Провокатор

— Это какой-то торгашеский подход! — возмутился фон Зальца.

— Именно. Знаете, есть злая поговорка — “Если вы хотите договориться с американцем, договаривайтесь с его кошельком”.

— Но у Испании все равно больше сил, сейчас в колониях свыше 150 тысяч штыков.

— Да, но у них устаревшее оснащение и, что гораздо важнее, крайне уязвимое снабжение, испанский флот слаб, а у американцев много новых современных кораблей. Так что первая часть войны будет морская — блокада, разгром испанского флота и только потом высадка десантов. А помянутые инсургенты будут только рады помочь американцам — впрочем, они и сейчас получают оружие и снаряжение от Америки.

— А как же casus belli? Я уверен, Испания его не даст и это обесценивает все ваши построения!

— Если гора не идет к Магомету… — я сделал легкую паузу, — значит, Америка создаст этот повод. На кону стоят миллионы долларов, американские денежные мешки не замедлят заказать и оплатить любую провокацию.

— Знаете ли, это совсем из ряда вон! — картинно воскликнул фон Зальца.

Честно сказать, я уже сам уже пожалел о том, что влез в спор, но отступать уже было поздно, поэтому пришлось гнуть свою линию до конца.

— Да, таковы реалии, американские миллионеры если не сами разбойники с большой дороги, то сыновья или внуки таковых.

— Ну… если вы так уверены, хотите пари? — барон галантно поклонился. — Я предлагаю…

— Победителю достанется мой поцелуй! — внезапно перебила его вспыхнувшая Наташа.

Публика ахнула, Белевский-старший каким-то образом обратил это в шутку, а я настолько обомлел, что повелся. Мы хлопнули по рукам в присутствии арбитров — Семена Аркадьевича и того самого инженера-путейца.

— Смотрите, не подведите! — не упустил поддеть меня капитан, — Значит, в ближайшее время?

Вот чего я полез, а? Вроде в 1898 году, вроде где-то весной, но точно я не помню… да и бог весть как тут идут события, сам-то я наворотить не успел, но мой перенос вполне мог быть частью какой-нибудь большой встряски. Ладно, двум смертям не бывать.

— В пределах трех-четырех месяцев. Сперва морская фаза, потом сухопутная, потом оккупация. Ну а позже можно ожидать очередной революции в Колумбии с установлением проамериканского режима или, того проще, провозглашения независимости Панамы от Колумбии — мелкое государство будет нуждаться в защите, и тут добрый дядя Сэм, исключительно из-за приверженности идеалам свободы и демократии, поможет маленьким, а взамен попросит какую-нибудь мелочь, вроде бессрочного пользования зоной будущего канала.

До Спасской заставы я доехал на конке, а дальше по сложившейся привычке решил пройтись пешком, оттуда до Симоновой слободы, где меня ждали несколько дел, было километра три, полчаса скорым шагом.

Зубатовская ячейка на кожевенном заводе ждала лектора, на заводе Бари сделали пробные надоконные перемычки и… кульман. Когда я первый раз увидел чертежников в строительной конторе, я поразился, что они сидят за обычными столами, разве что с немного наклоненной поверхностью и работают обычными же линейками да угольниками. На весь чертежный зал не было ни единого кульмана! Оказалось, что этот привычный мне с молодости и такой удобный инструмент тут еще неизвестен! Я тогда объявил Шухову, что мной еще два года назад была подана заявка на патент и что производством должна заниматься немецкая фирма Франца Кульмана во Вильгельмсхафене, но пока суть да дело, чего бы нам самим не сделать себе такой на пробу? Принцип простейший, пантограф да угломерная головка, к которой прикреплены две взаимно перпендикулярные линейки… Шухов въехал сразу, несмотря на мой кривенький эскиз, в котором я попервоначалу забыл о противовесе, но через пару дней мы доработали чертежи и отдали в работу. А уже через неделю с завода сообщили, что было бы невредно посмотреть на то, что получается и подправить, если будет нужно.

Дорога вела от заставы на юг, где-то справа была Москва-река, где-то слева, судя по сильному запаху — городские бойни. Шел я там, где в мое время был самый что ни на есть “центр города”, а сейчас здесь местный МКАД, Камер-Коллежский вал. Впрочем, “московские” домики с дощатыми заборами ничем не отличались от таких же патриархальных, но уже “замкадовских” строений. Теми же самыми были и заснеженные овражки, и крики петухов и домашней скотины. Большая деревня, вот точно — такие же домишки встречались по всей Москве, правда, в пределах бульваров их оставалось все меньше, да и живности в них держали разве что собак и кошек.

Ориентироваться приходилось больше по направлению улиц — если в центре уцелевшие до XXI века здания попадались чаще, то в этих краях почти ничего знакомого еще не построили, да и табличками с названиями улиц власти не злоупотребляли.

Ворота Крутицких казарм были распахнуты, за ними на плацу строились кавалеристы, вернее, жандармы — уж больно характерные султаны торчали над полицейскими шапками. В холодном воздухе были слышны неразборчивые команды, топали копыта, всхрапывали кони, лязгали ножны о пряжки сбруи и над людьми и лошадьми поднимался пар.

Симоновский вал, припорошенный свежим снегом, вел меня дальше на завод, но малость не доходя до обнесенных валами пороховых складов, у ворот кирпичного, что ли, завода собралась толпа в три-четыре сотни человек, заметил я и десятка полтора городовых в отдалении. По мере приближения стало видно и слышно рабочего в коротком пальто или бушлате, стоявшего на бочке среди таких же явных работяг и работниц и вездесущих пацанов.

— Глядите, что делается, люди! С лета сверхурочными замучали! Вздохнуть некогда! Вроде как дают копейку заработать, да с того заработка и помереть недолго! Шутка ли — по шестнадцать часов в заводе! — при каждом слове изо рта вылетали облачка пара.

Толпа колыхалась, слушала и негромко гудела.

— А кто на сверхурочных горбатится не хочет — тем штрафы на блюдечке, на-ко вот, чтоб не артачился! — покрасневший от холода кулак поддерживал взмахами каждую фразу.

— Верно! Верно! — раздались в разных местах голоса, но тут из здания рядом с воротами появилась группа почище — видимо, дирекция да мастера. Толпа тревожно загомонила и качнулась навстречу.

— Чего вам еще надо, православные? Работа есть, крыша над головой есть, не голодаете, — громко начал откормленный бородач в шубе и бобровой шапке.

— Ага, гнилье из заводской лавки жрем, хуже скотины! — выпалили из толпы.

— И праздничных дней лишают! — подхватил оратор с бочки. — Жадность давит, что люди Рождество да Святки гуляют, срезать придумали! По шестнадцать часов ломаешься, дак еще и это! Без отдыха даже лошади дохнут, а мы люди!

— А штрафы? Заболел — штраф! Не был в церкви — штраф! Закурил в обед — штраф! Не нравишься мастеру — штраф за поведение! Громко заговорил в рабочей казарме — штраф за тишину! Что мастеру в голову взбредет — за то и штрафуют!

— Дак для того вам жилье и построили, чтобы не песни орать, а отдохнуть было где! — снова попытался перебить бородач.

— Ага, построили, да из жалования за него три шкуры дерете!

— А больницу для вас строят? — гнул свое откормленный.

— Ууу, сука! — раздался из толпы злой голос, — то-то, что больница! На прошлой неделе троих искалечило! А за месяц еще пятерых! За год семерых похоронили! Больница, тьфу! Раньше всех в гроб загоните! — и голос матерно выругался.

— А не нравится — пойди, поищи где лучше!

— Да пошел ты сам! — рабочие двинулись вперед и вынесли бородача на тумаках, тот с мастерами поспешил ретироваться в сторону заводоуправления, обронив шапку, которую сразу же затоптали. Толпа проводила их свистом, а мальчишки — крепкими снежками. Стоило только первому белому пятну вспухнуть на спине бородача, как толпа заулюлюкала, еще несколько снежков и ледышек попали в подручных, сбив с одного из них картуз, а потом кто-то угодил в окно, расколотив его вдребезги. Люди буквально взревели и в сторону захлопнувшейся за бородачом с присными двери полетело уже все, что попалось под руку.