Пикинг

Есть хотелось нестерпимо, запах цыганского бутерброда еще витал в ноздрях, руки еще помнили теплую шершавость хлебной корки, рот переполнялся слюной. Петрову захотелось заплакать. Тут Надежда глухо застонала во сне. Петров склонился над женой и увидел на ее щеках следы от слез. Он сжал зубы, отвернулся и накрылся с головой.

Уминая за завтраком третий бутерброд с ветчиной, Петров поинтересовался между делом, куда исчезло сало из морозилки. И вдруг вспомнил про свой сон. Рассказал его Надежде, и тут же в памяти всплыло еще кое-что.

– А ты знаешь, Надь, я помню, как бабушка в детстве говорила: «не ложись голодный, цыган приснится!» Я тогда вообще не понимал, о чем это, а вот сейчас, кажется, дошло. Вроде как тот самый случай, а?

Надежда только отмахнулась.

– Мало ли какую чушь бабки болтают! Вот вшей во сне видеть – это точно плохо, к нищете. А про цыган первый раз слышу.

Вечером Петровы смотрели детектив. Надежда поставила перед мужем кружку с каким-то отваром, себе такую же.

– Вот, говорят, аппетит понижает.

Глотнула, поморщилась. Петров тоже попробовал: это пойло сразу вызвало у него воспоминания о пионерском лагере, где медсестра лечила детей, отравившихся тухлыми продуктами с кухни, заставляя пить литрами теплый раствор марганцовки.

– Ничуть не хуже вашего виски, – прокомментировала Надежда. – Пей давай, все равно желудок чем-то заполнять надо.

Петров никак не мог вникнуть в замысловатый сюжет фильма. Все время что-то подсознательно отвлекало, обострившееся обоняние, казалось, чует запах еды. Его не перебивал даже запах Надеждиного отвара. Так бросающий курить за сотню метров чует зажженную сигарету. Наконец Вадим осознал, что этот запах не мерещится. Где-то на нижнем этаже жарили курицу с чесноком, жарили с особым цинизмом. Петровы синхронно повернулись от телевизора к окну и замерли, как два изваяния. Лишь ноздри трепетали, как у гончих. Вадим уже буквально воочию видел эти аппетитные куриные ножки с хрустящей корочкой на большой шкворчащей сковороде, когда Надежда вскочила и с силой захлопнула форточку. Запах вскоре рассеялся, но зрительный образ сочной жареной курятины еще долго застилал Петрову экранные телодвижения товарища майора.

Надеждин отвар оказался еще и мочегонным: в течение первой половины ночи Петровы по очереди вскакивали по малой нужде. Наконец пришел сон. И с ним вчерашний цыган. Сегодня он радушно протягивал Петрову увесистый куриный окорочок с золотистой корочкой. Густой сок янтарными каплями стекал по пальцам цыгана, а запах просто лишал рассудка. Этот запах не оставлял сомнений, что при жарке не поскупились добавить чесночка, перчика и прочих необходимых приправ. Петров потянулся к этому чуду и клацнул зубами, но поймал только край подушки.

Остаток ночи прошел болезненно. На рассказ о повторном видении цыгана Надежда отреагировала как-то странно. Лишь только Петров заговорил на эту тему, она переменилась в лице и явно собиралась что-то сказать, но вдруг как бы прикусила язык и сосредоточилась на размешивании сахара в кофе.

На работе Вадим съел в столовой два вторых с курицей. Но это было жалкое подобие восхитительной птичьей конечности, виденной во сне. По дороге он купил бутылку дешевого коньяка, спрятал на лоджии в шкафчике со всяким хламом и вечером втихаря приложился, пожалев, что не купил хотя бы лимон. Этот продукт Надежда, возможно, едой не сочла бы. Перед сном жена вдруг сообщила:

– А мне на работе девчонки сказали, что цыган снится к дальней дороге. Так что расслабься, Вадик: вот похудею и поедем с тобой на Мальдивы… Она мечтательно потянулась и покрутилась на носках, но наткнулась взглядом на свое отражение в зеркале шкафа. Отражение отчетливо говорило, что до Мальдив просто жуть как далеко. Примерно как до Марса, если не дальше.

Ложась спать под уже ставшие привычными отчаянные вопли голодного живота, Петров поймал себя на мысли, что он был бы не против еще раз повстречаться с цыганом и хотя бы во сне увидеть какую-то вкусную еду.

Цыган не подвел. Сегодня в меню был шашлык из свиной шейки. От него исходил дурманящий запах дымка, маринада, жареного лучка и первомайских праздников. Петров так расчувствовался, что даже пустил слезу, которая смешалась на подушке с неукротимой слюной.

Ночь с пятницы на субботу выдалась, пожалуй, самой тяжелой. Пообедать Петрову толком не удалось из-за непредвиденной ситуации на работе. Пришлось пахать чуть ли не до восьми, устал как черт. Едва сомкнул веки, надувшись чая, как провалился в спасительный сон. Но цыган был тут как тут. Сегодняшним «блюдом ночи» оказалась нежная свиная рулька с чесночком и хреном, с рассыпчатой и остренькой тушеной капустой. Петров никак не мог проснуться, а во сне, как ни пытался, никак не мог ухватиться за мостолыгу, хотя цыган подсовывал глубокое фарфоровое блюдо прямо ему под нос.

В субботу, после недельного отдыха от приготовления ужинов, Надежда сварганила шикарный обед: борщ и котлеты. Послабления вечернего моратория на еду по случаю выходных ожидать не стоило, но Петровы, не сговариваясь, применили хитрость: обедать они сели в половине шестого. Этот самообман, повторенный и в воскресенье, позволил две ночи проспать практически сном младенцев. Во всяком случае, цыган со своими садистскими искусами Вадиму не являлся. Но в понедельник цыганские набеги возобновились с новой силой. В течение всей последующей недели цыган появлялся аж по нескольку раз за ночь, с разными продуктовыми наборами: с палкой копченой колбасы, миской оливье, горшочком солянки, румяными франкфуртскими сосисками с горчицей и даже с шавермой.

Петров все чаще жаловался жене на мучительные сновидения и предупреждал, что его силы на исходе. Но Надежда только отмахивалась и переводила тему. Она вообще стала очень раздражительной, взрывалась по любому поводу. Петров старался поменьше попадаться супруге на глаза и все чаще удалялся на лоджию к заветному шкафчику. На десятый день эксперимента Петров засек жену на весах.

– Эффект-то хоть есть? Не напрасно страдаем? – осторожно полюбопытствовал он. И сразу понял, что вопрос был неполиткорректным. Надежда принялась орать, что такие достижения без серьезной борьбы не даются, и эффект может появиться, может быть, через несколько месяцев, а его обвиняла в нестойкости и малодушии. Петров в ужасе отполз на лоджию.

Терпению пришел конец, когда в ночь на четверг цыган явился с казаном плова. Из множества безумно вкусных блюд к правильному плову Петров испытывал особо трепетное чувство. Цыганский плов был безукоризненным, как будто его только что приготовили где-нибудь в окрестностях Самарканда под руководством ашпаза с полувековым стажем. Это был просто удар ниже пояса. Петров не выдержал и разбудил жену.

– Надь, я не могу больше! Этот цыган меня достал. Что он от меня хочет? Чтоб я жрал то, что он предлагает? Но где это все? Наденька, мне плохо…

– А ну прекрати ныть! – Надежда встряхнула мужа, как куклу. Петрову даже показалось, что она его сейчас ударит. – Я терплю, и ты терпи. Ишь тут, цыган каких-то выдумал! Ты просто слабак, так и скажи.

Этой жестокости от жены, ради которой он вынес столько страданий, Петров не ожидал. Он серьезно обиделся и задумал, как покончить со всем этим уже очевидно безнадежным и к тому же опасным экспериментом. На следующий день он прямо с работы зашел к Кузькиным и рассказал им все, как есть, начистоту. Людмила пришла в ужас.

– Господи, Вадик, ну ты-то за что страдаешь? Нет, надо это дело как-то разрулить. Я, конечно, не хочу вмешиваться в ваши семейные дела, и Надька мне подруга, но это все как-то далеко зашло, по-моему.

Гена накатил Петрову стопарик холодной водочки, а к нему предложил санкционный кусок соленого лосося и маринованный огурчик.

– Да что ты со своей водкой тут! – напустилась Людмила. – Человека надо нормальным ужином накормить.

Петров стопарик употребил и закуску заглотил, но от ужина категорически отказался:

– Спасибо, Люсенька, я пока еще в завязке. Но есть одна идея, я к вам как раз за помощью пришел.