Страница 10 из 26
Что касается религиозной дисциплины, или конфессии, сын мой, скажу следующее. Конфессия, своей формой отражает общую динамику нравов, характер менталитета и свойства индивидуальных акцентов народа определённой местности. Воплощает собой музыкальную полифонию души определённого клана, отражаемую в метафизических постулатах и трактатах. Она собирает в себе все архаические духовные потребности, присущие определённому кругу людей, и становится той квинтэссенцией, которую затем водружают на пьедестал всеобщего сознания, делая если не царём, то парламентом, законодателем для всякого произвольного течения жизни социума. Жизнь, какую из сторон ты бы не рассматривал, плохо переносит хаос, ей необходим порядок. А на чём ещё, как не на порядке зиждется всякая дисциплина, и всякая конфессия. Организация, в самом широком смысле слова, является основой жизненности, как и всех её сторон и проявлений.
Более того, всякая религиозная дисциплина, словно произведение искусства, концентрирует в себе определённый набор векторов созерцания и осмысления глубинных основ души, словно некоего кладезя этого мира, сочетая в себе все доминанты, сакральные помыслы и стремления, а также все страхи и сомнения, присущие определённому клану социума. И являет собой некий оазис в пустыне для слышащих и способных оценить эту музыку духов, со всеми её переливами. Воплощённая в философему, она даёт пристанище как заблудившимся душам, потерявшим, либо никогда не имевшим дороги, так и знающим свой путь, но просто уставшим скитальцам. Она даёт определённую гармонию, – музыку не имеющим своей собственной, либо растратившим её, в бренности собственного существования. Религиозная дисциплина, это уютная гостеприимная таверна на берегу океана, между песчаной пустыней и пустыней моря. И как каждая гармоничная музыка, своей полифонией порабощает нас, завораживая наше сознание, так религиозная дисциплина воздействует своей полифонией на всякие открытые к гармонии, жаждущие совершенства, души.
Но рабство ли это? И если сказать да, то человек хочет быть рабом гармонии, рабом красоты и добра, воплощающихся в общей гармонии разнообразных музыкальных алгоритмов литературы, риторики, изобразительных искусств, и т. д. Которые в своей совокупности выстраивают и гармонизируют всю нашу жизнь. Эта музыкальность наиболее явственно прослеживается в различных повествованиях великих мастеров слова, появляющихся на нашей бренной земле примерно раз в столетие. Эта музыкальность воплощена в древних фолиантах, запечатлевших всю палитру музыки души в слове. К примеру, Библии, Талмуда или Корана. И чем, как не своей гармоничной музыкальной последовательностью, слаженностью и проникновенной полифонией, воплощённой в литературном слоге, опирающейся прежде всего на притчевую фонетику, можно объяснить ту завораживающую доминанту, веками порабощающую многочисленные поколения людей, настраивающую их души на свою гармонию, свою мелодику. И чем ещё можно объяснить ту причину величия, присущую всем «Великим книгам?».
Дело вовсе не в конфессиях, они есть лишь суть формы. Но как ты верно заметил; «Всякая суть должна обретать свою форму, – она нуждается в ней». И в этом смысле на белом свете, конечно же нет исключений. Но я не вижу никакой проблемы в том, что Вера облачается в определённую форму, в определённую дисциплину, в определённую систему. Главная проблема для человечества таится в другом, – в деградации отдельной личности, несущей опасность разрушения общего человеческого бытия. Что может удержать его от неминуемого хаоса и коллапса, как не «Религиозная конфессия»? Когда существует опасность полного истребления, всякая живая сущность стремится к объединению, к резервациям, где неминуемо возникает общая идея, которая всё более упорядочиваясь и организовываясь, необходимо становится диктатом. И здесь уже совершенно не важно, вредна она отдельным жителям резервации, или полезна. Даёт она свободу, или забирает её. Она сохраняет социум. А сохранение социума – это сохранение и его единиц. И так существует всякое государство.
Я понимаю тебя, сын мой. Тот, кого ты называешь «познавший», устал от непрекращающихся боёв. Его душа словно поле нескончаемой битвы. Его внутренний стержень изгрызен гарпиями знания, подточен крысами страстей, и он жаждет обновления. Ты спрашиваешь, как ему обрести Веру? Он может искать её всю свою жизнь, и не найдя её, так и сгинуть в бездне безвременья. Вера всегда приходит сама. Никакими духовными усилиями обрести её невозможно. Она есть само проведение! Чем больше ты желаешь её, тем дальше она от тебя. Ибо настоящая Вера не приемлет никакого интереса, она в стороне от всякого меркантильного помысла, каким возвышенным он бы не представлялся.
Я скажу ему: – не стремись к ней, но жди сын мой, и она придёт! Ворота истинной Веры для тебя пока закрыты. Но Бог милостив, он обязательно даст твоей истерзанной душе успокоения. Просветление приходит к малому и старому, как правило, на рассвете. Когда колодец души безмерно глубок, и безмятежна его поверхность…
Но где взять ему терпения, отче, как справится с чувством безысходности, так угнетающим его душу? Как преодолеть гнетущую размеренную бренность бытия, как пережить собственные сомнения? Словно непробиваемой бронёй, мир для него окутан безнадёжностью. И чем проникновеннее знание, тем толще становится эта броня.
В скитаниях и безрассудности собственных стремлений, в толкотне и суете бурлящей жизни, устав от постоянных терзаний собственных страстей, он ищет покоя в быту домика на задворках империи, в своём уединении. Но обретя его, находит новое страдание, которое в тысячу раз мучительнее. – Скуку, с её непреодолимым отчаянием, этим последним кольцом всех «кругов ада!». И он снова жаждет мятежности и обострения своей жизни. И конца, и края нет этой непрекращающейся смене разноплановых страданий, которую невозможно изменить никакими обструкциями. На этих путях – нет надежды. И вся жизнь его являет собой лишь смену декораций, лишь усмешку меняющего маски сатира, обманывающего, как откровенной ложью, так и святой правдой.
Помни сын мой, только труд и страдание приносят истинное просветление. Только несломленная ничем воля приносит достижение цели. Чем мучительнее труд, и чем сильнее и продолжительнее страдание, тем сладостнее награда, тем возвышеннее нега облегчения. Лишь для того, кто способен покаяться в грехах своих, храм веры открывает свои пенаты.
Ты говоришь о желаемом, но не действительном. И пусть в твоих речах так много гармонии, а значит истинности, они всё же есть сплошная иллюзия идеала. Из тысяч мучеников – только один получает награду! Из тысяч несломленных, – лишь один достигает цели! Но на этих редчайших счастливых случаях вы строите свои правила? Это называется – «намеренный догматический фикционизм». Когда малое и редкое преподносится как частое и повсеместное, а всё, что не вписывается в общую концепцию – отбрасывается, пропускается мимо или просто игнорируется, тогда нет никакого смысла говорить ни об истине, ни об её противоположности.
На самом деле Отче, у каждого человека свой бог, своя вера, и она разительно отличается от веры соседа. Скажу больше. Безоговорочная вера в какую бы то ни было истину, либо самозабвенное следование какому бы то ни было убеждению, это всегда суть заблуждение. И получается, на какой бы ступени человек не находился в своём житии, будь то крестьянская, или самая возвышенная философия, он живёт лишь собственными заблуждениями. И даже более всего именно на ступенях возвышенного духа, или возвышенного умствования, и даже прежде всего именно на ступенях научного мира.
Каждый человек, если он хоть чуточку оторвался от своего животного начала, мыслит и чувствует в своём собственном неповторимом апологете, и для него правдой является только его взгляд, а истинной служат только его умопостижения. И то, что люди с древнейших времён имеют склонность сбиваться в стаи, строить общие будто бы истинные идеи и создавать конгломераты и альянсы различного плана и наклонения, говорит лишь о том, что и в своём сакральном, в своём трансцендентно-метафизическом, в своём самом утончённом, они не отошли от первобытных инстинктов воли, для которой приоритетным всегда было и остаётся воля к стадности, в первую очередь лишь для того, чтобы иметь возможность эффективнее противостоять соседнему стаду, либо природным катаклизмам, к примеру засухе. И то, что люди делят свою душу, свою единую человеческую душу на различные религиозные дисциплины, на конфессиональные идеи, роют котлованы между этими вершинами и затем заливают их морями крови, лишь лишний раз подтверждает этот тезис. Каждый защищает лишь свои пенаты, лишь «Стены правды собственных родовых поместий…». И даже в собственном сокровенном, в утончённом и возвышенном, они не могут обойтись без войны! Ведь с самых древнейших времён, как только человек стал осознавать наличие в мире божественного, в его душе стали зарождаться эти противоречащие друг другу «чудовища», – религиозные дисциплины. В процессе становления, они перерождались и мутировали, и снова перерождались. Превращаясь, то в «чудовище с многими головами», то в «чудовище с единой головой и многими телами», пока наконец не превратились в несколько «чудовищ с несколькими головами», вокруг которых огрызаясь и кусаясь бегают «собаки противоречия», с их скрытыми и завуалированными, а часто облачёнными в благонамеренность, мотивами мести, зависти и злобы.