у отца, который лет пять как оставил их с Татьяной и жил один, купив по ипотеке трёхкомнатную квартиру на окраине Хабаровска, в сосновом лесу, где летом, говорила дочка, белки прыгали прямо на огороде. Татьяну бесило, что бывший сожитель пошёл в гору: шикарное жильё вместо старенькой полуторки, в которой ютились Татьяна с дочкой, повышение по службе (теперь он директор торговой компании), да ещё и дочь к себе переманивал. Ну, не наглец ли?!
– Иди! – сказала она дочери. – Захотела свободы? Пожалуйста. Но знай: хочешь гулять, хочешь жить у отца – я тебя выпишу из квартиры. Пусть папаша в свои апартаменты прописывает!
Втайне она надеялась застолбить таким манёвром жилплощадь бывшего сожителя, а заодно быть в курсе его личных дел. Вдруг найдётся лазейка, чтобы снова начать отношения? Правда, это вряд ли возможно. Татьяна понимала, что после десяти лет бесконечных ссор и оскорблений Олег не вернётся. «Глупая женщина!» – сказал он, уходя. «Подонок!» – крикнула ему вслед Татьяна, догадываясь по озверевшему виду мужчины, что уходит он в этот раз навсегда. Надоела ему, видишь ли, её грубость!
Раздался звонок. Татьяна с неудовольствием вынула телефон из сумки и включилась в прерванный уходом от сестры разговор.
– Ну, чего тебе? – резко спросила она, косясь на священника, который начал притопывать ногами и бить себя по бокам в надежде согреться. – Всё ещё не можешь поверить? Думаешь, я пошутила? – захохотала Татьяна, услышав голос сестры. – Да! Выписала дочь из квартиры! Имею полное право! Зато буду меньше платить за коммунальные услуги! Ты знаешь, сколько я получаю? Пятнадцать тысяч! Мне их что, разорвать?! Да я лучше накормлю Катьку! Лишний раз! А Олег пусть думает насчёт прописки дочери! Ты представь, какой упырь! Теперь он высчитывает из суммы, что даёт на Катьку, те деньги, которые она у него «проела», живя с ним три недели! Сволочь! А ты говоришь, «имей терпение и такт»! Проучить обоих! Подлец!
При последних её словах служитель церкви поморщился и отодвинулся в глубь остановки, но Татьяна в порыве гнева начала широко шагать из угла в угол, так что священнику приходилось невольно сторониться всякий раз, чтобы женщина не ударилась об него. Автобуса всё не было, да и прохожих тоже. Один острый ветер и злые крики Татьяны.
– Не-е-е-е-т, послушай, что я тебе скажу! – взвилась она и гаркнула в сторону священника: – Не твоё это дело!!! – отчего тот невольно отшатнулся в сторону, впрочем, сразу решив, что это не к нему, поскольку Татьяна продолжала кричать, так и не отводя от священника своего пылающего негодованием взгляда. – Разбирайся со своей жизнью, а я уже давно сама управляюсь! Как умею! Никто не указ! Я тебе вот что скажу, запомни: я ни-ко-му – никому! – не позволю вламываться в мою жизнь в сапогах и расхаживать как у себя дома. Никому! Даже тебе, хоть ты мне и сестра! Что, что?! Ой, насмешила! Сама доброта!
Татьяна гомерически захохотала, оторвав телефон от уха, посмотрела на аппарат с вызывающим видом и отключила, сунув в карман шубы. Поёжилась, нервничая, и постаралась согреться, начав подпрыгивать на месте. Священник же, напротив, позабыл о своих мыслях. Он мягко смотрел на женщину, то ли жалея о том, что стал свидетелем чужого разговора, то ли раздумывая, как отреагировать на услышанное. Атмосфера внутри остановки требовала перекинуться парой фраз о погоде или об автобусе, который всё не появлялся, но, минуя насущные темы, батюшка вдруг спросил:
– Что же ответила ваша сестра, когда вы запретили ей входить в вашу жизнь в сапогах?