Агнцы Божьи

– Нет, не отпала, но, может быть, в другой раз? – посмотрел на него с сомнением Макар. – Мы же и так о многом покалякали сегодня.

– О многом, но не обо всём, – нахмурился старец. – Говори, что сказать собирался, а потом и закончим наш разговор.

– Да я это… – замялся Макар, – да я об Силантии Звонарёве спросить хотел. Он давеча меня на базаре встретил, об Андроне поведал, и… Помнится, я говорил вам, что Силантий просится на корабль наш. Так вот, он нынче снова попросил меня об этом.

– Это ты об инвалиде том буйном? – вспомнил Прокопий Силыч. – А зачем он нужен нам, если бесяка в нём сидит и им верховодит?

– Так и я про то, не нужен он нам, – вздохнул Макар. – Только если я передам ему слова ваши, кормчий, так ведь он мне не поверит? Обозлится злыдень и проходу мне не даст. Вы бы приняли его, Прокопий Силыч, и объяснили бы свой отказ вразумительно? Вы же могёте говорить убедительно и внушительно с такими шалопаями, как он.

Старец, выслушав его, задумался.

– А что, ты прав, пожалуй, – растягивая слова, произнес он. – Я послухаю, что он мне скажет, а потом приму решение. Наверное, я ему откажу, но… Хотя кто знает, что он мне скажет и как сам мне покажется.

Разговор продолжился. Прислужница Глафира долила в самовар воду и вынесла его на улицу.

Обсуждая загадочную личность Силантия Звонарёва, Прокопий Силыч и Макар выпили ещё по нескольку бокалов чая.

Старец кряхтел, вытирал полотенцем с лица и шеи пот и делал вид, что очень заинтересован сведениями, высказываемыми гостем. А когда кипяток в самоваре закончился и встал вопрос, продолжать ли чаепитие, Макар перевернул бокал вверх дном:

– Прости, кормчий, но мне пора восвояси двигать. Сейчас выгружу продукты и в путь-дорожку буду собираться.

– Что ж, хорошего понемножку, – взглянув на опустевший самовар, вздохнул Прокопий Силыч. – Приводи Силантия на воскресное радение, Макарка. Вот там мы с ним поговорим и познакомимся.

В этот же день доктор Кольцов собрал на консилиум своих коллег.

– Вот он, человек-индивидуум, прямо перед вами, господа! – объявил Олег Карлович, указывая на лежащего на кровати больного. – Я уже не раз говорил вам про него и про его необычность, коллеги, но это были только слова. А сейчас… Сейчас вы можете рассмотреть этого уникального человека, ощупать, потрогать, и… И высказать каждый своё мнение о методах его лечения.

Врачи, как по команде, подошли к постели больного и, стараясь не мешать друг другу, приступили к осмотру. Олег Карлович, стоя в стороне, с интересом наблюдал за их удивлёнными лицами, слушал их высказывания, восклицания и делал выводы.

– Нет, это просто уму непостижимо! – удивлялся невысокого роста мужчина. – Как я наблюдаю своими глазами, у пациента ожоги третьей, нет, даже четвёртой степени, занимающие более шестидесяти процентов поверхности тела и, что самое поразительное, все ожоги не поверхностные, а глубокие! И они не совместимы с жизнью, коллеги?

– Да-а-а… – поддержал его седовласый мужчина с холёным лицом и очками на переносице. – Если обожжено более десяти-пятнадцати процентов поверхности тела, то изменения, возникающие при этом в организме, называют ожоговой болезнью. Наверняка после получения столь ужасных ожогов этот горемыка перенёс шок. Но как он выжил, коллеги? Это просто чудо из чудес, чёрт возьми?!

– И я понять не могу, как сеё возможно, – касаясь пальцами тела больного, принялся размышлять вслух профессор. – В основе ожогового шока лежит нарушение кровообращения в жизненно важных органах, обусловленное уменьшением объёма крови в кровеносном русле вследствие её сгущения. Это связано с выходом жидкой части крови из системы кровообращения и истечением её в области ожоговой поверхности. Позднее, после ожогового шока, как правило, наступает интоксикация организма продуктами распада обожженных тканей, а с момента нагноения ран токсичными веществами, продуктами жизнедеятельности болезнетворных бактерий…

Он замолчал, о чём-то задумавшись, и вместо него заговорил хирург Иосиф Борисович.

– Очевидно, коллеги, кожа этого, гм-м-м… человека, поражена на всю глубину, – сказал он задумчиво. – Самостоятельно, путём рубцевания такие ожоги могли бы зажить, если бы занимали один процент поверхности тела, но то, что видим мы…

– А не наблюдаем ли мы уникальный случай, господа, что у этого красавца погибли только поверхностные слои кожи, но сохранился ростковый слой и так называемые придатки кожи, – заговорил самый молодой из присутствующих доктор. – Я имею в виду волосяные луковицы, потовые и сальные железы. Из них потом идёт рост нового эпителия, и ожоговая рана заживает.

– Нет-нет, в нашем случае это совершенно исключено! – категорически возразил профессор. – Кожа несчастного однозначно превратилась в какой-то, гм-м-м… панцирь. Нет-нет, он просто не может быть живым, коллеги! Глядя на него, я начинаю верить в мистику, ибо без вмешательства какого-то колдовства этот несчастный уже давно должен гнить, гм-м-м… простите за неуместное выражение, в могиле!

– Прошу заметить, коллеги, обожжён он был больше года назад, – с усмешкой вступил в разговор Олег Карлович. – Сумел дойти из далёкого фронтового госпиталя до Самары, и вот… Невзирая на плачевное состояние, он всё ещё жив.

– Нет, это выше моего понимания, – пожал плечами Иосиф Борисович. – Он никак не мог выжить, никак! Да он же… Он же ходячий мертвец, господа, больше никакого объяснения сему феномену я не вижу!

– Вот и я сначала так же реагировал на этого человека, как вы сейчас, коллеги, – вздохнул Олег Карлович. – Я и вам про него рассказывал, но вы мне не верили. А я разговаривал с ним осенью, и то, что он рассказал мне…

– Что он рассказал тебе, коллега? – посмотрели на него доктора. – Говори, не томи, Олег Карлович?

Кольцов посмотрел в окно, вздохнул и пожал плечами.

– Там, на фронте, немцы солдат наших в окопе огнемётами пожгли, – заговорил он. – Из всех он один тогда выжил. В госпитале его даже лечить не стали и к безнадёжным в палату поместили. А оттуда его санитарка-старушка к себе в дом забрала и выходила.

– Надо же, – ухмыльнулся профессор, – хоть одним глазком взглянуть бы на эту чудесницу.

– Взгляни, если желание такое есть, – вздохнул Олег Карлович. – Такая же старушка богородицей у хлыстов в Зубчаниновке состоит. Вот у неё этот калека и лечится всё последнее время.

Выслушав его, доктора тут же вступили в дискуссию, бурно обсуждая услышанную новость.

– Я ещё пару человек назвать могу, кто у неё лечится! – немного повысив голос, сказал Олег Карлович. – И знаете что, они сейчас весьма неплохо выглядят.

– Вы так говорите, будто сами верите в эту чушь, Олег Карлович, – взглянул на него изумлённо профессор. – Вы что, ставите под сомнение изыскания медицины?

– С некоторых пор да, – вздохнул Кольцов. – Медицина достигла многого и достигнет ещё большего, господа, но не следует сбрасывать со счетов и народную медицину. Бабушки-целительницы чудеса творят, и от этого никуда не деться. Перед вами на кровати человек, который, как вы признаёте сами, давным-давно должен быть мёртв и его бренные останки должны догнивать в земле. Но он выжил благодаря снадобьям какой-то старушки, хотя в госпитале его лечить отказались. И здесь, в Самаре, он жив лишь благодаря лечению знахарки. Как долго он ещё протянет, судить не берусь, думаю, недолго. Но… Одно то, что он прожил в ужасном, совершенно не пригодном для жизни теле чуть больше года, уже говорит о многом! Или я не прав, коллеги, скажите мне?

– Да вы… Да вы… – Профессор даже задохнулся от возмущения, но подходящих для возражения слов так и не нашёл.

– Вы все думаете, что я не прав, господа? – обвёл взглядом остальных Олег Карлович. – Тогда я готов выслушать ваши возражения к моим выводам и даже обсудить их прямо здесь, в этой палате, коллеги.

Будто услышав его, лежавший неподвижно в постели Силантий Звонарёв пошевелился и вздохнул:

– Шли бы вы отсюда, господа лекари. Обсуждайте моё здоровье где-нибудь в другом месте, в моё отсутствие. Я не хочу слышать, сколько мне ещё осталось. И как жить дальше в ожидании конца, слушать тоже не желаю.